личествуетъ отъ нынѣшняго; мы говоримъ: первыя, ибо Арабы, коимъ приписывается изобрѣтеніе рифмы, сами относятъ свое просвѣщеніе къ временамъ гораздо позднѣйшимъ. Весьма замѣчательно, что, изо всѣхъ классическихъ писателей тѣхъ временъ, у одного Овидія, который часто удаляется отъ возвышенной простоты Древнихъ и впадаетъ въ надутость, чувственность и пустословіе, у него только встрѣчается нѣсколько рифмъ, случайныхъ, или умышленныхъ — какъ рѣшить? Если бы Поэтъ ими хотѣлъ ярче освѣтить смыслъ и аналогію двухъ идей, то обрадовался бы этой находкѣ и не ограничился бы столь малымъ числомъ рифмъ, коими Латинскій языкъ не бѣденъ, какъ доказываютъ рифмованные гекзаметры Парижскаго монаха Леона и вообще Латинскіе стихи среднихъ вѣковъ. Во всякомъ случаѣ можно сказать рѣшительно, что Овидій не почиталъ рифмъ красотою; иногда несомнительно, что онъ только терпѣлъ этимъ грѣхамъ, ради удачнаго выраженія, напримѣръ:
Оuot сoelum stellas, tot habet tuа Romа puellas! (т. е. сколько на Небѣ звѣздъ, столько красавицъ въ твоемъ Римѣ!). Кто не видитъ, что stellа (звѣзда) и рuellа (дѣва) сведены взаимнымъ символическимъ отраженіемъ, между ними существующимъ въ воображеніи Поэта? По той же причинѣ и Римляне того вѣка могли только простить подобный стихъ, а не плѣняться созвучіемъ. Римская чернь гораздо лучше понимала истинно-изящное, нежели пони-
