— '248 —
Холодный и иѣмой, и скажешь: «это Алманзоръ!»—я тебѣ готовъ повѣрить. По ты не онъ: съ открытыми глазами Лежишь ты тутъ и смотришь боязливо, Какъ притѣсняютъ здѣсь твоихъ собратій, Какъ ненависть испанская гнететъ Цвѣтъ маврскихъ поколѣній, какъ лукаво Обкрадываетъ ихъ, и разоренныхъ, Безпомоіцныхъ, отсюда изгоняетъ. ІІѢтъ, не Алманзоръ ты; тебя бы тронулъ Сѵонъ бѣдныхъ женъ и старцевъ, и злорадный Испанскій смѣхъ, и вопли сокрушенныхъ Несчастныхъ жертвъ на огненныхъ кострахъ.
Алманзоръ.
Нѣтъ, вѣрь мнѣ, я все тотъ же. Вижу я
ІІсп .некую собаку! Вотъ она
ііъ лицо моихъ собратій дерзко плюетъ
И попираетъ ихъ ногами; слышу,
Какъ плачетъ тамъ несчастная старушка:
Она въ посту охотно ѣла' гуся,
За это самое ее теперь,
Во славу Господа, усердно жарятъ.
А подлѣ, у столба, стоить дѣвица—
Огонь въ нее влюбленъ, и обнимаетъ,
И лижетъ жадно краснымъ языкомъ;
Она кричитъ и рвется изъ объятій
Горячаго любовника, и плачетъ...
О, горе! изъ прелестныхъ глазъ течетъ
Чистѣйшій жемчугъ въ этотъ алчный пламень!..
Но, что же мнѣ до этихъ, всѣхъ людей?
Какъ рѣшето мое пробито сердце,
II нѣтъ мѣстечка въ немъ для новыхъ ранъ.
Окровавленный мученикъ подъ пыткой
Не чувствуетъ ужаленья пчелы.
Повѣрь, я тотъ же все, и состраданью
Къ чужой бѣдѣ моя доступна грудь;
Но щелями ушей и глазъ въ нее
Пошло такъ много исполинскихъ мукъ...
Она полна...
(Съ тихой робостью). Мнѣ даже въ мозгъ вступили
Какіе-то нев†домые гости...