— 855 — .
ходится стрѣлять въ народъ, по сердцу его разлилось прежнее филантропическое мягкосѳрдечіе, и онъ сбросилъ съ себя корону, надѣлъ шляпу, взялъ подъ руку свой старый зон-Тйкъ и свою жену и откланялся. Онъ былъ человѣкъ. Баснословными богатствами владѣлъ онъ, но при этомъ оставался трудолюбивымъ, какъ самый бѣдный ремесленникъ. Ему была привита оспа, и эта болѣзаь ни разу не посѣ-тила его. Онъ былъ сираведливъ и ни разу не нарушилъ присяги, которую иринесъ законамъ. Онъ далъ французамъ восемнадцать лѣтъ мира и свободы. Онъ былъ экономенъ, цѣломудренъ и имѣлъ одну только возлюбленную, которую звали Марія Амалія. Онъ былъ полонъ духа терпимости и не лгобилъ іезуитовъ. Онъ былъ образецъ государя, Маркъ Аврелій въ парикЬ новаго времени, коронованный мудрецъ, честный человѣкъ. И несмотря на все это, французы, въ концѣ концбвъ, все-таки не могли ужиться съ нимъ, потому что онъ былъ государемъ не національнаго происхожденія, онъ былъ избранникймъ не народа, а маленькаго кружка денежныхъ людей, посадившихъ его на вакантный тронъ потому, что онъ представлялся имъ лучшею гаранйего ихъ собственности и чтб при этомъ воцареніи имъ нечего было бояться особенно сильнаго протеста со стороны европейской арнстократіи, той самой, которая вѣдь въ прежнее время содействовала реставраціи не столько изъ любви къ Людовику XVIII, сколько изъ ненависти къ Наполеону I—единственному лицу, съ которымъ, по ея словамъ, она вела войну. Правда, что сѣвернымъ государямъ было не совсѣмъ по сердцу, что ихъ ргоіёдёв выпроводили изъ Франціи такъ безцеремонно; но вѣдь они никогда не любили ихъ искренно; ^йа8і-легитимизмъ Людовика Филиппа, его знатное проис-хожденіе и кроткое терпѣніе размягчили, наконецъ, еердца недовольныхъ высокихъ особъ, и они оставили въ покоѣ гальскаго пѣтуха, потому что онъ былъ не орелъ.
Вполнѣ соглашаясь, что съ королемъ Людовикомъ Филип-помъ поступили крайне несправедливо, что ему заплатили самою недостойною неблагодарностью, что онъ былъ настоя-щій мученикъ и что февральская революція вообще оказалась прискорбнымъ событіемъ, навлекшимъ на міръ несказанный бѣдствія, мы, тѣмъ не менѣе, должны сознаться, что для французовъ, національное чувство которыхъ возвысилось этимъ переворотомъ, а равно и для демократіи вообще, въ второй онъ усилилъ идеальное самосознаніе, эта ревё-люція. была большимъ удовлетвореніемъ. Болыиимъ, но»' всо
, р..