ным себе самому и оттого не нуждается в искусственном приобретении характера путем опыта и размышления. Но это не так, и хотя человек остается всегда одним и тем же, он тем не менее не во всякое время понимает самого себя: мы часто ошибаемся в себе, пока не достигнем в известной степени действительного самопознания. Эмпирический характер, как простое влечение природы, сам по себе не разумен, и разум даже мешает его проявлениям — тем сильнее, чем большей человек обладает рассудительностью и силой мысли. Ибо последние всегда показывают, что́ подобает человеку вообще, как родовому характеру, и что́ возможно для него как в хотении, так и в осуществлении. Это затрудняет отдельному человеку прозрение в то, чего он единственно изо всего этого, в силу своей индивидуальности, хочет и что может. Он чувствует в себе задатки всех, самых разнообразных человеческих стремлений и сил; но различная степень их в его индивидуальности не становится ясна для него без опыта; и если даже он выбирает именно те стремления, которые одни соответствуют его характеру, то он чувствует все-таки, особенно в отдельные моменты и в отдельных настроениях, — чувствует порыв к совершенно противоположным целям, которые не соединимы с первыми и должны быть совсем подавлены, если он желает без помехи следовать этим первым. Ибо подобно тому, как наш физический путь на земле всегда образует только линию, а не поверхность, так и в жизни, желая схватить и приобрести одно, мы должны отказываться от бесчисленного другого и не трогать того, что лежит направо и налево. Если же мы не можем на это решиться, если, подобно детям на ярмарке, мы хватаемся за все, что привлекает нас по дороге, то это — нелепое желание превратить линию нашего пути в поверхность: мы подвигаемся тогда зигзагами, блуждаем туда и сюда и не достигаем ничего. Или, употребляя другое сравнение: подобно тому как, согласно правовому учению Гоббса, каждый первоначально имеет право на каждую вещь, но ни на одну не имеет исключительного права, которого по отношению к отдельным вещам он может достигнуть лишь путем отказа от своего права на все остальные, причем другие делают то же самое по отношению к избранной им вещи, — так же точно бывает и в жизни, где мы только в том случае можем серьезно и успешно осуществлять какое-нибудь определенное стремление, будь это стремление к наслаждению, почету, богатству, науке, искусству или добродетели, если мы отрекаемся от всех чуждых ему притязаний, отказываемся от всего другого. Поэтому одного
