Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ № 2.
Съ Новымъ годомъ.
[править]Поздравляю васъ съ наступающимъ праздникомъ Рождества Христова и приближающимся Новымъ годомъ и желаю провести оные въ вожделѣнномъ здравіи и благополучіи.
Съ истиннымъ моимъ почтеніемъ и преданностью остаюсь
Старшій сортировщикъ Камской губернской почтовой
конторы по денежной корреспонденціи
— Семь писемъ уже есть; осталось штукъ двѣнадцать, — размышлялъ про себя Александръ Петровичъ, разсматривая лежащія передъ нимъ на столѣ семь написанныхъ полулистовъ почтовой бумаги. — Ну, теперь къ Зайцеву… Только не стоитъ ему писать: ничего не дастъ. Вѣдь есть же такіе люди, для которыхъ все готовъ сдѣлать, даже письма даромъ отправляешь, а они ничего не даютъ… Постой, голубчикъ, если ты нынче, къ Новому году ничего не дашь — я прижму тебя… Александръ Петровичъ сталъ разсматривать полулистъ бумаги, на которомъ были написаны имена и фамиліи разныхъ благотворителей служащихъ почтовой конторы, и о каждомъ дѣлалъ замѣчанія: этотъ даетъ два фунта чаю къ Новому году и къ Пасхѣ; этотъ три рубля; этотъ рубль…
— Петровичъ! Ставить самоваръ? — спросила Александра Петровича изъ кухни жена его, Анна Ивановна.
— А который часъ?
— Да скоро пять.
— Ставь. А у насъ много ли еще чаю?
— Кажется, шесть фунтовъ. А что?
— Такъ. Нынче можетъ быть еще фунтовъ восемь получу.
— Ты ужъ такъ напиши, чтобы тебѣ десять принесли.
— Можетъ, и принесутъ.
— А объ сахарѣ писалъ?
— Будь ты проклятая безтолочь! Кто въ поздравительныхъ письмахъ пишетъ, чтобы ему принесли того или другого. Экъ ты!
— Самъ-то ты больно хорошъ. Анна Ивановна стала ставить самоваръ и долго ворчала до тѣхъ поръ, когда Александръ Петровичъ ударилъ ее кулакомъ по спинѣ.
— Что ты дерешься, подлая рожа? Фонарей что ли хочешь мнѣ къ празднику сдѣлать?
Александръ Петровичъ еще разъ ударилъ свою благовѣрную. Анна Ивановна свыклась уже съ колотушками своего благовѣрнаго, поплакала немного, а самоваръ все-таки поставила, — т. е. налила въ него воды и натолкала чуть не полную трубу каленыхъ углей, которые посредствомъ лучины протолкала даже черезъ поддонникъ, отвалившійся вовремя чистки самовара.
— Александръ Петровичъ, пожалуйте въ контору: почта пришла, — сказалъ вошедшій почтальонъ.
— Будь она проклята; провалиться бы ей…. Какая?
— Московская тяжелая, на шести… Почтальонъ ушелъ, и Александръ Петровичъ сталъ одѣваться.
— Ты придешь пять чай? — спросила его Анна Ивановна.
— Есть когда мнѣ чай пить. Ты смотри у меня, береги тамъ письма.
— Очень нужно.
Александръ Петровичъ, облаянный женой, ушелъ въ контору, думая, что бы такое сдѣлать съ женой: хоть ты ее бей, она все въ свой носъ дѣлаетъ. Ужъ и въ банѣ ее дралъ — все неймется. Ахъ баба!..
Александръ Петровичъ родился отъ почтальона и все дѣтство провелъ среди почтовой братіи — почтальоновъ и сортировщиковъ, старыхъ и молодыхъ, мужчинъ и женщинъ, мальчиковъ и дѣвушекъ, жившихъ въ двухъ почтовыхъ домахъ, рядомъ съ почтовой конторой, помѣщающейся внизу и надъ которой во второмъ этажѣ жилъ самъ почтмейстеръ. Въ одномъ домѣ, каменномъ, жили: помощникъ почтмейстера, контролеръ, письмоводитель и еще одинъ старшій сортировщикъ у простой корреспонденціи; въ другомъ деревянномъ, жили: сортировщики, старшой, почтальоны и сторожа. Каждый семейный имѣлъ комнату, и у каждой кухонной печки стряпали и варили на три — на четыре семьи. Одинъ старшой да сортировщикъ, занимающійся у денежной корреспонденціи, занимали по комнатѣ и кухнѣ. Всѣ мальчики и дѣвушки восьмилѣтніе ругались такъ же, какъ и большіе, потому что крикъ и драки, разная ругань, были дѣломъ обыкновеннымъ, необходимостью, и безъ нихъ не проходилъ ни одинъ день, начиная съ утра. Каждая женщина ставила у печки самоваръ, мѣшала другой женщинѣ; въ печкахъ было тѣсно горшкамъ и латкамъ, короваямъ хлѣба и разному печенью — женщины ругались, дрались у бочки съ водой, на улицѣ за помои, дома у печки; приставали мужья, начинался гвалтъ, крикъ и вой, потомъ жалобы старшому и почтмейстеру, если не забывались ночью, начинались на другой день. Поэтому не удивительно, что Александръ Петровичъ и Анна Ивановна, выросшіе среди семидесяти человѣкъ на одномъ дворѣ, зная каждаго и каждую, какъ своего отца, ругались постоянно за чаемъ, послѣ чая, за обѣдомъ, за какимъ-нибудь совѣтомъ и даже на кровати, ругали прочихъ и сами были обругиваемы и все-таки всѣ жили какъ будто бы дружно: просили въ долгъ, обѣдали въ именины всѣ, прощались въ прощеный день, сидѣли лѣтомъ за воротами… Впрочемъ, почти всѣ почтовые были другъ другу кумовья и кумушки. Александръ Петровичъ съ 8-милѣтняго возраста сталъ пріучиваться къ почтовой службѣ. Грамотѣ обучился онъ какъ-то машинально, безъ розги; то одинъ почтальонъ заставитъ его учить азы, другой заставитъ выводить на бумагѣ буквы для того, чтобы онъ не баловалъ въ конторѣ, то кто-нибудь дастъ ему въ руку мазилку и водитъ его рукой по рогожѣ и пишетъ на тюкѣ: «п. п. изъ Камска въ Нижній-Новгородъ», говоря: учись, почтальономъ будешь. Жизнь Александру Петровичу въ дѣтствѣ была веселая: онъ постоянно терся въ конторѣ, бѣгая изъ одной комнаты въ другую, смѣялся, дразнилъ почтальоновъ и любовался на народъ въ почтовый день, на лошадей, дразнилъ татаръ-ямщиковъ, показывая имъ свиное ухо изъ полы стараго отцовскаго сюртука, бывшаго ему до пятокъ, и бѣгалъ отъ татаръ, когда они хотѣли отодрать его витнями. На 10 году отдали Александра Петровича въ приходское училище, черезъ годъ перевели въ уѣздное по просьбѣ отца. Училище для Александра Петровича было и мукой и развлеченіемъ, и онъ не учился. Въ это время Александръ Петровичъ, умѣвши писать, запинался въ конторѣ, записывая въ реестры письма и пакеты, и даже писалъ крестьянамъ и крестьянкамъ письма къ солдатамъ, а на 14 году выучился всей почтовой премудрости, зналъ весь порядокъ отправки почты и какъ, съ кого и за что просить денегъ. Такъ на 14 году онъ уже имѣлъ свои деньги, наживая ихъ въ наборы[1] за росписки за неграмотныхъ и за сочиненіе разныхъ писемъ, въ которыхъ только и заключались одни поклоны. На 16 году Александра Петровича опредѣлили почтальономъ и стали посылать съ почтой недалеко. Маленькій почтальонъ разнился отъ большихъ только тѣмъ, что онъ былъ маленькій, мало пилъ водки и не былъ еще женатъ, хотя вся дворня — т.-е. всѣ почтовые, знали, что съ нимъ живетъ Анка, дочь почтальона, жившая рядомъ съ отцомъ Александра Петровича. Оттого, что всѣ жили въ одномъ домѣ, видѣлись и говорили каждый день, почтовые любились по зауламъ и только не открыто, хотя каждый зналъ, кто съ кѣмъ знается. Каждый почтальонъ, женатый, ухаживалъ за почтальонкой или дѣвицей, рѣдкая замужняя не ухаживала за женатымъ или холостымъ почтальономъ, и если мужъ ругалъ жену въ невѣрности, жена тоже ругала мужа въ невѣрности, и все дѣло оканчивалось только дракой, и почтальоны и почтальонки продолжали любиться по старому. Надоѣдалъ одинъ или одна — они находили предметъ любви въ другомъ лицѣ. Перемѣна лицъ случалась часто, когда почтальона перемѣщали, увольняли, когда поступали новые. Отъ этого женщины ругались также, какъ и мужчины-мужья, пили на ряду съ ними водку, смотрѣли на дѣтей сквозь пальцы и если имѣли мужа, то по необходимости, чтобы имѣть деньги. У почтальоновъ много было любовницъ-почтальонокъ въ другихъ городахъ, куда они ѣздили съ почтами, а почтальоны эти, зная все, не ревновали женъ, а пріѣзжая въ губернскій, говорили женамъ этихъ почтальоновъ объ любви мужей ихъ и любились съ ними… На 16-мъ году Александръ Петровичъ женился на Аннѣ Ивановнѣ и черезъ три мѣсяца послѣ свадьбы у него уже былъ ребенокъ… Александръ Петровичъ часто ѣздилъ съ почтами, рѣдко бывалъ дома, когда не ѣздилъ съ почтами, а носилъ по городу письма, и Анна Ивановна имѣла въ первый годъ супружества двоихъ обожателей, холостыхъ почтальоновъ, на второй одного, на третій четырехъ… Александръ же Петровичъ билъ жену и съ своей стороны имѣлъ обожательницъ въ губернскомъ и болѣе въ уѣздныхъ городахъ. Все-таки въ домѣ мало было неурядицы: жена исправно кормила его обѣдомъ, ужиномъ, поила чаемъ, шила, онъ давалъ ей денегъ на необходимость и даже водился съ ребятами. Черезъ десять или пятнадцать лѣтъ почтальонамъ и почтальоншамъ надоѣдали разныя лица, въ которыхъ они видѣли только обманы; измученные разными болѣзнями и обремененные кучею ребятъ, они не видѣли никакого исхода изъ почтальонскаго званія, потому что, при опредѣленіи, почтальоны давали подписки на прослуженіе въ почтовомъ вѣдомствѣ 25 или 20 лѣтъ, а получали должность сортировщика или станціоннаго смотрителя извѣстные хорошимъ поведеніемъ губернскому почтмейстеру и за деньги; могли же выйти изъ почтальоновъ только не почтальонскіе дѣти, или когда ихъ, за пьянство и воровство, сдадутъ въ солдаты. Устарѣвъ, они переставали баловаться, какъ они называли любовь съ разными лицами, пили водку, буянили и только съ изрѣдка отъ непорядковъ мужа или жены баловались секретнымъ образомъ. Такъ и Александръ Петровичъ съ Анной Ивановной черезъ 16 лѣтъ послѣ свадьбы не баловались, а жили вмѣстѣ какъ кошка съ собакой, ругались и дрались, и дѣти ихъ Андрей 14 лѣтъ, Марья 11 и Василиса 5 лѣтъ росли на произволъ судьбы.
У Александра Петровича, несмотря на его мотовство денегъ — подарки разнымъ почтальонкамъ, — деньги водились, потому что онъ съ самаго поступленія въ почтальоны пріучался носить письма за себя и за отца. Сначала ему разсказывали, гдѣ живетъ такой-то, гдѣ стоитъ домъ, въ какой улицѣ, подбирали письма такъ, чтобы онъ такую-то улицу или переулокъ, прошелъ въ одинъ разъ и не ворочался назадъ, писали и на конвертахъ карандашомъ мѣсто жительства того, на кого адресовано письмо; Александръ Петровичъ мало-по-малу запомнилъ чуть не всѣ дома въ городѣ; потомъ самъ сталъ покупать очереди. Всѣхъ почтальоновъ было четырнадцать, но изъ нихъ половина ѣздили постоянно съ почтами, а остальные восьмеро занимались — двое у двухъ сортировщиковъ — денежной и простой корреспонденціи, у письмоводителя, въ контролѣ и двое носили письма по городу, покупая очереди. Зато, чтобы купить очередь — или носить за почтальона письма недѣлю, они платили отъ 15 до 20 руб. за недѣлю и кромѣ того они наживали себѣ въ недѣлю 20—25 рублей. Эти очередные имѣли деньги, не ѣздили съ почтами, не дежурили во время носки писемъ и запинались въ конторѣ. Когда же случалось, что какой-нибудь почтальонъ носилъ письма самъ, они, очередные, дѣлали ему подборку писемъ, разсказывали, кто гдѣ живетъ и получали за это отъ рубля до трехъ рублей въ недѣлю. Александръ Петровичъ десять лѣтъ носилъ письма и съ почтой ѣздилъ раза три въ годъ. Онъ былъ богаче всѣхъ почтальоновъ; былъ станціоннымъ смотрителемъ, но прослужилъ только годъ: его смѣстили въ почтальоны за грубость ревизору. Наконецъ, на 38 году жизни, Александра Петровича, за сто рублей, сдѣлали сортировщикомъ въ губернской конторѣ. Сортировщикъ въ конторѣ уже имѣетъ голосъ; онъ получалъ оберъ-офицерскій чинъ, могъ исправлять должность почтмейстера, не имѣя чина; сортировщикъ командовалъ надъ почтальонами въ конторѣ. Жены сортировщиковъ носили шляпки, хотя утромъ ходили въ платкахъ за водой къ бочкѣ. Хотя сортировщики и жены ихъ жили отдѣльно отъ почтальоновъ, въ одномъ дому съ ними, гордились своимъ званіемъ и часто жаловались на почтальоновъ и женъ ихъ, все-таки они были грубы и никакъ не могли жить безь нихъ. Младшій сортировщикъ получалъ жалованья 7 руб. въ мѣсяцъ, и этого жалованья, несмотря на казенную квартиру и дрова, имъ рѣдко доставало, потому-что на семь рублей нужно было купить муки, мяса, чаю, сахару и завести одежду. Вотъ эти сортировщики, занимаясь разборкою почты и въ контролѣ, ревизуя книги и документы уѣздныхъ почтовыхъ конторъ, отдѣленій и станціонныхъ смотрителей, придирались къ каждой ошибкѣ, писали нахлобучку — и на контроль часто присылали денегъ. Старшихъ сортировщиковъ было два — одинъ у простой корреспонденціи, занимавшійся пріемомъ пакетовъ, разсортировкой по городамъ писемъ и пакетовъ, запиской ихъ въ реестры и отсылкой въ постъ-пакетахъ, раздачею журналовъ и газетъ, и другой у денежной корреспонденціи, должность котораго состояла въ веденіи порядка при пріемѣ денеэкной, страховой и посылочной корреспонденціи. Эти сортировщики получали жалованья девять рублей, да вольная почта платила имъ по три рубля. На этомъ жалованьи можно было жить, но кромѣ жалованья они имѣли готовый чай, сахаръ, свѣчи и даже муку — приношеніе богатыхъ корреспондентовъ. Контролеру присылаютъ почтмейстеры за отчеты, письмоводитель ворочаетъ всей губерніей и есть второе лицо послѣ почтмейстера, потому-что иной почтмейстеръ знаетъ только какъ принимать и отправлять письма, а сочинить бумагу, или отписаться въ почтамтъ, предоставляетъ письмоводителю, который съ своей стороны указываетъ почтмейстеру, кого нужно уволить въ отставку, перевести, опредѣлить, за что беретъ большія деньги. Старшой надъ почтальонами, имѣющій званіе унтеръ-офицера, распоряжается почтальонами и смотрителями всей губерніи и съ своей стороны назкиваетъ большія деньги, и, ходя каждое утро съ рапортомъ къ почтмейстеру, онъ можетъ пожаловаться на кого только ему вздумается. Губернскій почтмейстеръ беретъ съ кого только ему нужно получить, потому-что всѣ почтовые въ губерніи въ его власти; кромѣ этого онъ получаетъ подарки и отъ корреспондентовъ. Давать корреспонденту почтовымъ, кромѣ почтальоновъ, рѣшительно не за что, но почтовые требуютъ, считаютъ обязанностію богатыхъ корреспондентовъ дать, иначе могутъ не отправить письма, продержать деньги, зная, что если на нихъ будутъ жаловаться, они отпишутся…
Богатые корреспонденты даютъ почтмейстеру, помощнику и сортировщикамъ, сами не зная за что, только потому, что давать въ Новый годъ и къ Пасхѣ давно ввелось, и почтовые безъ нихъ бы плохо жили. Можетъ-быть, почтовые чиновники и не брали бы деньги, чай и сахаръ и прочее отъ богатыхъ корреспондентовъ, но они теперь незавидно обезпечены. Губернскій почтмейстеръ, имѣющій чинъ статскаго совѣтника, равный предсѣдателямъ, получаетъ жалованья около 400 руб. въ годъ, тогда какъ предсѣдатели получаютъ по двѣ тысячи въ годъ; уѣздные почтмейстеры, равные судьямъ, исправникамъ, имѣющіе чины коллежскаго асессора (большой чинъ въ уѣздномъ городѣ) получаютъ жалованья отъ 11 до 18 руб. въ мѣсяцъ, смотря по тому, котораго класса контора. По этому не удивительно, что во многихъ уѣздныхъ городахъ почтмейстеръ, имѣющій въ распоряженіи четыре рубля на наемъ квартиры, на дрова и на канцелярскіе матеріалы, живетъ въ дрянной квартирѣ съ огромнымъ семействомъ, удѣляя для конторы комнатку, срываетъ съ старыхъ писемъ марки и продаетъ ихъ за ту же цѣну, что стоятъ новыя, пользуется иногда бумагой изъ земскаго суда, проситъ нахально денегъ у корреспондентовъ и отдаляется отъ общества, не имѣя возможности устроить вечеръ или играть въ карты, быть въ гостяхъ, пригласить кого-нибудь къ себѣ; ничего не читаетъ. Говорятъ, что почтовымъ чинамъ будетъ прибавка жалованья. Хоть почтовая служба неголоволомная, однако же требуетъ большого труда и терпѣнія. Принять, записать и отправить письма и почты — дѣло кажется пустое, но требуетъ осторожности, а по большимъ трактамъ, по которымъ проходятъ каждый день почты, нужно даже вставать ночью и такимъ образомъ происходитъ то, что почтовые чины работаютъ круглый годъ, не зная праздниковъ.
Проводивъ почту часу въ десятомъ, Александръ Петровичъ, отъужинавъ, сталъ писать остальныя письма и опять разругался съ женой за то, что она просила его купить ей матеріи на салопъ. Все-таки, кончивъ письма, онъ легъ спать съ женой и сталъ совѣтоваться съ ней.
— Ну, письма написалъ, теперь только послать осталось, — говоритъ онъ.
— Пошли опять со сторожемъ!
— Не знаю, кому довѣрить.
— Пошли съ Тимоѳеичемъ, онъ опять не принесетъ тебѣ фунтъ чаю, какъ въ прошломъ году.
— Молчи ты!
— Ну, и пошли его, попробуй?
— Будь ты проклята!
Минутъ двадцать супруги не спали.
— Ты пошли лучше Андрюшку, — сказала Анна Ивановна.
— Безъ тебя знаю, кого послать.
Часа полтора супруги не спали, ворочались съ боку на бокъ, думая объ интересахъ, о томъ, много ли они получатъ нынче денегъ и чаю…
— Андрюшка! вставай дьяволенокъ! — закричалъ Александръ Петровичъ на другой день утромъ часу въ седьмомъ, толкая ногой старшаго сына, лежащаго на полу.
— Куда ты его гонишь ни свѣтъ ни заря.
— По-твоему такъ послать въ первомъ часу! Сегодня кажется сочельникъ: всѣ на рынокъ уѣдутъ.
— Да дай напередъ чаю напиться.
— А ты что лежишь? Я что ли долженъ самоваръ ставить. За чаемъ Александръ Петровичъ отдалъ письма сыну и разсказалъ, кто гдѣ живетъ.
— Смотри ты у меня, шельма, не потеряй письма, — задеру. Кого застанешь дома, — да смотри съ параднаго крыльца заходи, — непремѣнно самому отдай: дожидай, что онъ скажетъ, а такъ не уходи.
— Ладно, тятенька.
— Ну то-то.
— И я пойду! — сказала дочь Васплиса.
— Я те дамъ «пойду».
Андрюша, бойкій ученикъ уѣзднаго училища, пошелъ въ восемь часовъ съ письмами. Первый купецъ уже уѣхалъ куда-то. Ко второму его не пустили. Однако Андрюша обходилъ всѣхъ купцовъ и повѣренныхъ, роздалъ двѣнадцать писемъ, получилъ обратно запечатанные шесть конвертовъ отъ повѣренныхъ, три фунта чаю отъ одного купца и отъ другого четыре бутылки съ винами. Домой онъ пришелъ часу въ третьемъ. Дома его ждалъ отецъ съ матерью. Въ запечатанныхъ конвертахъ вложены были деньги отъ одного до трехъ рублей. Деньги эти Александръ Петровичъ отдалъ Аннѣ Ивановнѣ, которая положила ихъ съ чаемъ въ ящикъ, а бутылки спрятала въ шкафъ. Богатые корреспонденты были поздравлены, осталось еще семь писемъ къ небогатымъ и слывущимъ за скупыхъ. Эти письма Александръ Петровичъ рѣшилъ отдать почтальону.
Въ почтовыхъ домахъ, между тѣмъ, готовились къ празднику: бѣлили стѣны, мыли полы, чистили самовары; вездѣ видно было на крыльцѣ свѣжее мясо, около котораго шныряли кошки и собаки, разгоняемыя женщинами. Къ празднику готовились однѣ женщины: онѣ бѣгая, суетясь ругали мужчинъ, которые лежали или переходили изъ комнаты въ комнату и мѣшали имъ что-нибудь дѣлать. У мужчинъ былъ другой праздникъ — Новый годъ.
Въ первый день праздника Рождества Христова въ церковь ходили только дѣти: мужчины занимались въ конторѣ, а женщины стряпали и ругались, Андрюша расписывался за неграмотныхъ въ денежной кингѣ и писалъ крестьянамъ письма, за что пріобрѣлъ себѣ на праздникъ полтора рубля денегъ. Въ этотъ день всѣ почтовые разговлялись и напоздравлялись въ своихъ семействахъ до положенія ризъ: одни — Александръ Петровичъ и другой сортировщикъ у простой корреспонденціи, посылавшій такія же письма, какъ и Александръ Петровичъ — пили съ радости; другіе ставили штофъ на послѣднія деньги, въ ожиданіи Новаго года. Вечеромъ много было пьяныхъ въ конторѣ, а ночью всѣ буянили. На второй день утромъ двоихъ почтальоновъ спрыскивали съ праздниковъ въ банѣ, т.-е. дали по 25 розогъ за то, что они вечеромъ орали по на милость въ почтмейстерской.
На другой день праздника Александру Петровичу принесли четыре фунта чаю, голову сахару, и онъ отдалъ Аннѣ Ивановнѣ восемь рублей.
Весь праздникъ въ почтовыхъ домахъ прошелъ весело. Мужчины пили и пѣли, женщины наряжались въ лучшія платья, щелкали мелкіе орѣхи, прикусывая пряниками, ходили вгости изъ комнаты въ комнату, пѣли пѣсни, дѣти играли въ жмурки. Къ Новому году у многихъ не осталось денегъ ни копейки, и всѣ съ завистію смотрѣли на парадное крыльцо почтмейстера, куда то-и-дѣло привозили чай, сахаръ и вина.
Наступилъ канунъ Новаго года. Вечеръ. Почтальоны только-что пришли изъ бани. Они бѣгаютъ, суетятся, ходятъ нѣсколько разъ въ контору и домой; въ каждой комнатѣ работа: чистятъ сапоги, сюртуки, пуговицы, кортики. Смотря на мужей, жены тоже суетятся — больше перехаживаютъ отъ сосѣдки къ сосѣдкѣ, изъ комнаты въ комнату. Всѣ заняты Новымъ годомъ, поздравкою и говорятъ безумолку.
Александръ Петровичъ уже приготовилъ къ завтрашнему дню новые галстукъ, жилетку, брюки и сапоги, и отъ нечего дѣлать пошелъ въ холостую. Холостою называется комната, въ которой живутъ одни холостые почтальоны. Такъ какъ они часто разъѣзжаютъ съ почтами, то наличныхъ почтальоновъ въ ней бываетъ двое или трое. Пріѣзжіе почтальоны спятъ въ самой конторѣ на ларяхъ, столахъ и сундукахъ; въ холостую ихъ пускаютъ только посидѣть, поиграть въ карты, попить водки на ихъ счетъ.
Александръ Петровичъ сталъ играть въ шашки съ пріѣзжимъ почтальономъ. Два губернскіе почтальона чистили пуговицы, а одинъ пьяный спалъ. Въ холостой сидѣли еще три пріѣзжіе почтальона и двое женатыхъ губернскихъ съ папиросками въ видѣ воронки, набитыми корешками.
— Въ вашемъ городѣ житуха хорошая — умирать не надо, — говорилъ губернскій почтальонъ пріѣзжему.
— Не зарься, братъ.
— Полно прикидываться; вѣдь васъ всего-то двое. Сколько вы раздѣлите отъ Новаго года?
— Что раздѣлите! Какъ бы я тамъ былъ, можетъ-быть, получилъ бы рублей десять, а теперь Горюновъ одинъ: дастъ рублей пять.
— Да вѣдь и ты то же бы сдѣлалъ. Ну, а почтмейстеръ у васъ много получаетъ въ Новый годъ?
— Ужъ, разумѣется, почтмейстеръ много получитъ, надо только съ корреспондентами вѣжливѣе обращаться, не быть собакой. Когда я служилъ въ К…. тамъ почтмейстеръ всякаго облаетъ, а мой человѣкъ смирный, — подхалюза.
— Онъ, кажется, человѣкъ бѣдный; семейство у него большое, а на одиннадцатирублевомъ жалованъѣ не много напрыгаешь. Къ тому же и здѣшнимъ шлетъ.
— Потому-то, что онъ бѣденъ и никуда не ходитъ, его всѣ ненавидятъ: жихморой, необразованнымъ называютъ.
— Вотъ въ Е… славное житье.
— Да, послужилъ таки я тамъ, побралъ деньжонки. Это ужъ всегда отъ очереди рублей тридцать получишь, потому контора хоть и первокласная, городъ большой, а почтальоновъ только семь. А почтмейстеръ тамъ богатый человѣкъ и на худой конецъ получитъ тысячъ пять. Вы бы посмотрѣли, что къ Новому году къ нему шлютъ: и сахаръ, и чай, и свѣчи пудами, муку, рыбу, что угодно. Ну и нашъ братъ дѣлилъ отъ Новаго года рублей 25 или 30.
— Отчего почтмейстеръ такъ много получаетъ?
— Каждый заводъ къ Новому году и къ Пасхѣ шлетъ пятьдесятъ или сто рублей, отъ двухъ вольныхъ почтъ сто рублей каждый мѣсяцъ получаетъ, смотрители даютъ, а такъ сколько доходовъ. Напримѣръ, онъ что дѣлаетъ. Получитъ богатый человѣкъ тысячъ двадцать, онъ и везетъ къ нему самъ деньги, ну тотъ и дастъ сто-двѣсти рублей, а сдачи три копейки не сдастъ: мелочи, говоритъ, нѣтъ, на томъ свѣтѣ жаромъ расчитаемся.
— Ребята! слышь.
За стѣной буянилъ почтальонъ.
— Что съ нимъ?
— Новый годъ встрѣчаетъ, со старымъ видно рѣшаетъ.
— А какъ, братцы, по-вашему, кто честнѣе: полицейскіе, судейскіе, консисторскіе или мы?
— Мы, братъ, честнѣе, потому намъ за дѣло дають, мы иной разъ ночи не спимъ, да и отправить да доставить письмо — штучка: бросить письмо легко, а тамъ жди.
— Ребятушки! Уймите вы лешаго, убьетъ! — кричала черезъ стѣну женщина и стучала въ стѣну какой-то палкой.
Почтальоны сѣли играть въ карты. Почтальонъ, спавшій до сихъ поръ, пробудился: «ишь какъ дерутся! Еще въ баню захотѣлось».
Въ холостую вошла женщина. Волосы ея были растрепаны, платье изодрано.
— Что я съ нимъ, съ варнакомъ, стану дѣлать! Купилъ къ празднику четверть, и ту разбилъ… Ахъ бѣда какая!
— Ну такъ что?
— Что? Черти!.. Почтальонка, плюнувъ, ушла. Ее освистали и выругали.
— Нынѣ, братцы, годъ отъ году все хуже становится. Прежде съ Новымъ годомъ мы триста насобирывали, а теперь только полтораста, говорилъ Александръ Петровичъ.
— Вамъ что, — вонъ вашъ-то сынокъ, видѣли мы, сколько приперъ въ рождественскій сочельникъ!
— А мы къ вамъ будемъ завтра.
— Денегъ нѣтъ.
— Ну, уже не отвяжетесь.
— А что братцы, не спрыснуть ли намъ Новый годъ? — спросилъ лелсавшій почтальонъ.
— А есть водка?
— О! и почтальонъ досталъ изъ-подъ кровати четвертную бутыль, съ налитой въ нее до половины водкой.
— Ишь — успѣлъ.
— Ну, давай пить! Тащи стаканы.
Почтальоны принесли два стакана.
— Вотъ подумаешь, прежде всѣмъ намъ откупъ давалъ водки даромъ, а теперь все покупай.
— Ну ужо и давали-то сивуху!
— Ребя! гляди на часы?
Почтальоны посмотрѣли на стѣнные часы.
— Ну что?
— Да слѣпъ что ли — сколько часовъ-то?
— Первый.
— Эка дура голова! Да вѣдь теперь Новый годъ. Ну ребята съ Новымъ годомъ! Сидѣвшіе встали, проздравили другъ друга съ Новымъ годомъ и выпили по три стакана водки.
— Не скликать ли сюда бабъ?
— Ну ихъ! Пойдемъ лучше проздравлять мужиковъ.
— Пойдемъ! Теперь?
— Именно.
— Куда вы пойдете ночью. Ужъ завтра.
— Ну, завтра.
— А что, братцы, много ли стоитъ должность смотрителя? — спросилъ пріѣзжій почтальонъ.
— Да надо сто рублей лишнихъ имѣть.
— Ну, сто ничего.
— Ты, братъ, угости насъ завтра, коли смотрителемъ хочешь быть.
— Да я съ первой почтой ѣду.
Почтальоны, пошумѣвъ немного — пріѣзжіе ушли въ контору, женатые къ своимъ благовѣрнымъ, холостые уснули въ холостой, а Александръ Петровичъ, выпивъ надаровщинку, ушелъ домой, но тамъ жены не оказалось. Она была вгостяхъ у сортировщицы Обертихи.
Обертова, молодая женщина, пригласила къ себѣ сортировщицъ посидѣть у нея, провести скуку, потому-что мужъ ея исправлялъ гдѣ-то далеко должность почтмейстера. Обертова была женщина простая, смирная, негордая, и ее, всѣ сортировщицы и почтальонши любили и кланялись ей, когда попададались навстрѣчу. Случалось, что женщины не кланялись другъ дружкѣ — это означало неудовольствіе ихъ между собою — и если онѣ говорили, то лаялись.
У Обертовой были четыре сортировщицы, въ томъ числѣ и Анна Ивановна, двѣ дѣвушки и одна старушка — мать старшого. Помоложе играли въ преферансъ, а постарше, въ томъ числѣ и Анна Ивановна, грызли мелкіе орѣхи и разговаривали кое о чемъ. На одномъ столѣ стояли вина. Дѣти играли въ кухнѣ въ жмурки.
— Мы нынче Евгенью обвѣнчаемъ, — говорила одна сортировщица.
— Пора ужъ ей, а то она страмитъ насъ.
— Мнѣ чего-то не хочется замужъ? — говорила одна дѣвушка.
— А такъ лучше?
— Пьетъ онъ сильно.
— А ты ужо поворожи въ крещенскій сочельникъ.
— Боюсь.
— Экая боязливая. Я скажу вамъ, какъ я ворожила. Мужъ мой ушелъ почту раздѣлывать, а я осталась одна. Больно мнѣ хотѣлось поворожить, все сердце издрожало. Потому мнѣ хотѣлось, что скоро ли мой мужъ умретъ — сами знаете какой.
— Такого озорника поискать надо. Ну что же?
— Вотъ я поставила по сторонамъ зеркала двѣ свѣчки и смотрю въ него. Съ часъ смотрѣла. Вдругъ въ лѣвой сторонѣ какъ увидала я коровью голову, испугалась, чуть со стула не упала.
— Врешь.
— Право!
— Ахъ ты! — сказала старушка — мать старшого.
— А дѣло-то дрянное вышло. Только я встала да взглянула на окно, вижу во дворѣ моя корова стоитъ и чешетъ шею объ уголъ. Я пошла во дворъ, — тпрука, тпрука! кличу корову; та подошла. Вотъ дакъ оказія!
Сортировщицы расхохотались.
— Все это вздоръ, голубушки, — эта ворожба-то.
— Агафья Ефимовна, что это Василій Степанычъ долго не женится?
— Охо голубушки, сомущаю я его, да онъ хохочетъ только.
— Вотъ душа-то: ни одной любовницы нѣтъ у него.
— Что вы, что вы — любовницы!
— А онъ хочетъ жениться?
— Да какъ же. Мнѣ, говоритъ, жену надо съ моимъ характеромъ, да съ деньгами, а то что…
— Онъ бы у смотрителя какого посватался.
— Уломать-то его не могу.
— А какъ Елена Торопова? — сказала одна сортировщица смѣясь.
— О матки, и не говорите! Ребенокъ скоро будетъ.
— Что ты?
— Вотъ конфузъ-то! Посовѣтуйте вы ей, Агафья Ефимовна, выйти замужъ, а это что же…
— Мнѣ какое дѣло; да за кого она пойдетъ?
— Да хоть за Иванова.
— Здѣсь моя баба? — спросилъ Александръ Петровичъ стряпку Обертовой.
— Здѣсь.
— Мое почтенье. Марья Карповна! Какъ здоровье?
— Покорно благодарю.
— Съ Новымъ годомъ!
— И то! Съ Новымъ годомъ! Всѣ женщины стали поздравлять другъ дружку съ Новымъ годомъ, съ новымъ счастьемъ, выпили винца и черезъ полчаса ушли по комнатамъ.
Въ 3-мъ часу утра почтовыхъ разбудили: пришла почта. Они, потолковавъ: не лучше ли теперь поздравить почтмейстера съ Новымъ годомъ и, рѣшивъ, что завтра лучше, стали разбирать почту и провозились съ больными головами до 6 часовъ утра.
Въ 6 часовъ утра пошли къ почтмейстеру сортировщики, письмоводитель и контролеръ, потомъ помощникъ почтмейстера и всѣ грянули: съ Новымъ годомъ!
— Благодарю, равнымъ образомъ. Сегодня у меня господа для васъ будетъ закуска приготовлена. Въ первомъ часу приходите.
— Покорно благодаримъ.
Когда эти ушли, къ почтмейстеру ввалились восемь почтальоновъ, два сторожа и старшой, въ полной формѣ.
— Съ Новымъ годомъ! — сказали они.
— И васъ такъ же. Вотъ вамъ пять рублей. Дай Богъ, чтобы съ моей легкой руки вамъ повезло.
— Покорно благодаримъ.
— Лошадей вамъ дали?
— Тройку.
Почтальоны ушли къ помощнику, который далъ три рубля, потомъ къ контролеру, письмоводителю и къ двумъ сортировщикамъ по денежной и простой корреспонденціи. Послѣ этого они отправились по городу, сначала къ губернатору, потомъ къ архіерею, и визитація ихъ продолжалась до 5 часовъ вечера, когда у старшого было на рукахъ полученныхъ 86 руб. 25 коп.
Между тѣмъ женщины-сортировщицы и почтальонки поздравляли другъ дружку: жившихъ въ одномъ дому — у печки, а другихъ — у бочки съ водой, откуда каждая женщина наливала ведромъ и черпакомъ воду въ два ведра. Почтальонокъ и сортировщицъ поздравляли два ямщика и просили на праздникъ денегъ. Сегодня женщины не ругались у печки и у бочки, у всѣхъ была какая-то радость и снисхожденіе другъ къ дружкѣ. Отстряпавшись, всѣ почтальонки и сортировщицы, одѣвшись въ лучшія платья, пошли поздравлять съ Новымъ годомъ мать старшого Агафью Ефимовну и, выпивъ у нея по чашкѣ чаю и рюмкѣ водки, разбрелись къ сортировщицамъ, кои были побогаче и пользовались уваженіемъ большинства. У Анны Ивановны пили опять чай двѣ сортировщицы и четыре почтальонши. Сортировщики въ это время закусывали у почтмейстера. Завтра женщины собирались идти къ почтмейстершѣ и помощницѣ.
Вечеръ продолжался весело. Въ этотъ день старшой былъ именинникъ и далъ вечеръ всѣмъ почтовымъ, исключая почтмейстера и помощника, которые были отозваны на именины къ какому-то губернскому тузу. Оба почтовые дома опустѣли: у старшого были всѣ мужчины и женщины, за исключеніемъ больныхъ и дѣтей. Старшой этотъ былъ человѣкъ молодой, изъ семинаристовъ, смирный и неглупый человѣкъ. Онъ разбиралъ всѣ ссоры семейныхъ почтовыхъ ласково, ни на кого не жаловался почтмейстеру, какъ это дѣлалъ прежній старшой, и кромѣ того былъ шутникъ, за что его любили всѣ отъ маленькихъ дѣтей до старика водовоза-татарина. Гости сидѣли чинно, не кричали, какъ это бываетъ всегда. Мужчины сидѣли въ комнатѣ, пили чай, водку, закусывали, а женщины — около Агафьи Ефимовны въ большой кухнѣ и говорили, кто о чемъ попало. Въ 11-мъ часу вечера ужинали всѣ вмѣстѣ. За ужиномъ говорили о женитьбѣ большею частью женщины.
— Безъ жены неловко, Василій Степанычъ.
— Вотъ неловко!
— Скучно.
Василій Степапычъ, выпивъ больше, чѣмъ онъ пилъ до сихъ поръ, увлекся словами женщинъ и сказалъ:
— А я хочу таки жениться.
— Вотъ и хорошо.
— А кто невѣста?
— Не скажу.
— Нечего скрытничать-то, узнаемъ вѣдь.
— Ну ужъ не узнаете до тѣхъ поръ, пока не увидите на свадьбѣ.
Василій Степанычъ сказалъ на ушко Александру Петровичу, съ которымъ онъ былъ друженъ, что онъ женится на дочери богатаго мѣщанина.
— Съ Новымъ годомъ, — кричали мужчины, держа въ рукахъ рюмки водки.
— Съ будущей женой! — говорили дамы.
— Покорно благодарю, — говорили старшбй и его мать. Часу въ двѣнадцатомъ гости разошлись по своимъ комнатамъ. Контролеръ, письмоводитель, Александръ Петровичъ и еще другой сортировщикъ ушли къ письмоводителю играть въ карты — въ стуколку. Александръ Петровичъ простукалъ тридцать два рубля, отдалъ одиннадцать рублей деньгами и свои единственные карманные часы. Домой онъ пришелъ пьяный и сердитый. Анна Ивановна всегда ругала его за карты, и изъ-за картъ происходили въ этомъ семействѣ довольно возмутительныя сцены.
— Что, опять проигрался?
— Молчи! убью!..
— Куда ты часы дѣвалъ?
— Тебѣ сказано или нѣтъ?!
— Канлюжникъ ты эдакой! пьяница!..
Александръ Петровичъ ударилъ свою жену, завязалась драка. Александръ Петровичъ выгналъ Анну Ивановну въ рубашкѣ изъ дому и заперъ двери на крючекъ. Анна Ивановна ночевала у той сортировщицы, у которой она была вчера въ гостяхъ. Утромъ она посмотрѣла на себя въ зеркало: на лицѣ были сдѣланы большіе фонари. Сортировщица хохотала.
— Съ Новымъ годомъ!
— Ахъ онъ мошенникъ эдакой! Ну какъ я теперь въ люди покажусь… вѣдь онъ меня на всю дворню осрамилъ.
— Какіе онъ вамъ фонари сдѣлалъ? Прелесть!
— Хорошо вамъ дразниться, когда у васъ мужъ смирный, коли его утюжите…
— Пойдете къ почтмейстершѣ?
— Безстыдница вы эдакая…
— Пьяница вы эдакая!
— Мерзавка!
— Вонъ отсюда!!
Вся дворня узнала, что Анну Ивановну прибилъ мужъ, что она выругала чиновницу сортировщицу и всякъ, кто ни попадался ей навстрѣчу, смотрѣлъ на нее и, улыбаясь, говорилъ: съ Новымъ годомъ, Анна Ивановна! съ обновкой!
Дома Анна Ивановна получила отъ мужа еще нѣсколько зуботрещинъ, сама искусала мужу плечо, за что онъ отодралъ ее веревкой и написалъ ей билетъ, что она можетъ идти, куда угодно. Анна Ивановна присмирѣла, никуда не шла и молчала два дня, за что мужъ раза по два въ день кормилъ ее зуботрещинами. На третій день оба супруга стали говорить, помирились руганью и для нихъ началась такая же жизнь, какъ и въ прошломъ году, съ тою только разницею, что Александръ Петровичъ купилъ своей женѣ шелковой матеріи на салопъ и взялъ изъ магазина даромъ шляпку супругѣ.
Черезъ недѣлю послѣ Новаго года жены почтальоновъ щеголяли въ шелковыхъ платкахъ и шили себѣ ситцевыя платья, а холостые почтальоны завели себѣ по однимъ дешевымъ часамъ. Они раздѣлили между собой по пятнадцати рублей новогоднихъ. Почтмейстеръ купилъ себѣ хорошую карету, а помощникъ — лошадь за двѣсти рублей…
- ↑ Года три тому назадъ въ Камскѣ принимали корреспонденцію только два раза въ недѣлю и дни эти почтовыми назывались наборами.