таинственно наклонясь къ рыжему, тихо вскричалъ:
— Нѣту никуда ходу для мужика.
— Только въ солдаты гонятъ! — пробормоталъ скуластый солдатъ.
Рыжій стукнулъ прикладомъ ружья по землѣ и строго спросилъ:
— Но зачѣмъ городскіе бунтуютъ?
— Избаловались, конечно! — сказалъ рябой.
— Сколько нашему брату муки изъ за нихъ. Сколько голоду, холоду…
— Грѣха тоже… — тихо перебилъ скуластый солдатъ рѣчь рыжаго. А онъ, постукивая нрикладомъ въ тактъ своимъ словамъ, настойчиво и жестко говорилъ:
— Этихъ всѣхъ уничтожить… батальонный правильно говорилъ. Которыхъ перебить, которыхъ въ Сибирь… На, живи, сукинъ сынъ, вотъ тебѣ — снѣгъ. И больше ничего…
Онъ взбросилъ ружье на плечо и твердыми шагами пошелъ вокругъ костра.
Скуластый солдатъ снова поднялъ голову и, задумчиво улыбаясь, сказалъ:
— Ежели-бы господъ всѣхъ… какъ нибудь эдакъ… всѣхъ…
Сказалъ и вздрогнулъ, зябко пожалъ плечами,
таинственно наклонясь к рыжему, тихо вскричал:
— Нету никуда ходу для мужика.
— Только в солдаты гонят! — пробормотал скуластый солдат.
Рыжий стукнул прикладом ружья по земле и строго спросил:
— Но зачем городские бунтуют?
— Избаловались, конечно! — сказал рябой.
— Сколько нашему брату му́ки из-за них. Сколько голоду, холоду…
— Греха тоже… — тихо перебил скуластый солдат речь рыжего. А он, постукивая прикладом в такт своим словам, настойчиво и жёстко говорил:
— Этих всех уничтожить… батальонный правильно говорил. Которых перебить, которых в Сибирь… На, живи, сукин сын, вот тебе — снег. И больше ничего…
Он взбросил ружьё на плечо и твёрдыми шагами пошёл вокруг костра.
Скуластый солдат снова поднял голову и, задумчиво улыбаясь, сказал:
— Ежели бы господ всех… как-нибудь эдак… всех…
Сказал и вздрогнул, зябко пожал плечами,
