— Г>540 —
и манерѣ, моей фантастической пытливости. Какая нронія •судьбы, что мнѣ, до такой степени любящему лежать на нуховикахъ тихой, созерцательной жизни духа,—мнѣ именно выпало на долю выгонять моихъ бѣдныхъ соотечественнл-жовъ изъ ихъ безмятежнаго спокойствія и втравливать въ движеніе! Я, любящій больше всякихъ другихъ занятііі, слѣдить за грядамп тучекъ, угадывать метрическую прелесть •слова, подслушивать тайны стихійныхъ духовъ и погружаться въ чудесный міръ старыхъ сказокъ, — я долженъ 'былъ издавать «Нолитнческія Анналы», обсуживать современные интересы, подстрекать революціонныя желанія и постоянно дергать за носъ бѣдпаго нѣмецкаго Михеля для того, чтобы онъ очнулся отъ своего здороваго исполинскаго <ша... Правда, это дерганье производило въ хр&пящемъ ги-гангЬ только легкое чиханье, но никакъ но могло разбудить его... А если порою я сильно трясъ его подушку, то онъ снова примащпвалъ ее себѣ вялою отъ сна рукою... Разъ я съ отчаянія хотЬлъ зажечь его ночной колпакъ; но онъ былъ такъ влаженъ отъ пота мыслей, что едва-едва задымился... И Михель продолжалъ сладко улыбатыя во снѣ...
Я утомленъ и жажду спокойствія. Я тоже закажу себѣ нѣмсцкій ночной колпакъ и натяну его на уши. Знать бы мнѣ только, гдѣ теперь я могъ бы приклонить голову. Въ Германіп это невозможно. Каждую минуту ко мнѣ будетъ приходить полицейскій служитель и расталкивать меня, чтобы узнать, дѣйствительно ли я сплю; уже одна эта мысль уннчтожаетъ все мое спокойствіе. Однакожъ, въ самомъ дѣлѣ, куда мнѣ отправиться? Опять на югъ? Въ страну, гдѣ цвѣтутъ лимоны и золотые апельсины? Ахъ, тамъ передъ каждымъ лимоннымъ деревомъ стоить теперь австрій-<жій часовой, и съ громомъ пускаетъ въ тебя, страшное: «кто идетъ?» Какъ лимоны, такъ п золотые апельсины теперь очень кислы. Или на сѣверъ? Быть-можетъ, на сѣ-веро-востокъ? Ахъ, бѣлые медвѣди теперь опасяЬе. чѣмъ когда-либо, съ тЬхъ поръ, какъ они цивилизуются и носятъ лайковыя перчатки. Или иоѣхать мпѣ снова въ проклятую Англію, гдѣ я не хотѣлъ бы даже висѣть еп еШдіе, а ужъ подавно жить самому? Нѣтъ, ни за что въ эту презрѣнную страну, гдѣ машпны дѣйствуютъ какъ люди, а люди—какъ машины. И шумъ ея, п молчаніе наводятъ такую сильную тоску! Когда меня представили здѣшнему губернатору, и
этотъ завзятый апгличаннпъ нѣсколько минуть стоялъ по-