— 37 —
столь твердый, какъ его вѣрность? Правда, онъ былъ всегда односторонснъ, но одностороненъ, какъ магнитная стрѣлка, которая постоянно указываетъ на сѣверъ, и ни разу, хотя бы для разнообразія, на югъ или на востокъ. Такъ и Лафайетъ въ продолженіе сорока лѣтъ каждый день говорить одно и тоже и постоянно указываетъ на Сѣверную Америку; это онъ открылъ революдію провозглашеніемъ правь человѣка, и по сей день твердо стоить на этомъ провозглашены, безъ котораго нѣтъ спасенія, этотъ односторонній человѣкъ, съ его одностороннимъ горизонтомъ свободы! Конечно, онъ не геній, какимъ былъ Наполеонъ, у котораго въ головѣ гнѣзди-лись орлы вдохновенія. между тЬмъ какъ въ сердцѣ извивались змѣи расчета; но зато никогда никакіе орлы не могли запугать его и никакія змѣи соблазнить. Юношей— мудрый, какъ старикъ, старикомъ—пламенный, какъ юноша, защитникъ народа отъ козней великихъ міра сего, защит- , никъ великихъ міра отъ ярости народа, полный сострада-нія и неутомимый борецъ, никогда не заносчивый и никогда не падавшій духомъ, въ мѣру строгій и въ мѣру милостивый— таковъ былъ Лафайетъ, всегда оставаясь вѣрнымъ себѣ; и такимъ образомъ, въ своей односторонности и ровности, онъ со временъ Маріи Антуанетты и до сихъ поръ остается на томъ же посту; вѣрный Эккартъ свободы, онъ все еще стоить, опершись на свою шпагу и предостерегая желающихъ войти въ Тюильри, въ эту предательскую Венерину гору, откуда раздаются такъ соблазнительно волшебные звуки и изъ сладостныхъ сѣтей которой бѣдные, запутавшіеся въ нихъ люди никогда уже не могутъ вырваться.
Надо, однако, сказать, что умершаго Наполеона французы все-таки больше любятъ, чѣмъ живого Лафайета. Можетъ-быть, именно потому, что онъ умеръ; мнѣ по крайней мѣрѣ это обстоятельство болѣе всего нравится въ Наполеонѣ, потому что, живи онъ, мнѣ вѣдь пришлось бы бороться про-тивъ него. За предѣлами Франціи не имѣютъ и понятія о томъ, какъ сильно французски! народъ до сихъ поръ ири-вязанъ къ Наполеону. Поэтому, если недовольпые когда-нибудь отважатся на какой-нибудь рѣшительный шагъ, то прежде всего провозгласить молодого Наполеона, чтобы обез-печить себѣ сочувствіе массъ. «Наполеонъ» для французов!» магическое слово, которое элекгризируетъ и ошеломляетъ ихъ. Въ этомъ имени спятъ тысячи пушекъ, точно такъ же, какъ въ Вандомской колоннѣ, и задрожигь Тіоіільрійскій дворецъ,
если когда-нибудь эти пушки проснутся, Подобно тому, какъ