наліи. Совсѣмъ нѣтъ; она холодна, точна, взыскательна, и благопристойна. Такова комедія Детуша, она не смѣется или смѣется очень мало, комедія Лашоссе плачетъ. Подъ скиптромъ Лудовика ХV, или лучше подъ скиптромъ Вольтера, въ ту минуту, когда разрѣшались эти великіе вопросы, измѣнившіе всѣ общественныя мысли и въ быстромъ движеніи увлекавшіе осьмнадцатое столѣтіе, столь полное настоящимъ и будущимъ, мы видимъ на театрѣ Дора, Мариво, Де Лану, т. е. остроуміе, романизмъ и пустоту.
Во время самыхъ жестокихъ періодовъ революціи, когда трагедія, какъ говорили, рыскала по улицамъ, что представлялъ театръ? Сцены человѣколюбивыя и чувствительныя, какъ напримѣръ: Женщины, Сыновняя Любовь, а въ Январѣ 95 года, во время суда надъ Лудовикомъ ХVІ, давали Прекрасную Мызницу, комедію пастушескую и чувствительную. Во время Имперіи, въ царство славы и побѣдъ, комедія не была побѣдительницею и воинственною! При возстановленіи Бурбоновъ, правленіи мирномъ, лавры, военные мундиры, завладѣли сценою; Талія надѣла эполеты! А въ наши времена? Въ эту самую минуту, въ которую я говорю съ вами, вообразите иностранца, новаго Анахарсиса, упавшаго съ неба посреди нашей образованности и отправляющагося въ театръ, чтобъ узнать точное и положительное состояніе Парижскихъ нравовъ въ 1835-мъ году? Какъ бы испугался этотъ почтенный иностранецъ! Онъ не посмѣлъ бы показаться въ ули-
