Вдругъ остановилась,—дрогнула отъ страха,
Крестится, глядитъ:
Видитъ, — промелькнула бѣлая рубаха,—
Что-то шелеститъ…
И мужикъ косматый, точно изъ берлоги
Вылѣзъ на просторъ,
Сѣлъ на табуретѣ и босыя ноги
Свѣсилъ на коверъ.
И вздохнулъ, и молвилъ: «Ты ужъ за ребенка
«Лучше помолись;
«Это я, голубка, глупый мужичёнко…—
«На меня гнѣвись…»
Въ ужасѣ хозяйка — жмурится, читаетъ
«Да воскреснетъ Богъ!»…
«Няня, няня! Люди! — Кто ты?» вопрошаетъ,
«Какъ войти ты могъ?!»
— «А сквозь щель, голубка,—вѣдь твое жилище
«На моихъ костяхъ,—
«Новый домъ твой давитъ старое кладбище,—
«Нашъ отпѣтый прахъ.
Вдруг остановилась, — дрогнула от страха,
Крестится, глядит:
Видит, — промелькнула белая рубаха, —
Что-то шелестит…
И мужик косматый, точно из берлоги
Вылез на простор,
Сел на табурете и босые ноги
Свесил на ковер.
И вздохнул, и молвил: «Ты уж за ребенка
Лучше помолись;
Это я, голубка, глупый мужичонка… —
На меня гневись…»
В ужасе хозяйка — жмурится, читает
«Да воскреснет Бог!»…
«Няня, няня! Люди! — Кто ты?» вопрошает,
«Как войти ты мог?!»
— «А сквозь щель, голубка, — ведь твое жилище
На моих костях, —
Новый дом твой давит старое кладбище, —
Наш отпетый прах.
