— '237 —
И изъ кустовъ знакомый картины Выпрыгиваютъ мнѣ навстрѣчу... (Онъ взглянулъ на изображены Спасителя и изумился^
Но,
Скажи мнѣ, милая, чей этотъ ликъ? Такъ кротко смотритъ онъ и такъ печально, И горькую слезу роняетъ онъ Въ прекрасный кубокъ радости моей.
Зюлейма.
Ужель тебѣ невѣдомъ этотъ ликъ? Ты не видалъ его въ блаженныхъ снахъ? И наяву, нигдѣ не повстрѣчалъ? Припомни, мой заблудшій, милый брать!
Алманзоръ.
Да, этотъ ликъ я видѣлъ на дорогѣ Въ этотъ день, когда въ Испанію вступилъ: Налѣво при пути, ведущемъ въ Хересъ, Стоить великолѣпная мечеть. Но тамъ, гдѣ съ башни муэззинъ взывалъ; «Единъ лишь Богъ и Магометъ его Пророкъ!» теперь уже звучалъ тяжелый, Густой, протяжный, колокольный звонъ; Изъ вратъ ко мнѣ, какъ темная рѣка, Неслись могучіе органа звуки, Которые, взлетая, какъ въ котлѣ Волшебномъ, клокотали и кипѣли, И, какъ рукой гигантской, эти звуки Влекли меня войти въ тотъ чудный домъ, И сердце мнѣ обвили, будто змѣи, И грудь мою сдавили, и кололи, Какъ-будто бы гора на ней лежала; И было мнѣ такъ тяжело, какъ-будто Я гору Каффъ несъ на себѣ, и клювъ Симурговый въ мое вонзался сердце. И въ домѣ томъ, какъ похоронный гимнъ, Звучало пѣніе какихъ-то старцевъ, Суровыхъ видомъ, съ лысой головой, Въ цвѣтной одеждѣ; мальчики при нихъ, Всѣ въ бѣломъ илатьѣ, пѣли и порой Звонили въ колокольчикъ; изъ блестящихъ
Кадилъ взвивался тонкій ароматъ;