плодъ, это уроки порока; и не природа развращаетъ ихъ, а примѣръ. Но предоставимъ пансіонеровъ и пансіонерокъ коллежей и монастырей ихъ дурнымъ нравамъ; они неисправимы. Я говорю только о домашнемъ воспитаніи. Возьмите молодого человѣка, разумно воспитаннаго въ отеческомъ домѣ, въ провинціи, и посмотрите, что онъ изъ себя представляетъ, когда пріѣзжаетъ въ Парижъ и вступаетъ въ свѣтъ; вы увидите, что онъ думаетъ о пристойныхъ вещахъ, и что воля его также здорова, какъ разсудокъ; вы найдете у него презрѣніе къ пороку и отвращеніе къ разврату; при одномъ упоминаніи о проституткѣ, вы замѣтите въ его глазахъ смущеніе невинности. Я утверждаю, что не найдется ни одного, который рѣшился бы пойти одинъ въ печальныя жилища этихъ несчастныхъ, если бы даже зналъ, какъ это сдѣлать, и испытывалъ потребность въ этомъ.
Полгода спустя, обратите вниманіе на того же молодого человѣка, — вы не узнаете его; вольныя рѣчи, правила высшаго тона, развязныя ухватки заставили бы принять его за другого человѣка, если бы его шутки надъ своей первоначальной простотой, его конфузъ, когда ему напоминаютъ о ней, не показывали, что онъ тотъ самый и стыдится этого. О, какъ онъ просвѣтился въ такое короткое время! Откуда такая сильная и быстрая перемѣна? Вслѣдствіе развитія темперамента? Но темпераментъ его настолько же развился бы и въ отеческомъ домѣ? а ужъ конечно тамъ бы онъ не пріобрѣлъ ни этого тона, ни этихъ правилъ. Первыя чувственныя наслажденія? Совершенно наоборотъ. Начиная имъ предаваться, молодой человѣкъ бываетъ робокъ, безпокоенъ, бѣжитъ свѣта и шума. Первыя вожделѣнія всегда таинственны; стыдливость приправляетъ и скрываетъ ихъ; первая любовница дѣлаетъ не нахальнымъ, а боязливымъ. Весь поглощенный столь новымъ для него состояніемъ, молодой человѣкъ сосредоточивается, чтобы наслаждаться имъ, и вѣчно дрожитъ при мысли о возможности потерять его. Если онъ шуменъ, то не сладострастенъ и не нѣженъ; пока онъ хвастается, онъ еще не наслаждался.
Разница объясняется только другимъ образомъ мысли. Сердце его еще то же, но мнѣнія измѣнились. Его чувства, которыя не такъ быстро мѣняются, будутъ въ концѣ концовъ измѣнены ими; и тогда только онъ станетъ дѣйствительно испорченнымъ. Вступивъ въ свѣтъ, онъ немедленно начинаетъ получать воспитаніе, совершенно противоположное первому, которое учитъ его презирать то, что онъ уважалъ, и уважать то, что онъ презиралъ; его учатъ смотрѣть на наставленія родителей и учителей, какъ на педантическую болтавню, а на проповѣдуемыя ими обязанности, какъ на ребяческую мораль, которой слѣдуетъ пренебречь, ставши взрослымъ. Онъ думаетъ, что честь обязываетъ его измѣнить свое поведеніе; онъ становится предпріимчйвымъ безъ желаній и фатомъ изъ ложнаго стыда. Онъ издѣвается надъ добрыми нравами, еще не пріобрѣтя влеченія къ дурнымъ, и чванится развратомъ, еще не умѣя быть развратнымъ. Я никогда не забуду признанія одного молодого офицера швейцарской гвардіи, который крайне тяготился шумными развлеченіями товарищей, и не рѣшался отказываться отъ нихъ изъ опасенія насмѣшекъ. «Я пріучаюсь къ этому - говорилъ онъ — какъ къ куренью табака, несмотря на мое отвращеніе; вкусъ явится вмѣстѣ съ привычкой; нельзя же вѣчно быть ребенкомъ».
