- Испорченная жизнь — 369
совершался процессъ непосредственна™ о®аженін жпяненныхъ явленій въ ігышленіи и воображеніи художника. Самое изданіѳ «Дневника» было предпринято съ адс®о-художественною цѣлью: вступиц§ въ непосредственный отношенія съ публикой, обновить запасъ наблюденій и фактовъ. И лѣйстиительно. разсчетъ оказался болѣе чѣмъ вѣренъ: задуманные необыкновенно широко «Братья Карамазовы» захватили одной кистью всю пеструю картину русской ЖИ8НИ
Русская публика поняла нѣсколько иначе значеніе «Дневника», поняла для себя и довольно быстро усвоила себѣ представленіе о Достоевскомъ, какъ о человѣкѣ, открывшемъ у себя всеобщую исповѣдальню и раздающемъ направо и налѣво разрѣшенія и от-нущенія грѣховъ. Здѣсь въ сильной мѣрѣ проявился общественный эгоизмъ: насколько полезна оыла, для эстетическихъ цѣлей, масса писемъ, адресе ванныхъ къ Достоевскому, на столько же было безпощадно требовал отъ него ггвѣтовъ на всѣ безчисленные и самые разнообразны вопросы. Все это исходило изъ ходячаго убѣжденія, что художкикь, одаренный силой воспроизведенія об-щественныхъ явленій и характеровъ, обладаетъ не только пони-наніемъ этихъ послѣднихъ, но кромѣ того, подобно оракулу, вѣдаетъ разрѣшеніе всѣхъ жизненныхъ задачъ и душевныхъ конфликтовъ.
Гордый возрастающимъ къ нему довѣріемъ, даже среди ря-довъ еще такъ недавно враждебныхъ, Достоевскій, съ свойственною ему мягкостью, старался отвѣчать всѣмъ своимъ корреспон-дентамъ, но, конечно, никакихъ сомнѣній не разрѣшалъ и вопро-совъ не уяснялъ, о чемъ нѣкоторымъ и самъ откровенно рѣшалея заявить, напримѣръ въ слѣдующихъ строкахъ письма къ какой-то дамѣ отъ 28-го февраля, 1878 года: «Вы думаете, я изъ такихъ людей, которые спасаютъ сердца, разрѣшаютъ души, отгоняютъ скорбь? Многіе мнѣ это пишутъ, но я знаю навѣрное, что способенъ скорѣе вселить разочарованіе и отвращеніе. Я убаюкивать не мастеръ, хотя иногда и брался за это. А вѣдь многимъ существамъ только и надо, чтобы ихъ убаюкали» (П. 329).
Достоевскій понималъ, что онъ своими художественными образами будитъ общественную мысль и индивидуальное сознаніе, и что въ этонъ-то и состоитъ назначеніе писателя, а не въ томъ, чтобы своимъ словомъ побудить человѣка поступить на тѣ, а не на другіе женскіе курсы (см. письмо къ г-жѣ Герасимовой, 332—б) или же просто тоскующей душѣ доставить свой авто-, графъ, состоящій изъ общихъ любезныхъ фразъ.
Вообще, русское общество въ послѣдніе годы не жалѣло Достоевскаго, поступая съ нимъ подобно людямъ, которымъ нельзя дать въ руки порядочной вещи, чтобы они ее не испортили.
Душа его и запросы художественной деятельности требовали какъ можно больше спокойствія, а тутъ со всѣхъ сторонъ
предъявляли къ нему свои права свѣтскіе салоны, устроители литера-