Maman находила, что побои — наказаніе унизительное; я часто слыхалъ, что она отзывалась о сѣченіи съ ужасомъ и отвращеніемъ, и Карлу Иванычу строго было приказано не бить насъ.
Удивительно, что добрый Карлъ Иванычъ, пунктуально исполняющій всѣ приказанія, не могъ воздержаться. Не разъ случалось, что онъ билъ насъ линейкой, давалъ щелчекъ въ лобъ своимъ огромнымъ ногтемъ, разъ даже ударилъ меня своими помочами. Я не обращалъ вниманія на эти случаи, но верба... Стало быть напрасно я горжусь, что меня не сѣкли. Однако нѣтъ — сѣчь должно быть значитъ совсѣмъ другое — вѣрно мальчика кладутъ на скамейку, держатъ, онъ кричитъ, и его сѣкутъ двое — вотъ это ужасно. — А верба что? Это такъ Карлъ Иванычъ разгорячился; я помню, онъ самъ говорилъ, что жалко, что мы не были сѣчены. Стало быть насъ не сѣкли.
Часто со мною случалось и впослѣдствіи, что я, составляя себѣ впередъ понятіе о какомъ-нибудь впечатлѣніи и потомъ испытывая его, никакъ не могъ согласовать одно съ другимъ и не вѣрилъ, что я дѣйствительно испыталъ то, о чемъ составилъ себѣ такое невѣрное понятіе. Я рѣшилъ, что насъ не сѣкли.
Княгиня М. А. уѣхала и обѣщала послѣ обѣда прислать своего Этіена и другихъ дѣтей познакомиться съ нами. Я очень былъ радъ, потому что интересовался знать, какой видъ можетъ имѣть мальчикъ, котораго сѣкутъ. Послѣ М. A. пріѣзжало еще много гостей поздравлять бабушку — большей частью родные и называли ее ma tante.[1] Иныхъ она принимала хорошо, другихъ дурно и говорила имъ моя милая, точно какъ будто она говорила съ своей горшічной. Я перезабылъ большую часть этихъ гостей, но помню тѣхъ, которымъ читали мои стихи.
Въ числѣ послѣднихъ былъ одинъ человѣкъ довольно высокаго роста, среднихъ лѣтъ и въ военномъ мундирѣ. Онъ былъ тонокъ — особенно ноги, — но не строенъ; все тѣло его при всякомъ движеніи перегибалось; руки были очень длинны. Ежели бы онъ не имѣлъ большого апломба въ пріемахъ, наружность его напоминала бы обезьянью. Онъ былъ плѣшивъ; лобъ былъ большой; носъ загибался къ губамъ; нижняя челюсть выдавалась впередъ такъ, что это даже было неестественно. Привыкнувъ къ мысли, что умъ есть всегдашнее возмездіе красоты, видъ дурного лица всегда заставлялъ меня составлять самое выгодное понятіе о умѣ. Кукурузовъ былъ дуренъ до невозможности, и, ежели бы не увѣренность, съ которой онъ носилъ свою уродливость, онъ внушалъ бы отвращеніе. Нельзя
- ↑ [тетушка.]
