равшія головни и сѣлъ на корточки передъ огнемъ.
— Маловъ! — сказалъ рыжій тономъ приказанія, — ступай за дровами… Тамъ вонъ, — онъ ткнулъ рукой во тьму, — ящики сложены у лавочки…
Рябой солдатъ вскинулъ ружье на плечо и пошелъ.
— Оставь ружье-то… мѣшать будетъ, — замѣтилъ рыжій.
— Безъ ружья боязно! — отозвался солдатъ, исчезая во тьмѣ.
Надъ костромъ все кружатся, летаютъ снѣжинки, ихъ уже много упало на землю, темные камни мостовой стали сѣрыми. Сумрачно смотрятъ во тьму слѣпыя окна домовъ, тонутъ въ мракѣ высокія стѣны. Костеръ догораетъ, печально шипятъ головни. Трое солдатъ долго и безмолвно смотрятъ на уголья.
— Теперь, должно быть, часа три, — угрюмо говоритъ рыжій. — Долго еще намъ торчать…
И снова молчаніе.
— О, Господи! — громко шепчетъ Семенъ и, вздохнувъ, спрашиваетъ тихо и участливо:
— Что, Яковлевъ, тошно?
Яковлевъ молчитъ, не двигается.
Семенъ зябко повелъ плечами и съ жалкой
равшие головни и сел на корточки перед огнём.
— Малов! — сказал рыжий тоном приказания, — ступай за дровами… Там вон, — он ткнул рукой во тьму, — ящики сложены у лавочки…
Рябой солдат вскинул ружьё на плечо и пошёл.
— Оставь ружьё-то… мешать будет, — заметил рыжий.
— Без ружья боязно! — отозвался солдат, исчезая во тьме.
Над костром всё кружатся, летают снежинки, их уже много упало на землю, тёмные камни мостовой стали серыми. Сумрачно смотрят во тьму слепые окна домов, тонут в мраке высокие стены. Костёр догорает, печально шипят головни. Трое солдат долго и безмолвно смотрят на уголья.
— Теперь, должно быть, часа три, — угрюмо говорит рыжий. — Долго ещё нам торчать…
И снова молчание.
— О, господи! — громко шепчет Семён и, вздохнув, спрашивает тихо и участливо:
— Что, Яковлев, тошно?
Яковлев молчит, не двигается.
Семён зябко повёл плечами и с жалкой
