памяти, зачѣмъ ихъ выписывать; вѣдь я хочу разсказать исторію совсѣмъ не про то. — Я замѣчаю, что у меня дурная привычка къ отступленіямъ; и имянно, что эта привычка, а не обильность мыслей, какъ я прежде думалъ, часто мѣшаютъ мнѣ писать и заставляютъ меня встать отъ письменнаго стола и задуматься совсѣмъ о другомъ, чѣмъ то, что я писалъ. Пагубная привычка. Несмотря на огромный талантъ разсказывать и умно болтать моего любимаго писателя Стерна, отступления тяжелы даже и у него. — Кто водился съ Цыганами, тотъ не можетъ не имѣть привычки напѣвать Цыганскія пѣсни, дурно ли, хорошо ли, но всегда это доставляетъ удовольствіе; потому что живо напоминаетъ.[1] — Одна характеристическая[2] черта воспроизводитъ для насъ много[3] воспоминаній о случаяхъ, связанныхъ съ этой чертою. Въ Цыганскомъ пѣньи эту черту опредѣлить трудно; она состоитъ въ выговорѣ словъ, въ особомъ родѣ украшеній (фіоритуръ) и удареній. —
Я пѣлъ у окна одну, хотя не изъ любимыхъ моихъ[4] пѣсенъ — Скажи зачѣмъ, — но пѣсню, которую[5] говорила мнѣ Катя, сидя у меня на колѣняхъ въ тотъ самый вечеръ, когда она разсказывала мнѣ, что она меня любитъ и что оказываетъ расположеніе другимъ только потому, что хоръ того требуетъ, но что никому не позволяетъ,[6] кроме меня, вольнос[тей[,[7] которыя должны быть закрыты завѣсою скромности. — Я въ этотъ вечеръ отъ души вѣрилъ во всю ее пронырливую Цыганскую болтовню, былъ хорошо расположенъ, никакой гость не разстроилъ меня. За то и вечеръ и пѣсню эту люблю. — Я пѣлъ съ большимъ одушевленіемъ, застѣнчивость не сдерживала моего голоса и не путала переходовъ, я съ большимъ удовольствіемъ слушалъ самаго себя. Тщеславіе, какъ всегда, прокралось[8] въ мою душу, и я думалъ: «Мнѣ очень пріятно себя слушать, но еще пріятнѣе, должно-быть, слушать меня постороннимъ»; я даже завидовалъ ихъ удовольствію, котораго
- ↑ Зачеркнуто: Всѣ
- ↑ Зачеркнуто: вѣщи
- ↑ Зачеркнуто: другихъ вѣщей какъ нибудь
- ↑ Зачеркнуто: Цыг
- ↑ В подлиннике описка: которая.
- ↑ Зачеркнуто: такихъ
- ↑ Зачеркнуто: о котор
- ↑ Зачеркнуто: и я
