Иные-же бесѣду межъ собою,
Сладчайшую, чѣмъ музыка, вели
(Мелодія плѣняетъ только чувства,
Не болѣе, а краснорѣчье — душу).
О Промыслѣ бесѣдовали Духи,
Предвидѣньѣе и о свободѣ воли,
И о судьбѣ во-вѣки непреложной,
Въ умѣ своемъ отыскивая тщетно
Рѣшеніе задачъ непостижимыхъ.
И въ мудрости суетно-философской
Все обсудить пыталися они:
Добро и зло, блаженство и погибель,
Безчувствіе и страсти, стыдъ и славу,
Но чарами рѣчей заговорили
Они на мигъ страданія свои,
И ихъ сердца, къ надеждѣ пробудясь
Несбыточной, терпѣніемъ упорнымъ,
Какъ панцыремъ тройнымъ, вооружились.
Еще одни, составивши отряды,
Искать себѣ покойнаго пріюта
Во всѣ четыре стороны летятъ
Вдоль адскихъ рѣкъ, а этихъ рѣкъ четыре,
И въ огненное озеро несутъ
Они свои бушующія волны.
Рѣка вражды и ненависти — Стиксъ,
Рѣка тоски — печальный Ахеронъ,
Раскаянья и жалобы — Коцитъ
И ярости — Флегонтъ неукротимый.
Вдали отъ нихъ, безмолвна и тиха,
Виднѣлася, какъ водный лабиринтъ,
Спокойная рѣка забвенья — Лета.
И каждый, кто испилъ ея воды,
Былое все мгновенно забываетъ:
И счастіе, и горе, и себя.
За Летою пространство ледяное
Виднѣлося, гдѣ градъ лежитъ не тая
И кажется развалинами зданья.
Тамъ вѣчныя свирѣпствуютъ метели,
И все кругомъ покрыто льдомъ и снѣгомъ.
Здѣсь холодъ жгучъ: пронизывая дрожью,
Онъ жжетъ огнемъ и вмѣстѣ — леденитъ.
И Фуріи съ когтями злобныхъ Гарпій
Туда порой приносятъ осужденныхъ
И съ огненнаго ложа ихъ бросаютъ
На груды льдинъ, оттуда — снова въ пламя.
Взадъ и впередъ переплывая Лету,
Въ желаніяхъ изнемогаютъ люди
Достать себѣ хоть каплю дивной влаги,
Которая забвеніе даетъ.
Она близка, но сторожитъ ее
Зловѣщая Медуза, и вода
Отъ смертныхъ устъ мгновенно убѣгаетъ,
Какъ нѣкогда — отъ блѣдныхъ устъ Тантала.
Дрожащіе и блѣдные, постигнувъ
Всѣ ужасы своей плачевной доли,
Блуждаютъ тамъ растерянные Духи
Среди долинъ и многихъ странъ пустынныхъ
По огненнымъ и ледянымъ горамъ,
Межъ пропастей, обрывовъ и болотъ,
Гдѣ смерть царитъ, въ зловѣщемъ царствѣ царствъ,
Которое проклятьемъ создалъ Богъ,
Гдѣ мертвое живетъ, и умираетъ
Живое все, и гдѣ сама природа
Извращена, чудовищъ безобразныхъ —
Горгонъ, Химеръ однихъ на свѣтъ рождаетъ.
Межъ тѣмъ, Творца и человѣка врагъ,
Воспламененъ желаніемъ надменнымъ,
Летитъ къ вратамъ поспѣшно Сатана,
Крыломъ своимъ то бездну задѣвая,
То огненнаго свода имъ касаясь.
Такъ издали висящими въ пространствѣ
Намъ кажутся порою корабли,
Когда несетъ ихъ вѣтеръ отъ границы
Бенгаліи и острова Терната,
Откуда къ намъ привозятъ благовонья, —
Такимъ полетъ казался Сатаны.
Вотъ, наконецъ, видны предѣлы Ада
И триждытрехзатворныя врата
Изъ мѣди, адаманта и желѣза.
Ограждены огнемъ, но, не сгорая,
Казались недоступными они.
По сторонамъ два призрака виднѣлись
Чудовищныхъ. Одинъ отъ головы
До пояса прекрасною женою
По виду былъ, но тѣло остальное,
Какъ у змѣи — со смертоноснымъ жаломъ,
Чешуйчатыми кольцами кончалось.
На поясѣ ея держалась свора
Всѣхъ адскихъ псовъ съ церберовою пастью,
Которые не уставали лаять,
И, если ихъ пугало что-нибудь —
Въ утробу къ ней опять они вползали,
Невидимо тамъ продолжая лаять
И громко выть. Не такъ ужасна Сцилла,
Терзавшая когда-то мореходовъ
У береговъ Тринакріи, иль вѣдьма,
Которая, почуявъ кровь младенца,
Въ Лапландію къ другимъ несется вѣдьмамъ
На пляску ихъ, когда усталый мѣсяцъ
Во тьмѣ ночной отъ заклинаній гаснетъ.
Другое существо — когда возможно
Такъ называть безформенное нѣчто,
Лишенное и членовъ, и суставовъ
И образа — на призракъ походило.
Зловѣщее, какъ Ночь и темный Адъ,
И злобное, какъ десять грозныхъ Фурій,
Оно копьемъ ужаснымъ потрясало,
И головы подобіе вѣнчалось
Подобіемъ короны у него.
Къ чудовищу былъ близокъ Сатана, —
Тогда оно съ неменьшей быстротой
Къ противнику навстрѣчу устремилось,
И дрогнулъ Адъ подъ тяжкою стопой.
Но Сатана на страшное видѣнье
Безъ ужаса взираетъ, съ изумленьемъ.
Лишь Господа и Сына исключая,
Онъ ничего въ созданьѣ не страшился;
Презрительно своимъ окинувъ взоромъ
Чудовище, онъ первый молвилъ такъ:
— Откуда ты и кто, проклятый призракъ,
Дерзающій съ уродливымъ и страшнымъ
Твоимъ челомъ дорогу заграждать
Мнѣ къ тѣмъ вратамъ? Такъ знай-же, у тебя
Просить на то не стану дозволенья
Иные же беседу меж собою,
Сладчайшую, чем музыка, вели
(Мелодия пленяет только чувства,
Не более, а красноречье — душу).
О Промысле беседовали Духи,
Предвиденье и о свободе воли,
И о судьбе во-веки непреложной,
В уме своем отыскивая тщетно
Решение задач непостижимых.
И в мудрости суетно-философской
Все обсудить пыталися они:
Добро и зло, блаженство и погибель,
Бесчувствие и страсти, стыд и славу,
Но чарами речей заговорили
Они на миг страдания свои,
И их сердца, к надежде пробудясь
Несбыточной, терпением упорным,
Как панцирем тройным, вооружились.
Еще одни, составивши отряды,
Искать себе покойного приюта
Во все четыре стороны летят
Вдоль адских рек, а этих рек четыре,
И в огненное озеро несут
Они свои бушующие волны.
Река вражды и ненависти — Стикс,
Река тоски — печальный Ахерон,
Раскаянья и жалобы — Коцит
И ярости — Флегонт неукротимый.
Вдали от них, безмолвна и тиха,
Виднелася, как водный лабиринт,
Спокойная река забвенья — Лета.
И каждый, кто испил её воды,
Былое все мгновенно забывает:
И счастье, и горе, и себя.
За Летою пространство ледяное
Виднелося, где град лежит не тая
И кажется развалинами зданья.
Там вечные свирепствуют метели,
И все кругом покрыто льдом и снегом.
Здесь холод жгуч: пронизывая дрожью,
Он жжет огнем и вместе — леденит.
И Фурии с когтями злобных Гарпий
Туда порой приносят осужденных
И с огненного ложа их бросают
На груды льдин, оттуда — снова в пламя.
Взад и вперед переплывая Лету,
В желаниях изнемогают люди
Достать себе хоть каплю дивной влаги,
Которая забвение дает.
Она близка, но сторожит ее
Зловещая Медуза, и вода
От смертных уст мгновенно убегает,
Как некогда — от бледных уст Тантала.
Дрожащие и бледные, постигнув
Все ужасы своей плачевной доли,
Блуждают там растерянные Духи
Среди долин и многих стран пустынных
По огненным и ледяным горам,
Меж пропастей, обрывов и болот,
Где смерть царит, в зловещем царстве царств,
Которое проклятьем создал Бог,
Где мертвое живет, и умирает
Живое все, и где сама природа
Извращена, чудовищ безобразных —
Горгон, Химер одних на свет рождает.
Меж тем, Творца и человека враг,
Воспламенен желанием надменным,
Летит к вратам поспешно Сатана,
Крылом своим то бездну задевая,
То огненного свода им касаясь.
Так издали висящими в пространстве
Нам кажутся порою корабли,
Когда несет их ветер от границы
Бенгалии и острова Терната,
Откуда к нам привозят благовонья, —
Таким полет казался Сатаны.
Вот, наконец, видны пределы Ада
И триждытрехзатворные врата
Из меди, адаманта и железа.
Ограждены огнем, но, не сгорая,
Казались недоступными они.
По сторонам два призрака виднелись
Чудовищных. Один от головы
До пояса прекрасною женою
По виду был, но тело остальное,
Как у змеи — со смертоносным жалом,
Чешуйчатыми кольцами кончалось.
На поясе её держалась свора
Всех адских псов с церберовою пастью,
Которые не уставали лаять,
И, если их пугало что-нибудь —
В утробу к ней опять они вползали,
Невидимо там продолжая лаять
И громко выть. Не так ужасна Сцилла,
Терзавшая когда-то мореходов
У берегов Тринакрии, иль ведьма,
Которая, почуяв кровь младенца,
В Лапландию к другим несется ведьмам
На пляску их, когда усталый месяц
Во тьме ночной от заклинаний гаснет.
Другое существо — когда возможно
Так называть бесформенное нечто,
Лишенное и членов, и суставов
И образа — на призрак походило.
Зловещее, как Ночь и темный Ад,
И злобное, как десять грозных Фурий,
Оно копьем ужасным потрясало,
И головы подобие венчалось
Подобием короны у него.
К чудовищу был близок Сатана, —
Тогда оно с не меньшей быстротой
К противнику навстречу устремилось,
И дрогнул Ад под тяжкою стопой.
Но Сатана на страшное виденье
Без ужаса взирает, с изумленьем.
Лишь Господа и Сына исключая,
Он ничего в созданье не страшился;
Презрительно своим окинув взором
Чудовище, он первый молвил так:
— Откуда ты и кто, проклятый призрак,
Дерзающий с уродливым и страшным
Твоим челом дорогу заграждать
Мне к тем вратам? Так знай же, у тебя
Просить на то не стану дозволенья
