для того чтобы воздействовать на место, благо оно не воздействовало на них; точно также они с трудом могут спокойно рассматривать чужеземное, редкое животное, — нет, они непременно должны его дразнить, задирать, играть с ним, лишь бы только испытать воздействие и реакцию. Но где особенно проявилась эта потребность волевого возбуждения, — так это в изобретении и процветании карточной игры, которая поистине служит выражением плачевной стороны человечества.
Но что бы ни дала нам природа, что бы ни дало нам счастье, кто бы мы ни были и чем бы мы ни владели, — нельзя избыть присущего жизни страдания:
|
Πηλειδης δ’ῳμωξεν, ιδων εις ουρανον ευρυν. |
Или:
|
Ζηνος μεν παις ηα Κρονιονος, αυταρ οιζυν |
Беспрестанные усилия освободиться от страдания приводят лишь к тому, что оно меняет свой облик. Сначала оно представляет собою лишения, нужду, заботу о существовании. Если посчастливится (что очень трудно) изгнать страдание в этом облике, оно сейчас же возникнет в тысяче других форм, меняясь сообразно возрасту и обстоятельствам: оно придет как половое чувство, страстная любовь, ревность, зависть, ненависть, гнев, страх, честолюбие, сребролюбие, болезнь — и прочая, и прочая. Если, наконец, оно не может найти себе доступа ни в какой другой форме, — оно является в траурной, серой одежде пресыщения и скуки, против которой изыскиваются тогда всякие средства. Если и удастся в конце концов ее спугнуть, то это едва ли можно сделать, не впустив обратно страдания в одной из его прежних форм, — и таким образом сказка начинается с начала, ибо между страданием и скукой мечется каждая человеческая жизнь. Как ни печальна эта истина, я все-таки обращу внимание на одну сторону ее, из которой можно почерпнуть утешение и даже, быть может, стоическое равнодушие к собственному горю. Мы ропщем на каждое свое несчастье главным образом потому, что считаем его случайностью, вызванной сцеплением причин, которое легко могло бы быть иное. Ведь мы обыкновенно не сетуем на прямо-неизбежное и общее зло, какова необходимость старости и смерти и множества повседневных неудобств. То, что придает страданию его жало, — это, скорее,
