Я, дорогая дама, действительно попытался описать, какъ возможно правдиво и вѣрно, достопамятности моего времени, насколько съ ними соприкасалась моя собственная личность, въ качествѣ зрителя или жертвы.
Наброски эти, которымъ я самодовольно иридалъ наимс-нованіе «Мемуаровъ», мнѣ пришлось, однако, частью по не-пріятнымъ семейным?, соображеніямъ, частью и по рели-гіозной щекотливости, уничтожить почти наполовину.
Съ тѣхъ поръ я старался пополнить кое-какъ происшед-гаіе отъ того-пробѣлы, но опасаюсь, что посмертный обязанности или мучительное недовольство самимъ собою ири-нудятъ меня передать передъ смертью мемуары мои новому ауто-да-фе, и то, чтб будетъ пощажено тогда пламенемъ, никогда, быть-можетъ, свѣта Божьяго не увидить.
Я не хочу назвать друзей, которымъ поручилъ охраненіе моей рукописи и исполненіе моей послѣдней воли относительно ея; я не хочу, чтобы послѣ моей смерти они рисковали, въ борьбѣ съ навязчивостью праздной публики, из-мѣнить взятому ими на себя иорученію.
Такую измѣну я всегда считалъ неизвинительною: непростительно и безнравственно обнародовать хоть одну строку писателя, которой онъ самъ не предназначалъ для публики. Это въ особенности относится до писемъ, адресованныхъ къ частнымъ лидамъ. Тотъ, кто ихъ печатаетъ или из-даетъ, совершаеть предательство, заслуяшвающее презрѣнія.
Послѣ этихъ признаній, дорогая дама, вы легко придете къ убѣжденію, что я пе могу, согласно нашему желанію,
іать вамъ прочесть мои мемуары и письма.