ВЪ ОДИНЪ бурный и дождливый майскій день дворникъ нашего дома нашелъ на дворѣ выпавшаго изъ гнѣзда, еще не оперившагося птенчика. Добрый старикъ принесъ его ко мнѣ и убѣдительно просилъ взять на воспитаніе его найденыша, который и самъ, дрожа отъ холода, какъ бы просилъ о томъ же, своимъ жалобнымъ пискомъ. Но я была въ то время не здорова, — могла спать по утрамъ — и, зная очень хорошо, въ какіе ранніе часы утра такіе птенчики начинаютъ просить кушать, не нашла въ себѣ достаточно храбрости сказать «да»; я не рѣшилась пожертвовать маленькому попрошайкѣ тѣ ранне-утренніе часы сна, которые были теперь такъ благодѣтельны для моего здоровья. Хотя это было для меня и стыдно, и очень съ моей стороны жестокосердно, однако я, скрѣпя сердце, отказала доброму дворнику въ его просьбѣ. Спустя дня два, до моего свѣдѣнія дошло, что этотъ птенчикъ нашелъ себѣ теплый пріютъ въ моей молочной кладовой, и что мои дѣвушки, въ промежутки между работой, выкармливаютъ его тамъ, когда я вскорѣ убѣдилась, что это былъ маленькій скворчикъ (вначалѣ я приняла его было за дрозденка), тогда, признаюсь, у меня явилось желаніе снова обзавестись такимъ же милымъ и веселымъ товарищемъ-скворушкой, какой уже былъ у меня однажды. Судьба птенчика была рѣшена: я взяла его подъ свою особенную охрану и посвятила ему мои материнскія заботы. Само собою разумѣется, что въ теченіе нѣсколькихъ недѣль онъ доставилъ мнѣ не мало хлопотъ и заботъ.
Въ большинствѣ случаевъ, всѣ такіе юные птенцы ведутъ себя въ первое время своей жизни почти одинаково. Замѣтивъ меня еще издали, мой скворчикъ тотчасъ же широко раскрывалъ свое голодное горлышко и съ замѣчательнымъ искусствомъ заставлялъ себя кормить. Онъ росъ теперь не по днямъ, а по часамъ. Сначала у него выдвинулись изъ кожи небольшіе пеньки, которые вскорѣ затѣмъ превратились въ пушистыя перышки. Его искусство въ бѣганьи и скаканьи увеличивалось съ каждымъ днемъ, и, наконецъ, онъ былъ въ состояніи, хотя и не совсѣмъ твердымъ шагомъ, перебѣжать черезъ весь коверъ моей комнаты. Теперь онъ уже пересталъ быть довольнымъ своею корзинкой; ему устроили жердочку, на которой онъ могъ свободно сидѣть, какъ настоящая большая птица. Онъ пробовалъ спать на ней, поджавши одну ножку; но это ему удалось лишь послѣ многихъ неудачныхъ попытокъ, во время которыхъ онъ не разъ кувыркался со своей жердочки.
В ОДИН бурный и дождливый майский день дворник нашего дома нашёл на дворе выпавшего из гнезда, ещё не оперившегося птенчика. Добрый старик принёс его ко мне и убедительно просил взять на воспитание его найдёныша, который и сам, дрожа от холода, как бы просил о том же, своим жалобным писком. Но я была в то время не здорова, — могла спать по утрам — и, зная очень хорошо, в какие ранние часы утра такие птенчики начинают просить кушать, не нашла в себе достаточно храбрости сказать «да»; я не решилась пожертвовать маленькому попрошайке те ранне-утренние часы сна, которые были теперь так благодетельны для моего здоровья. Хотя это было для меня и стыдно, и очень с моей стороны жестокосердно, однако я, скрепя сердце, отказала доброму дворнику в его просьбе. Спустя дня два, до моего сведения дошло, что этот птенчик нашёл себе тёплый приют в моей молочной кладовой, и что мои девушки, в промежутки между работой, выкармливают его там, когда я вскоре убедилась, что это был маленький скворчик (вначале я приняла его было за дроздёнка), тогда, признаюсь, у меня явилось желание снова обзавестись таким же милым и весёлым товарищем-скворушкой, какой уже был у меня однажды. Судьба птенчика была решена: я взяла его под свою особенную охрану и посвятила ему мои материнские заботы. Само собою разумеется, что в течение нескольких недель он доставил мне немало хлопот и забот.
В большинстве случаев, все такие юные птенцы ведут себя в первое время своей жизни почти одинаково. Заметив меня ещё издали, мой скворчик тотчас же широко раскрывал своё голодное горлышко и с замечательным искусством заставлял себя кормить. Он рос теперь не по дням, а по часам. Сначала у него выдвинулись из кожи небольшие пеньки, которые вскоре затем превратились в пушистые пёрышки. Его искусство в бегании и скакании увеличивалось с каждым днём, и, наконец, он был в состоянии, хотя и не совсем твёрдым шагом, перебежать через весь ковёр моей комнаты. Теперь он уже перестал быть довольным своею корзинкой; ему устроили жёрдочку, на которой он мог свободно сидеть, как настоящая большая птица. Он пробовал спать на ней, поджавши одну ножку; но это ему удалось лишь после многих неудачных попыток, во время которых он не раз кувыркался со своей жёрдочки.
