в неумолимо-строгом ходе времени, в каждом шаге своем управляется не знающим исключений законом причинности, но во всем этом следует только законам, которые мы можем предписывать до всякого опыта, — будто такой мир существует вот здесь, вне нас, вполне объективно-реально и без нашего содействия, а затем дорогой простого чувственного ощущения проникает в нашу голову и еще раз предстоит в ней, как вне нас. Ибо что за жалкая вещь простое чувственное ощущение! Даже в самых благородных органах чувств оно не что более, как местное, специфическое, в пределах своего вида способное к некоторым изменениям, но в самом себе постоянно субъективное чувство, которое, как такое, не может заключать в себе ничего объективного, т. е. ничего похожего на воззрение. Ибо ощущение всякого рода было и есть процесс в самом организме, притом, как такой, ограниченный только подкожной областью; поэтому оно, само в себе, никогда не может содержать ничего лежащего по ту сторону кожи, т. е. вне нас. Оно может быть приятным или неприятным — это говорит о его отношении к нашей воле, но чего-нибудь объективного ни в одном ощущении нет. Ощущение в органах чувств только повышено сплетением нервных концов; благодаря их разветвленности и тонкой оболочке, оно легко вызывается внешними раздражениями и в особенности открыто для какого-нибудь специального влияния — света, звука, запаха; но оно остается все-таки простым ощущением, как и всякое другое внутри нашего тела, остается, значит, чем-то существенно субъективным, изменения чего непосредственно достигают сознания только в форме внутреннего чувства, т. е. лишь во временной последовательности. И только тогда, когда начинает свою деятельность рассудок, — эта функция не отдельных нежных нервных концов, а столь искусно и загадочно построенного мозга, весящего три и в виде исключения даже около пяти фунтов, — когда он приводит в действие свою единственную и всеединую форму, закон причинности, только тогда происходит могучий переворот, и субъективное ощущение становится объективным воззрением. Посредством своей прирожденной формы, значит, a priori, т. е. до всякого опыта (так как последний доселе еще не возможен), он постигает данное физическое ощущение, как действие (слово, только ему одному понятное), которое, как такое, непременно должно иметь причину. Вместе с тем он призывает на помощь тоже предрасположенную в интеллекте, т. е. в мозгу, форму внешнего чувства — пространство, для того чтобы отнести эту причину вне организма: ибо только благодаря этому,
