нее я нахожу здесь еще один пробел. А именно — он отрицает возможность такого объяснения лишь относительно целесообразности и кажущейся преднамеренности в органических телах. Однако мы находим, что и там, где целесообразности нет, принципы объяснения не могут быть переносимы из одной области природы в другую: как скоро мы вступаем в новую область, они оставляют нас, и на их место выступают новые основные законы, совершенно необъяснимые из законов предшествующей области. Так, в области собственно механического господствуют законы тяжести, сцепления, косности, жидкости, эластичности, которые (независимо от моего понимания всех сил природы, как низших ступеней объективации воли) выступают в качестве проявлений необъяснимых далее сил, но сами служат принципами всякого дальнейшего объяснения, состоящего только в сведении явлений к этим силам. Как скоро же мы покидаем эту область и переходим к явлениям химизма, электричества, магнетизма, кристаллизации, то указанные принципы уже не годятся, прежние законы не имеют более значения, прежние силы преодолеваются другими, и явления идут в прямом противоречии с ними, по новым основным законам, которые, как и первые, столь же изначальны и необъяснимы, т. е. не могут быть сведены к каким-либо более общим законам. Так, например, по законам механизма никогда не удастся объяснить хотя бы разложения соли в воде, не говоря уже о более сложных химических явлениях. Все это уже показано подробнее во второй книге настоящего сочинения. Такой анализ был бы, как мне кажется, весьма полезен в Критике телеологической способности суждения и пролил бы много света на все сказанное там. Особенно благоприятен был бы он для превосходного замечания Канта, что более глубокое познание внутренней сущности вещей, которой проявления суть вещи в природе, открыло бы нам, как в механическом (закономерном), так и в мнимо преднамеренном действии природы, один и тот же конечный принцип, который мог бы послужить для объяснения и того, и другого. Я, надеюсь, дал такой принцип своим указанием на волю, как на подлинную вещь в себе; вот почему сказанное во второй книге и ее дополнениях, особенно же в сочинении О воле в природе, дает, быть может, более ясное и глубокое понимание внутреннего существа кажущейся целесообразности, гармонии и согласия природы. Поэтому здесь я ничего больше не скажу.
Читатель, которого заинтересует эта критика кантовской фи-
