— 217 —
косою... Еще ребенкомъ слышалъ я преданіе, будто скулыі-торъ, отливавшій ее, съ испугомъ замѣтилъ въ самое время отлитія, что у него не станетъ металла, и тогда всѣ гра-щане Дюссельдорфа прибѣжали и принесли ему всѣ свои серебряный ложки. И по дѣлымъ часамъ стоялъ я передъ этою статуею и ломалъ себѣ голову, высчитывая, сколько тутъ пошло серебряныхъ Ложекъ и сколько пирожковъ съ яблоками можно было купить на все это серебро? Пирожки съ яблоками были въ то время моею страстью—теперь ихъ замѣнили любовь, истина, свобода и раковый супъ—а какъ разъ недалеко отъ статуи, у театральнаго угла, обыкновенно стоялъ курьезно испеченный, съ саблеобразными ногами парень въ бѣломъ фартукѣ и съ корзиною, полною соблазнительно горячихъ яблочныхъ пирожковъ, которые онъ хвалилъ тонкимъ дискантомъ, оказывавшимъ непреодолимое вліяніе: «Вотъ яблочные пирожки, совсѣмъ свѣжіе, только-что изъ печки, и какой деликатный запахъ!» Право, когда въ позднѣйшіе годы искуситель хотЬлъ вводить меня въ грѣхъ, то бралъ такой же точно заманивающій, дискантовый тонъ, и у Синьоры Джульетты я никакъ не пробылъ бы двѣнадцать часовъ сряду, еслпбъ она не говорила со мною этимъ милымъ, ароматнымъ яблочно-пирожнымъ голо-сомъ. И, сознаюсь, никогда эти пирожки не имѣли бы для меня такой прелести, если бъ кривоногій Германъ не при-крывалъ ихъ такъ таинственно своимъ бѣлымъ фартукомъ... А эти фартуки... Но фартуки отвлекутъ меня слишкомъ далеко: я вѣдь началъ говорить о конной статуѣ, у которой въ животѣ столько серебряныхъ ложекъ и ни капли супу, и которая изображаетъ курфирста Іоганна-Вильгельма.
То быль, по всему вѣроятію, славный человѣкъ, и очень любившій искусство, и самъ очень искусный. Онъ основалъ картинную галлерею въ Дюссельдорфѣ, и въ тамошней обсерваторіи до сихъ поръ ноказываютъ удивительно сдѣ-ланный изъ дерева кубокъ, который курфирстъ самъ вырѣ-залъ въ свои свободные часы—ихъ было у него двадцать четыре въ день.
Въ то время у властителей не было столько мучитель-шхъ заботь, сколько въ настоящее время, и корона плотно сидѣла на головѣ ихъ, а ночью они еще натягивали на нее спальный колнакъ и (Щали спокойно и у ногъ ихъ спокойно спали народы, и когда эти послѣдніе утромъ просыпались, то говорили: «добраго утра, отецъ!» и получали
въ отвѣтъ: «добраго утра, милыя дѣти!».