но это такъ врѣзалось въ моей памяти, что я помню ту мысль, которая мнѣ въ эту минуту пришла, имянно, что она отъ меня скрываетъ всю правду, но что она уже увѣрена въ томъ, что я уменъ и добръ. Съ той минуты я убѣдился навсегда въ 3-хъ вещахъ: что я дуренъ, уменъ и добръ. Къ послѣднимъ 2-мъ мыслямъ я такъ привыкъ, что никто и ничто не могло бы меня разувѣрить (Какое-то, должно быть ложное, чувство мнѣ говорило, что во всемъ есть возмездіе — «я не хорошъ, зато я уменъ» — думалъ я), но къ первой мысли я никакъ не могъ привыкнуть и продолжалъ очень часто повѣрять свои сомнѣнія на этотъ счетъ не только зеркаламъ, но всѣмъ вѣщамъ, которыя способны отражать довольно ясно. Такъ, часто я смотрѣлся въ стаканъ, въ самоваръ, въ графины и т. д., но всѣ эти вѣщи отвѣчали мнѣ неумолимо то же самое, т. е. плохо. — На молитвѣ очень часто я просилъ Бога, чтобы онъ сдѣлалъ меня красавцемъ. Отъ этихъ умозрѣній насчетъ преимущества красоты передъ другими дарами природы я, вспомнивъ слова Княгини и бабушки о розгахъ, перешелъ къ разсужденіямъ о томъ, сѣкли ли насъ или нѣтъ?
Сѣкли ли насъ или нѣтъ? Вотъ вопросъ, который я себѣ сдѣлалъ и, вспоминая прошедшее, старался рѣшить.
Помню я, какъ разъ, въ самое вербное воскресеніе, у насъ въ деревнѣ служили всенощную. Послѣ всенощной и ужина, мы пришли въ спальню; и по какому-то случаю очень развеселились. Я вспрыгнулъ на кровать къ Володѣ, перерылъ постель — даже доска одна провалилась подъ нами — мы щекотали, теребили другъ друга, визжали, помирали со смѣху — однимъ словомъ, находились во всемъ разгарѣ дѣтской безсознательной шумной веселости. Вдругъ въ комнату взошелъ Карлъ Иванычъ. По лицу его замѣтно было, что онъ не въ духѣ. Въ рукѣ онъ несъ только-что распустившуюся и освященную вербу съ тѣмъ, чтобы поставить ее за икону, которая находилась въ нашей спальнѣ. «Was ist das?»[1] крикнулъ онъ грозно и кинулъ на насъ такой взглядъ, что мы замерли, и съ самымъ ужаснымъ выраженіемъ потрёсъ вербою. Должно быть дурное настроеніе духа, присутствіе въ его рукѣ двухъ гибкихъ и вѣтвистыхъ вѣтокъ вербы и мое полуобнаженное тѣло внушило ему ужасную мысль. Онъ вытащилъ меня за руку съ Володиной постѣли, схватилъ меня за голову и... Нѣсколько только-что распустившихся шишечекъ свалилось съ освященной вербы. Я не думалъ ни о боли, ни о стыдѣ — одна мысль поглощала все мое вниманіе: такъ стало быть меня высѣкли?—высѣкли по-настоящему.
- ↑ [Что это такое?]
