изъ свѣжаго мха небольшой островокъ, посадила на него скворчика и повернула кранъ у трубки фонтана. Скворчикъ очутился подъ брызгами мелкаго дождя и былъ въ восторгѣ! Расхохлившись и распластавъ крылышки, онъ вертѣлся во всѣ стороны и, видимо, наслаждался освѣжающимъ дѣйствіемъ падавшихъ на него водяныхъ струй. Затѣмъ я стала поливать его полными пригоршнями воды, и это, видимо, еще больше ему понравилось: широко растопыривъ крылья, прижавшись грудью ко мху и раскрывши ротъ, онъ лежалъ неподвижно и заставлялъ поливать себя до тѣхъ поръ, пока у него, буквально, не захватывало дыханія. Тогда онъ вскакивалъ на ноги, отряхался, оправлялся и, по прошествіи нѣсколькихъ секундъ, опять ложился и просилъ, чтобы я снова его поливала. И такъ это мы съ нимъ продѣлывали почти каждый день. Когда я, наконецъ, уставала съ нимъ возиться и направлялась въ свою комнату, тогда и онъ летѣлъ или бѣжалъ вслѣдъ за мною, забирался въ свою клѣтку, и затѣмъ начинался самый тщательный туалетъ: шумное, многократное отряхиваніе, расправливаніе крылышекъ, приглаживаніе перьевъ, — пока, наконецъ, все не было опять въ полномъ и изящномъ порядкѣ. Затѣмъ слѣдовали безконечныя пѣсни и болтовня, при чемъ всѣмъ окружающимъ торжественно заявлялось, — вперемѣшку со свистами и трескучимъ стрекотаньемъ, — что «скворушка — красавчикъ» и «прекрасная птичка»!
У скворцовъ, въ подкожныхъ железкахъ, находится, повидимому, очень много жира, которымъ эти птицы прилежно смазываютъ свои перышки; благодаря этому, и мой скворчикъ почти не бывалъ мокрымъ послѣ своихъ купаній. Вообще, онъ весь былъ такой гладкій и скользкій, что, будучи пойманъ неумѣлыми руками, обыкновенно, тотчасъ же выскальзывалъ изъ нихъ на свободу.
Характеръ у него былъ смѣлый и рѣшительный. Если какое-нибудь его желаніе не исполнялось, онъ тотчасъ же выражалъ свое неудовольствіе и съ азартомъ наносилъ своему обидчику удары клювомъ; когда же его бранили или дразнили, тогда онъ становился просто восхитительнымъ: стройно вытягивался, насколько могъ, кверху, взъерошивалъ свой хохолъ и стоялъ въ такой воинственной позѣ, совсѣмъ какъ какой-нибудь турухтанъ[1]. Стоило только протянуть ему, дразня, палецъ, какъ онъ тотчасъ же начиналъ съ ожесточеніемъ щипатьего и «браниться»; но, вслѣдъ же затѣмъ, при первомъ ласковомъ словѣ, гнѣвъ его мгновенно проходилъ, и онъ довѣрчиво вскакивалъ на мою руку и начиналъ клювомъ раздвигать мои пальцы, разыскивая, по обыкновенію, между ними гусеницъ. И просто удивительно это вѣчное разыскиваніе насѣкомыхъ, хотя ему и ни разу не посчастливилось найти хотя бы одного! Повидимому, воображеніе скворцовъ должно быть все переполнено образами разныхъ гусеницъ, улитокъ и тому подобныхъ тварей. Мои гости всегда очень забавлялись этими ревностными поисками моего скворчика за насѣкомыми, — поисками, производившимися притомъ въ самыхъ невѣроятныхъ мѣстахъ. Съ вытянутымъ клювомъ и оживленными, суетливыми движеніями, онъ искалъ и изслѣдовалъ, какъ будто бы и въ самомъ дѣлѣ столь долго разыскиваемые червячки должны были быть, наконецъ, найдены — или тамъ въ углу, подъ ковромъ, или здѣсь, между страницами толстой книги, или подъ тѣми пестрыми шелковыми лоскутками. И если кто-нибудь, бывало, попробуетъ помѣшать ему въ этихъ его охотахъ, тогда онъ начиналъ браниться и трясти головой, какъ бы желая сказать: «оставьте меня въ покоѣ, не
- ↑ Турухтанъ — птица куликовой породы, извѣстная своею драчливостью. Въ весеннее время турухтаны-самчики ведутъ между собою великолѣпные — впрочемъ, совсѣмъ безобидные — поединки. Д. К.
из свежего мха небольшой островок, посадила на него скворчика и повернула кран у трубки фонтана. Скворчик очутился под брызгами мелкого дождя и был в восторге! Расхохлившись и распластав крылышки, он вертелся во все стороны и, видимо, наслаждался освежающим действием падавших на него водяных струй. Затем я стала поливать его полными пригоршнями воды, и это, видимо, ещё больше ему понравилось: широко растопырив крылья, прижавшись грудью ко мху и раскрывши рот, он лежал неподвижно и заставлял поливать себя до тех пор, пока у него, буквально, не захватывало дыхания. Тогда он вскакивал на ноги, отряхался, оправлялся и, по прошествии нескольких секунд, опять ложился и просил, чтобы я снова его поливала. И так это мы с ним проделывали почти каждый день. Когда я, наконец, уставала с ним возиться и направлялась в свою комнату, тогда и он летел или бежал вслед за мною, забирался в свою клетку, и затем начинался самый тщательный туалет: шумное, многократное отряхивание, расправливание крылышек, приглаживание перьев, — пока, наконец, всё не было опять в полном и изящном порядке. Затем следовали бесконечные песни и болтовня, причём всем окружающим торжественно заявлялось, — вперемешку со свистами и трескучим стрекотаньем, — что «скворушка — красавчик» и «прекрасная птичка»!
У скворцов, в подкожных железках, находится, по-видимому, очень много жира, которым эти птицы прилежно смазывают свои пёрышки; благодаря этому, и мой скворчик почти не бывал мокрым после своих купаний. Вообще, он весь был такой гладкий и скользкий, что, будучи пойман неумелыми руками, обыкновенно, тотчас же выскальзывал из них на свободу.
Характер у него был смелый и решительный. Если какое-нибудь его желание не исполнялось, он тотчас же выражал своё неудовольствие и с азартом наносил своему обидчику удары клювом; когда же его бранили или дразнили, тогда он становился просто восхитительным: стройно вытягивался, насколько мог, кверху, взъерошивал свой хохол и стоял в такой воинственной позе, совсем как какой-нибудь турухтан[1]. Стоило только протянуть ему, дразня, палец, как он тотчас же начинал с ожесточением щипать его и «браниться»; но, вслед же затем, при первом ласковом слове, гнев его мгновенно проходил, и он доверчиво вскакивал на мою руку и начинал клювом раздвигать мои пальцы, разыскивая, по обыкновению, между ними гусениц. И просто удивительно это вечное разыскивание насекомых, хотя ему и ни разу не посчастливилось найти хотя бы одного! По-видимому, воображение скворцов должно быть всё переполнено образами разных гусениц, улиток и тому подобных тварей. Мои гости всегда очень забавлялись этими ревностными поисками моего скворчика за насекомыми, — поисками, производившимися притом в самых невероятных местах. С вытянутым клювом и оживлёнными, суетливыми движениями, он искал и исследовал, как будто бы и в самом деле столь долго разыскиваемые червячки должны были быть, наконец, найдены — или там в углу, под ковром, или здесь, между страницами толстой книги, или под теми пёстрыми шёлковыми лоскутками. И если кто-нибудь, бывало, попробует помешать ему в этих его охотах, тогда он начинал браниться и трясти головой, как бы желая сказать: «оставьте меня в покое, не
