— 218 —
Но вдругъ все перемѣнилось. Разъ, проснувшись утромъ, мы только что хотѣли сказать: «добраго утра, отецъ», какъ узнали, что-отецъ уѣхалъ, и на всемъ городѣ лежало глухое унынье, и все приняло точно похоронный видъ, и люди молчаливо проходили по площади и читали длинное объ-явленіе, прибитое на дверяхъ ратуши. Была сумрачная погода, а тощій портной Киліанъ, несмотря на это, стоялъ въ нанковой курткѣ, которую онъ прежде носилъ только дома, и синіе шерстяные чулки опустились на немъ, такъ что обнаженныя ноженки его грустно выглядывали оттуда, и тонкія губы его дрожали, между тѣмъ, какъ онъ мурлы-калъ себѣ подъ носъ прибитое объявленіе. Одинъ старый инвалидъ читалъ ту же бумагу немного громче, и при нѣкоторыхъ словахъ ея чистая слеза падала на его сѣдые, честные усы. Я стоялъ подлѣ него, и плакалъ вмѣстѣ съ нимъ, и спрашивалъ его: «о чемъ мы плачемъ», и онъ от-вѣчалъ мнѣ: «курфирстъ благодарить своихъ подданныхъ». И сталъ читать дальше, и когда произнесъ слова «за ихъ испытанную вѣрность», «и освобождаетъ ихъ отъ данной присяги», то заплакалъ еще сильнѣе. Чудная вещь — видѣть, какъ старый человѣкъ, въ полинявшемъ мундирѣ, съ изра-неннымъ солдатскимъ лицомъ, плачетъ такъ сильно! Между тѣмъ, какъ мы читали, съ ратуши сняли гербъ курфирста, все приняло суровый, мрачный видъ, точно городъ ожидалъ солнечнаго затменія, гг. совѣтники съ такимъ отставнымъ видомъ медленно проходили взадъ и впередъ, даже всемо-гуіцій полицейскій комиссаръ, казалось, не намѣренъ былъ давать никакихъ приказаній и стоялъ совершенно равнодушно и спокойно, несмотря на то, что сумасшедшій Алои-зій опять плясалъ на одной ногѣ и съ глупыми гримасами гнусилъ имена франдузскихъ генераловъ, а пьяный, кри-воногій Гумпердъ валялся въ лужѣ и пѣлъ: «фа іга, <;а іга».
А я отправился домой, и плакалъ, и жалобно иовторялъ: «курфирстъ благодарить своихъ подданныхъ*. Мать моя стала нѣжно успокаивать меня, но я зналъ, чтб зналъ, не хотѣлъ ничего слушать, плача, отправился въ постель, и ночью увидѣлъ сонъ: снилось мнѣ. что свѣтъ кончился; прекрасные цвѣточные сады и зеленые луга были сняты съ земли, какъ ковры съ поля, и лежали свернутыми; полицей-скій комиссаръ взлѣзалъ по лѣстницѣ и сымалъ съ неба солнце; портной Киліанъ стоялъ тутъ же и говорилъ самъ съ собою: «надо мнѣ пойти домой и получше одѣться,
по-потому что я умеръ и сегодня долженъ быть похороненъ».