17 Октября. Слабъ. С[офья] А[ндреевна] лучше, какъ будто кается, но есть и въ этомъ истерическая преувеличенность. Цѣлуетъ руки. Очень возбуждена, говоритъ не переставая. Чувствую себя нравственно хорошо. Помню, кто я. Читалъ Шри Шанкара. Основная метафизическая мысль о сущности жизни хороша, но все ученіе путаница, хуже моей.
18 Октября. Все тоже тяжелое отношеніе страха и чуждости. Нынче ничего не было. Начала вечеромъ разговоръ о вѣрѣ. Просто не понимаетъ въ чемъ вѣра.
19 Окт. Очень тяжелый разговоръ ночью. Я дурно перенесъ. Саша говорила о продажи за милліонъ. Посмотримъ что. Можетъ быть къ лучшему. Только бы поступить передъ высшимъ судьей, заслужить Его одобреніе.
20 Октября. Нечего записывать плохого. Плохо. Одно запишу, какъ меня радуетъ и какъ мнѣ слишкомъ мила и дорога Саша.
21 Октября. Очень тяжело несу свое испытаніе. Слова Новикова: «походилъ кнутомъ, много лучше стала» и Ивана: «въ нашемъ быту возжами», все вспоминаются, и недоволенъ собой. Ночью думалъ объ отъѣздѣ. Саша много говорила съ ней, а я съ трудомъ удерживаю недоброе чувство.
22 Октября. Ничего враждебнаго нѣтъ съ ея стороны, но мнѣ тяжело это притворство съ обѣихъ сторонъ. Отъ Ч[ерткова] письмо ко мнѣ, письмо Досеву и заявленіе. Все очень хорошо, но непріятно нарушеніе тайны дневника. Дунаевъ хорошо говорилъ. Ужасно, что онъ разсказывалъ съ ея словъ ему, и Маріи Николаевнѣ.
23 Октября. Все также тяжело обоюдное притворство, стараюсь быть простъ, но не выходитъ. Мысль о Новиковѣ не покидаетъ. Когда я поѣхалъ верхомъ С[офья] А[ндреевна] пошла слѣдить зa мной, не поѣхалъ ли я къ Ч[ерткову]. Совѣстно даже въ дневникѣ признаться въ своей глупости. Со вчерашняго дня началъ дѣлать гимнастику — помолодѣть, дуракъ, хочетъ — и повалилъ на себя шкафъ и напрасно измучился. То то дуракъ 82-летній.
24 Октября. Саша ревѣла о томъ, что поссорилась съ Таней. И я тоже. Очень тяжело, та же напряженность и неестественность.
