Покинуть Эскаль-Вигоръ! Не видѣть больше Кельмарка.
Судьба захотѣла къ тому же, чтобы Анри де Кельмаркъ встрѣтилъ несчастную, и раздраженный ея разстроеннымъ лицомъ, снова обрушился на нее:
— Опять у тебя похоронное лицо! Согласенъ, я, самый чудовищный изъ всѣхъ людей! Но тогда, Бландина, сама ты развѣ не чудовище, если привязана къ такому существу, какъ я?
— Кто знаетъ, продолжалъ несчастный съ язвительною мольбою, не моя-ли исключительность, не моя-ли мнимая аномалія захватываетъ твою фантазію! Кто поручится, что въ твоей преданности нѣтъ доли природной испорченности, какъ говорятъ ученые; немного той мучительной страсти, которую они называли этимъ красивымъ именемъ мазогнизма! Въ такомъ случаѣ, твое красивое самоотреченіе представляется для иныхъ только безуміемъ и болѣзнью, для другихъ преступленіемъ и позоромъ? О, добродѣтель! О, здоровье! гдѣ вы?
Никогда онъ не говорилъ съ ней съ такимъ довѣріемъ.
— Увы! шептала, она, подумать, что это я привожу его въ такое отчаяніе! Я не знаю просто, что еще сдѣлать для него; я, чтобы добиться его покоя, согласилась на такую жизнь, мой создатель!
— Анри, мой Анри, умоляла она его, замолчи
Покинуть Эскаль-Вигор! Не видеть больше Кельмарка.
Судьба захотела к тому же, чтобы Анри де Кельмарк встретил несчастную и, раздраженный её расстроенным лицом, снова обрушился на нее:
— Опять у тебя похоронное лицо! Согласен, я самый чудовищный из всех людей! Но тогда, Бландина, сама ты разве не чудовище, если привязана к такому существу, как я?
— Кто знает, — продолжал несчастный с язвительною мольбою, — не моя ли исключительность, не моя ли мнимая аномалия захватывает твою фантазию! Кто поручится, что в твоей преданности нет доли природной испорченности, как говорят ученые; немного той мучительной страсти, которую они называли этим красивым именем мазогнизма! В таком случае, твое красивое самоотречение представляется для иных только безумием и болезнью, для других преступлением и позором? О, добродетель! О, здоровье! где вы?
Никогда он не говорил с ней с таким доверием.
— Увы! — шептала она, — подумать, что это я привожу его в такое отчаяние! Я не знаю просто, что еще сделать для него; я, чтобы добиться его покоя, согласилась на такую жизнь, мой создатель!
— Анри, мой Анри, — умоляла она его, — замолчи
