Потомъ онъ потеръ подбородокъ и, тряхнувъ головой, продолжалъ съ упрекомъ:
— Но Яковлевъ напрасно это… обижать меня не за что. Развѣ я хуже другихъ, а?
Они снова замолчали. Тамъ, во тьмѣ, скрипѣли, шуршали и хлопали о землю доски. Семенъ поднялъ голову, посмотрѣлъ въ небо. Оно было черное, холодное, все во власти тьмы…
Солдатъ вздохнулъ и грустно, тихо сказалъ:
— А, можетъ, и нѣтъ Бога…
Рыжій солдатъ тяжело поднялъ на него глаза, грубо крикнулъ:
— Не ври!
И началъ огребать угасшіе уголья въ кучу сапогомъ. Но скоро оставилъ это, не окончивъ, оглянулся вокругъ и шевеля усами хрипло проговорилъ:
— Надо понять — человѣкъ я или нѣтъ… Это надо понять… а потомъ ужъ…
Онъ замолчалъ, закусилъ усы и снова крѣпко потеръ подбородокъ.
Семенъ взглянулъ на него, опустилъ глаза и осторожно, тихонько, но упрямо заявилъ:
— Однако другіе говорятъ — нѣтъ Его…
Рыжій не отвѣтилъ.
Потом он потёр подбородок и, тряхнув головой, продолжал с упрёком:
— Но Яковлев напрасно это… обижать меня не за что. Разве я хуже других, а?
Они снова замолчали. Там, во тьме, скрипели, шуршали и хлопали о землю доски. Семён поднял голову, посмотрел в небо. Оно было чёрное, холодное, всё во власти тьмы…
Солдат вздохнул и грустно, тихо сказал:
— А, может, и нет бога…
Рыжий солдат тяжело поднял на него глаза, грубо крикнул:
— Не ври!
И начал огребать угасшие уголья в кучу сапогом. Но скоро оставил это, не окончив, оглянулся вокруг и, шевеля усами, хрипло проговорил:
— Надо понять — человек я или нет… Это надо понять… а потом уж…
Он замолчал, закусил усы и снова крепко потёр подбородок.
Семён взглянул на него, опустил глаза и осторожно, тихонько, но упрямо заявил:
— Однако другие говорят — нет его…
Рыжий не ответил.
