- ВоспомжнанІя о Ёѣлоруссія --551
духовныхъ, помѣщиковъ и дамъ; одни—представлялись, другіе были съ просьбами; не видно было ни одного крестьянина или крестьянки. Какой-то жандармскій полковникъ, кажется, г. Лосевъ, и пору-чикъ гвардейскаго стрѣлковаго баталіона Бибиковъ стали обходить всѣхъ собравшихся, спрашивать и записывать—кто и зачѣмъ? За-тѣмъ, началась сортировка: всѣхъ лицъ оффиціальныхъ и служа-щихъ попросили въ слѣдующую залу, называвшуюся «малиновою комнатой», остальные остались въ этой, большой. Въ «малиновой комнатѣ» насъ поставили по рангамъ и чинамъ, полукругомъ; сначала стали военные, а за ними гражданскіе чиновники; между по-слѣдним? было нѣсколько человѣкъ въ придворныхъ мундирахъ— камергерскихъ и камеръ-юнкерскихъ. Все это ожидало Муравьева...
Не бевъ нѣкотораго волненія ожидалъ я выхода и появленія этого—по описаніямъ и разсказамъ—страшнаго человѣка. Чего-чего только не говорилось въ то время о Муравьевѣ! какихъ ужасовъ не печатали о немъ въ заграничныхъ ивданіяхъ и въ «Колоколѣ»!.. Въ одной изъ француэскихъ газеть, надримѣръ, разсказывалось, какъ о достовѣрномъ фактѣ, что поляковъ, политическихъ преступниковъ', подвергаютъ каждую ночь пыткамъ, въ присутствіи самого Муравьева; что, во время обѣда, ему ежедневно подаютъ красный борщъ, подкрашенный кровью пытаемыхъ преступниковъ... Весь этотъ и тому подобный ввдоръ находилъ, иногда, легковѣрныхъ читателей, которые вѣрили этому лганью безусловно.
Минуть десять мы стояли въ залѣ въ молчаливомъ ожиданіи; но вотъ, дверь слѣва, ивъ кабинета, тихо отворилась и въ залу во-шелъ Муравьевъ... Вся его внѣшность, действительно, производила не особенно пріятное впечатлѣніе: чрезвычайно полный и ожирѣв-шій, съ короткою и толстою шеей, съ лицомъ безстрастнымъ и хо-лоднымъ, на которомъ, подъ нависшими сѣдыми бровями, блестѣли недобрые, маленькіе глаза, устремлявшіеся «какъ двѣ свинцовыя пули», на того человѣка, съ которымъ онъ раэговаривалъ... Сѣдые, коротко подстриженые усы и отвисшій жирный подбородокъ еще болѣе увеличивали тяжелое впечатлѣніе, производимое, на первыхъ порахъ, его внѣшностью. Въ реікіапі къ этому, отрывистая фраэы вопросовъ, металлическій тэмбръ голоса и полуоборота къ каждому представляющемуся лицу бокомъ, вслѣдствіе глухоты на одно ухо...
Не болѣе пятнадцати минута было посвящено Муравьевымъ на всю эту церемошю. Выслушавъ обычную, казенную фразу пред-ставленія, онъ кивалъ головой, дѣлалъ какой нибудь короткій вопросъ въ родѣ, «гдѣ учились?» «какой губерніи?»—и, шлепая мягкими сапогами по полу, переходилъ къ слѣдующему лицу. Ни для кого не нашлось у него ни теплаго слова, ни улыбки; я не замѣ-тилъ даже, чтобъ онъ подалъ кому нибудь руку, хотя въ числѣ представлявшихся было два-три генерала и нѣсколько придворные
съ русскими и иностранными эвѣздами и орденами. Самъ онъ о