Ребъ-Зорахъ, раввинъ.
Гиндль, его жена.
Роxеле, ихъ дочь.
Давид, ея мужъ.
Іехезкель, малютка, сынокъ Рохеле и Давида.
Сцена: Большая пріемная комната у раввина. Съ правой стороны дверь, черезъ которую входятъ со двора. Она выходитъ въ сѣни сосѣдней молельни (откуда все время доносится черезъ нее на сцену шумъ и говоръ молящихся и изучающихъ св. Писаніе евреевъ). Съ лѣвой стороны другая дверь ведетъ въ комнату молодыхъ (Давида и Рохеле). Насупротивъ — третья дверь, ведущая во внутренніе покои. У стѣнъ шкафы съ книгами и фоліантами. По обѣ стороны двери, находящейся противъ суфлера, два небольшихъ окошка, завѣшенныхъ занавѣсками. Посрединѣ комнаты — длинный столъ, на которомъ лежатъ большіе фоліанты и книги. Въ восточномъ углу комнаты помѣщается небольшой алтарь, завѣшенный шелковой занавѣской. На немъ два подсвѣчника со свѣчами. Большая висячая лампа надъ столомъ освѣщаетъ комнату.
Вечеръ, послѣ одиннадцати часовъ.
Изъ-за оконъ доносится безпрестанный шумъ воды, ломающей на себѣ ледяную кору. Шумъ раздается то тише, то громче.
Рохеле (сидитъ на одной изъ скамеекъ, держа на рукахъ маленькаго Іехезкеля и тихонько убаюкиваетъ его пѣсенкой:
Подъ твоей повозочкой
Стоитъ козликъ съ козочкой…
Козочка на базаръ пошла…
(Тихо) Заснулъ…
Гиндль (пожилая еврейка, съ очками на носу, сидитъ рядомъ съ ней и вяжетъ чулокъ). Слава Богу… О-хо-хо… Чего только ни напроказитъ за день. (Осторожно снимаетъ съ ребенка башмачки) Да хранитъ тебя Богъ, дитя, чтобъ отъ тебя радости дождались… Мать, отецъ…
Рохеле (вздыхаетъ). О, да, его отецъ дождется радости…
Гиндль. Эхъ, дочка, выкинь ты эти глупости изъ головы; ничего нѣтъ, ничего, Богъ дастъ, не будетъ.
Рохеле. Ты бы слышала, какъ онъ стонетъ ночью. (Почти плачетъ) Точно ножомъ меня рѣжетъ по сердцу.
Гиндль. Правду сказать… твой отецъ тоже говоритъ, что не нравится онъ ему что-то за послѣднее время.
Рохеле (придвигается поближе къ матери). Вы знаете, мама… (Серьезно) Вчера ночью лежу я такъ въ постели и слушаю, вдругъ слышу это я — (Тише) стонетъ онъ, да такъ, мама, будто проситъ кого-то, о чемъ-то молитъ… Встала я потихоньку, подхожу къ нему, — вижу: лежитъ онъ, уткнувшись лицомъ въ подушку, и плачетъ… Испугалась я ужасно… зову его: Давидъ, Давидъ… Онъ проснулся, спрашиваетъ: «Это ты, Рохеле?» Страшно мнѣ стало, мама… (Пауза).
Гиндль. Еврейская дочь должна всегда знать, что на умѣ у мужа, всегда должна знать, что онъ думаетъ, потому что…
Рохеле. Да какъ, мама? Я спрашиваю у него: «Давидъ, что съ тобой?» А онъ меня унимаетъ лаской: «Ничего, — говоритъ — Рохеле, ничего».
Гиндль. Видишь ли, дочка, это не слова. Еврейка, если должна знать… такъ она ужъ узнаетъ… Когда твоему отцу не хотѣлось послѣ нашей свадьбы оставаться на содержаніи въ домѣ тестя и онъ ходилъ, какъ въ воду опущенный, ни съ кѣмъ слова не говорилъ, я тогда сразу догадалась о чемъ онъ думаетъ. Слова онъ не сказалъ, а я знала. Жена знаетъ…
Рохеле. Такъ что же мнѣ дѣлать, мама, скажи мнѣ… Я хожу за нимъ, какъ тѣнь, хочу уловить изъ его устъ, въ глаза ему заглядываю, хочу прочесть въ его глазахъ… А онъ говоритъ мнѣ, мама, говоритъ мнѣ такія слова, что я ничего изъ нихъ не пойму. (Плачетъ, ребенокъ начинаетъ шевелиться).
Гиндль (унимаетъ ее). Не плачь, чего ты плачешь? Ребенка еще разбудишь, дай его мнѣ. (Беретъ изъ ея рукъ ребенка) Ты должна знать, что твой мужъ не простой человѣкъ, онъ очень большой и важный человѣкъ. Гордость народа! Не знаю, дочка, понимаешь ли ты меня, но ты должна знать, что ты много взяла на себя, ставъ его женой… Ты должна быть достойной, чтобъ быть его женой… Твой отецъ велѣлъ мнѣ это сказать тебѣ… Онъ не долженъ заставлять свой духъ опускаться до тебя, а напротивъ, твой духъ долженъ быть легокъ, чтобъ онъ могъ его поднять до себя… (Пауза) Скажи мнѣ, дочка, онъ любитъ тебя?
Рохеле (тихонько закрываетъ лицо руками).
Гиндль. Скажи, дочурка, передъ матерью нечего стыдиться. Здѣсь нѣтъ никакого грѣха, — напротивъ, еврейская женщина должна стараться, чтобъ мужъ любилъ ее…
Рохеле (съ рыданіемъ). Я не знаю, мама… Я не знаю.
Гиндль. Что значитъ, ты не знаешь? Кто же долженъ знать? Скажи, дочка, кто? (Тихо, на ухо Рохеле) Давно онъ былъ у тебя?
Рохеле (прячетъ лицо на груди матери). Вчера ночью онъ пришелъ ко мнѣ… Онъ положилъ голову мнѣ на сердце… Онъ цѣловалъ меня только въ сердце, а слезы его текли по моимъ грудямъ…
Гиндль. Говорю я тебѣ, не тревожься! Положись на Бога. Съ Его помощью все хорошо будетъ! А теперь иди спать… уложи Іехезкеля тоже. (Встаетъ и передаетъ ребенка Рохеле) Ну, ступай ложись спать, уже поздно. Отецъ проснется сейчасъ къ заутренней молитвѣ.
Рохеле (беретъ ребенка изъ рукъ матери). Давидъ еще въ синагогѣ.
Гиндль (проводитъ дочь до дверей). Уже поздно, ступай, дочурка, ложись спать. (Смотритъ на ребенка) Какъ онъ глазенки-то закрываетъ… ахъ, ты, плутишка… ты… ты… ты… (Цѣлуетъ ребенка. Тише) Давида я ужъ подожду.
Рохеле (въ дверяхъ). Когда меня нѣтъ, онъ не хочетъ кушать. (Уходитъ).
Гиндль (вынимаетъ скатерть, накрываетъ на столъ, ставитъ солонку, кладетъ хлѣбъ, вилку, ложку, ножъ). Вообрази ла себѣ: безъ меня не будетъ кушать, — дай имъ Богъ жизни и здоровья. (Вспоминаетъ что-то) Съ моимъ старикомъ бывала такая же исторія, когда онъ былъ еще молодъ. Придетъ, бывало, домой изъ синагоги и сидитъ себѣ ждетъ. Зорахъ, ступай помыть руки передъ ѣдой! Онъ сидитъ. Что ты сидишь, Зорахъ? Ага, Гиндль нѣту… Ахъ, эти мужчины, всѣ они таковы.. всѣ… (Слышатся чьи-то шаги) Ага, идетъ уже.
Давидъ (высокій молодой мужчина, лѣтъ двадцати съ лишнимъ, съ блѣднымъ, грустнымъ лицомъ, — входитъ, снимаетъ шубу и вѣшаетъ на дверь). Добрый вечеръ!… (Ходитъ взадъ и впередъ по комнатѣ).
Гиндль (торопливо). Добрый вечеръ — добрый годъ! Хорошо, что ты уже пришелъ, — я хотѣла уже ложиться спать, Пойди, помой руки, поскорѣе, кушанье стынетъ. (Сердясь на него, съ материнскою нѣжностью) Какъ это сидятъ такъ долго въ синагогѣ! Молодой человѣкъ, у котораго есть жена и ребенокъ, не долженъ сидѣть такъ долго внѣ дома… чтобъ жена сидѣла дома одна и поджидала его.
Давидъ (останавливается на секунду). Гдѣ Рохеле?
Гиндль. Рохеле я велѣла лечь спать. Ну, ступай же, помой руки.
Давидъ. Нѣтъ, мнѣ не хочется кушать, я не голоденъ. Доброй ночи, мать.
Гиндль (съ улыбкой). Какъ она сразу угадала… Хорошо такъ… Отлично… (Уменьшаетъ немного огонь въ лампѣ) Хорошій признакъ… хорошій признакъ…
Давидъ (выходитъ обратно изъ дверей своей комнаты, подымаетъ свѣтъ въ лампѣ, садится на скамейку у стола, облокотивъ голову на руку, думаетъ съ минуту… Встаетъ, подходитъ къ окну… Со двора слышится плескъ воды, ломающей ледъ). Какъ все знаетъ свое время… Вода ломаетъ и сбрасываетъ съ себя свою ледяную кору, свою зиму… и свободно вырывается наружу, въ свѣтъ… Мое сердце тоже рвется изъ подъ ледяной коры… Скоро настанетъ весна — а я не готовъ къ своей веснѣ… (Ходитъ по комнатѣ. — Пауза. — Подходитъ къ столу, беретъ одинъ изъ фоліантовъ, и, покачиваясь надъ нимъ, безъ словъ, начинаетъ читать печальнымъ голосомъ, сначала тихимъ, потомъ все громче и громче…)
Рохеле (тихонько отворяетъ дверь, стоитъ секунду, подходитъ чуть слышно къ Давиду). Давидъ!
Давидъ. Это ты, Рохеле? Зачѣмъ ты встала?
Рохеле. Я сама не знаю. (Пауза) — Я не могу сегодня заснуть.
Давидъ (нѣжно, съ безпокойствомъ). Почему, Рохеле, что съ тобой?
Рохеле. Я проснулась вдругъ, не знаю почему… Какой-то страхъ напалъ на меня почему-то вдругъ. Я звала тебя, ты мнѣ не отвѣтилъ. Мнѣ показалось, будто тебя уже нѣтъ.
Давидъ. Дитя, отчего ты испугалась? Ты развѣ не знала, что я здѣсь? (Пауза) Пойди, Рохеле, пойди назадъ къ себѣ спать.
Рохеле. Пойдемъ ты тоже, я боюсь.
Давидъ. Пойди, Рохеле, возьми къ себѣ ребенка въ кровать. (Подходитъ къ ней) Я сейчасъ приду тоже. Мнѣ надо что-то просмотрѣть. (Подводитъ ее къ двери) Іехезкель спитъ?
Рохеле (въ дверяхъ). Да, Давидъ, мнѣ жалко будить его. Щечки у него такъ раскраснѣлись, а глазенки закрыты… Онъ улыбается губками, какъ будто ангелъ учитъ съ нимъ библію. Пойдемъ, Давидъ, пойдемъ… (Уходитъ)
Давидъ. Иди… иди… Рохеле… Я сейчасъ приду…
Рохеле (вбѣгаетъ съ плачемъ). Я всѣ знаю, Давидъ, я все знаю.
Давидъ (испугавшись). Что ты знаешь, Рохеле, что?
Рохеле. Я знаю, что ты хочешь сдѣлать, ты хочешь уйти куда-то — я не знаю куда. (Длинная пауза. — Она плачетъ тихонько на шеѣ у Давида) Я сама не знаю, я сама не знаю. (Пауза)
Давидъ (нѣжно отнимаетъ ее отъ своей груди, ходитъ взволнованными шагами взадъ и впередъ по комнатѣ, не глядя на Рохеле).
Рохеле (едва сдерживая рыданія). Ты думалъ… Я сплю… я все слышала… все слышала… (Пауза)
Давидъ (подходитъ къ ней и смотритъ на нее).
Рохеле. Когда ты положилъ голову мнѣ на грудь — (Пауза) ты думалъ, что я сплю и не чувствую… ты молчалъ… ты смотрѣлъ на меня… ты точно просилъ меня о чемъ-то. Да, я это видѣла очень хорошо. Я не спала, сердце у меня такъ стучало… я думала… и мнѣ начало становиться такъ хорошо. Мнѣ не хотѣлось открывать глазъ, чтобы ты не испугался. Я позвала тебя только по имени: Давидъ, Давидъ — тихонько, въ душѣ и ты не слышалъ. Я тебя тихонько звала въ душѣ… ты наклонился ко мнѣ поближе и сказалъ мнѣ что-то, я не слышала что… Мнѣ кажется, Давидъ, будто ты прощался со мной… да, Давидъ, сердце говоритъ мнѣ что-то, что мнѣ кажется, будто ты прощался со мной… (Садится безъ силъ на скамью, тихонько плачетъ. — Пауза. — Утирая слезы на глазахъ) Ты не слышалъ, что я зову тебя… Когда я открывала глаза, я увидала, что ты стоишь возлѣ ребенка. Ты смотрѣлъ на него, ты какъ будто обѣщалъ ему что-то, я не слышала что… Давидъ, сердце говоритъ мнѣ… Что ты хочешь сдѣлать, Давидъ? Что ты хочешь сдѣлать?
Давидъ (подходитъ къ ней ближе, садится возлѣ нея, опускаетъ голову на ея колѣни, молчитъ) (Пауза)
Рохеле. Ты носишь въ своей душѣ какую-то страшную тайну! Ты постоянно молчишь. Ты прячешься отъ меня. Развѣ я не жена тебѣ? Почему ты прячешься отъ меня? (Пауза). — Мнѣ все кажется, будто что-то плачетъ въ тебѣ. Сегодня утромъ я слышала, какъ ты читалъ Св. Писаніе. Твой голосъ былъ полонъ скорби. Мнѣ много разъ показалось, что твое чтеніе, твое ученіе — не ученіе… что ты читаешь, учишься лишь затѣмъ; чтобы освободиться отъ чего-то другого, что ты хочешь что-то отогнать отъ себя, забыть… Когда ты забывалъ, твой голосъ становился такъ чистъ… потомъ вдругъ снова становился грустнымъ… такимъ дрожащимъ. Боже мой Единый! Твой голосъ рѣзалъ мнѣ сердце, словно ножомъ. Ты молилъ о чемъ-то… ты хочешь что-то сказать своимъ голосомъ… Что-то такое, чего ты не можешь выразить словами, — хочешь ты своимъ голосомъ впѣть мнѣ въ душу… Мнѣ хотѣлось понять тебя, но я не могла… я не умѣла понятъ… Я глупая еврейка. Давидъ, я не могу тебя понять. Что съ тобой, Давидъ? Скажи мнѣ, что съ тобой?
Давидъ (встаетъ, отходитъ отъ нея, ходитъ кругомъ по комнатѣ, останавливается на минуту передъ Рохеле). Я хочу уйти изъ дому!
Рохеле. Уйти, куда? Домой къ своимъ родителямъ?
Давидъ. Нѣтъ, и отъ моихъ родителей тоже.
Рохеле (въ испугѣ). Чѣмъ тебѣ плохо тутъ, у насъ?
Давидъ. Нѣтъ, у меня здѣсь все есть… и ничего нѣтъ.
Рохеле (думаетъ съ минуту; — скрывая тайный страхъ). Я тебѣ… опротивѣла… Давидъ?
Давидъ. Нѣтъ. Рохеле, я не хочу тебя обманывать… я не хочу обманывать себя самого тоже, я хочу быть чистымъ и искреннимъ… искреннимъ передъ тобой… чтобы ты меня поняла… Нѣтъ, ты должна… Я не могу здѣсь больше оставаться… Я долженъ уйти отсюда!
Рохеле (подходя къ нему поближе). Ты говоришь что-то сегодня такъ странно. Что случилось съ тобой, Давидъ?
Давидъ (садится съ нею рядомъ на скамейку). Ты не можешь меня понять. Мнѣ ни въ чемъ нѣтъ недостатка. У меня все есть, но мнѣ здѣсь тѣсно, тѣсно мнѣ здѣсь! (Встаетъ) Здѣсь мертвые зимніе люди… Но есть такіе, которые не хотятъ продолжать ихъ мертвой жизни изъ поколѣнія въ поколѣніе… Къ чему? Какую надежду можемъ мы дать нашимъ молодымъ поколѣніямъ? Я хочу страдать вмѣсто своего сына. Для своего сына хочу я пойти странствовать по міру, чтобы найти для него дорогу, для того, чтобы, когда подростетъ юное поколѣніе, чтобы оно могло зажить новой жизнью… Чтобы она была ему живою пѣсней. Я хочу страдать за него, для него…
Рохеле. Я не понимаю тебя, Давидъ, я чувствую только какъ холоднымъ вѣтромъ обдаетъ меня, сердце во мнѣ дрожитъ отъ страха… и мнѣ становится такъ тоскливо… Куда ты хочешь уйти, Давидъ?
Давидъ (указывая пальцемъ на окно). Ты слышишь, какъ вода бурлитъ тамъ за окномъ… какъ она рвется изъ-подъ льда и пролагаетъ себѣ свой путь въ широкій свѣтъ… Туда съ этой рѣчной волной… Моя душа словно замерзшая рѣка. Весна пробудилась во мнѣ и сердце мое рвется изъ-подъ водяныхъ оковъ… Да, я чувствую въ себѣ весну… Теперь пробуждается во мнѣ жизнь. (Съ силой) Я хочу искать, я хочу найти и принести вамъ жизнь, я не хочу, чтобы мой сынъ былъ жалкимъ сыномъ и рабомъ чужбины; ты слышишь, Рохеле, — я человѣкъ, у меня есть душа и эта душа хочетъ имѣть что-нибудь, что бы она могла любить, во что могла бы вѣрить. Я хочу, чтобы мой сынъ тосковалъ по чемъ-нибудь, стремился къ чему-нибудь, за что-нибудь страдалъ, чему-нибудь служилъ… Я хочу дать ему Бога. Я хочу создать Бога для своего сына.
Рохеле (въ испугѣ). Я не могу тебя понять, Давидъ, что ты говоришь, Давидъ, ты кощунствуешь… Что съ тобой? (Возбужденно) Это мой сынъ также, какъ и твой, я не допущу этого, я не хочу… это мое дитя… Что съ тобой, Давидъ? (Закрываетъ лицо руками и горько плачетъ)
Давидъ (медленно ходитъ по комнатѣ, подходитъ къ Рохеле… Нѣжно) Ты меня не поняла, Рохеле, я не говорю никакихъ кощунствъ, Боже сохрани… Я далекъ отъ этого! Я хочу служить Единому Живому Богу, который есть въ мірѣ.
Рохеле. Ты говоришь что-то такое… Вѣдь ты служишь Единому Богу. Ты изучаешь по цѣлымъ днямъ Его Священное Писаніе и твое пѣніе возносится къ Нему въ небеса… это твоя хвала Ему. — (Пауза) А мнѣ вѣдь тоже хотѣлось бы поскорѣе дождаться, чтобы услышать, какъ молится, какъ учится нашъ сынъ, увидѣть, какъ онъ сидитъ вмѣстѣ съ тобой и изучаетъ свою библію… У него будетъ твой голосъ… Увидишь, Богъ дастъ!
Давидъ (скрываетъ свое лицо въ ея рукахъ). Ты не понимаешь меня, дитя, ты не можешь меня понять, я долженъ оставаться чужимъ для того, для чего я не хотѣлъ бы быть чужимъ…
Рохеле (смотритъ на него съ мольбой). Давидъ, отгони отъ себя дурныя мысли… На что онѣ тебѣ? Увидишь, Богъ намъ поможетъ, ты все забудешь… Къ тебѣ опять вернется твой голосъ… Прогони отъ себя дурныя мысли, Давидъ.
Давидъ. Спящіе поютъ прекрасную пѣснь. Кто изъ нихъ проснется, тотъ раздираетъ свою тихую пѣснь…
Рохеле. Дай я схороню тебя, спрячу въ себѣ… я хочу отогнать отъ тебя твои мысли… Ты увидишь, Іехезкель вырастетъ, ты будешь учить его… (изъ сосѣдней комнаты слышится голосъ Іехезкеля: Мама, мама!) Слышишь, какъ кричитъ нашъ ребенокъ, онъ навѣрно открылъ глазки, онъ зоветъ: Мама! — слышишь? Твой голосъ, это твой голосъ! Увидишь, Богъ намъ поможетъ… Нашъ сынъ будетъ учиться Священному Писанію. (Подходя къ двери) Точь въ точь, какъ ты когда-то. (Уходить)
Давидъ (одинъ). Въ тебѣ еще измѣнится его голосъ: онъ будетъ плакать, рыдать, тосковать… и молить… Изъ рода въ родъ, изъ поколѣнія въ поколѣніе… (Пауза) Иногда мнѣ кажется, что я обманываю самъ себя… Моя душа… тамъ, въ моей душѣ живетъ иной міръ… я не могу подойти къ нему…
Рохеле (входитъ, держа малютку Іехезкеля на рукахъ, садится и напѣваетъ, какъ будто убаюкивая ребенка). Уѣхалъ, уѣхалъ твой отецъ далеко… за лѣса, за горы въ свѣтлый край, найти, принести тебѣ свѣта лучъ… Останется отецъ твой въ свѣтломъ краю, а мать твоя здѣсь, въ темной странѣ… а ты, мой сынъ, гдѣ будешь ты? — Разъ у отца, разъ у меня… Разъ въ свѣтломъ краю, разъ въ темномъ краю! (Лампа догораетъ, за окномъ слышно какъ вода струится все тише и тише…) Будетъ сидѣть мать у окна, въ темномъ краю, въ темномъ краю… Темно вокругъ, всюду темно… А гдѣ-то тамъ свѣтлый берегъ вдали, свѣтлый берегъ вдали… Тамъ на томъ берегу свѣтлый край, свѣтлый край… (Пауза) — Будетъ сидѣть твой отецъ у окошка, въ свѣтломъ краю, въ свѣтломъ краю… свѣтло кругомъ, свѣтло кругомъ… Издали виденъ темный край, сумрачный край… А ты, мой сынъ, будешь вѣчно жить на границѣ межъ свѣтлой страной и темной страной… и не будешь ты знать, куда пойти.. куда пойти… Въ свѣтломъ краю живетъ твой отецъ, а въ темномъ краю живетъ твоя мать.
Голосъ 3a сценой (читаетъ молитву). Хвала Тебѣ, Господи Боже нашъ и Богъ нашихъ предковъ, за то, что Ты ниспосылаешь сонъ на мои очи, и да будетъ воля Твоя, дабы Ты съ миромъ усыпилъ меня, чтобъ, сохрани Боже, не тревожили меня дурные сны и дурныя мысли.
Голосъ Давида (сдавленный, иногда рыдающій). Миръ, покой… И Ты даруй ее мнѣ… (Пауза — тише) Быть совсѣмъ спокойнымъ… Забыть обо всемъ. (Еще тише) Молчать… спать… Пѣть про себя тихую пѣснь…
Голосъ Рохеле. Пойдемъ, Давидъ. — (Пауза) — Пойдемъ… (Пауза) — пойдемъ…
Голосъ служки (поющій уныло и внушительно)
Вставайте
Вставайте
Евреи
Честные евреи
Праведные евреи
Вставайте
Вставайте
Восхвалить Творца!
Ребъ-Зорахъ. На рѣкахъ Вавилонскихъ сидѣли мы и плакали, вспоминая о Сіонѣ. Свои арфы повѣсили мы на вѣтви изъ. Вспомни, Господи zu Exemin день Іерусалима… Онъ сказалъ: мы пойдемъ и разрушимъ все до основанія… Дочери Вавилона! Благословенъ будетъ тотъ, кто заплатитъ за то, что ты намъ сдѣлалъ. Благословенъ тотъ, кто возьметъ твоихъ дѣтей и разобьетъ ихъ о скалы…
Давидъ (быстро подходитъ къ двери, врывается въ комнату; видно, какъ Рохеле силой удерживаетъ его). Пусти меня… Пусти меня… (Вырывается отъ нея и подходитъ къ старику) Отецъ!
Ребъ-Зорахъ (продолжаетъ). Чужіе люди пришли въ твой станъ… Осквернили храмъ…
Давидъ (громче). Отецъ! тесть! я долженъ вамъ что-то сказать.
Ребъ-Зорахъ (подымаетъ голову и смотритъ на Давида). Давидъ? Что случилось?
Давидъ (внушительно, но мягко). Я ухожу отсюда.
Ребъ-Зорахъ (снимаетъ очки съ носа, смотритъ ему глубоко въ глаза съ безпокойствомъ и недоумѣніемъ). Что случилось, Давидъ?
Давидъ. Я ухожу отсюда. (Пауза)
Ребъ-Зорахъ. Куда?
Давидъ. Мнѣ нѣтъ больше мѣста среди васъ.
Ребъ-Зорахъ. Что?.. (Встаетъ съ земли) Что ты говоришь?
Давидъ (твердо). Ученіе, которому я здѣсь учился, не можетъ питать меня больше. Я долженъ идти искать новаго ученія.
Ребъ-Зорахъ (почти съ крикомъ). Что? Что ты говоришь, Давидъ?
Давидъ. Вы слишкомъ мертвы для меня, вы убили во мнѣ мою душу… Я хочу жить, я хочу, чтобы мой сынъ могъ жить. Я хочу дать ему живую Тору!
Ребъ-Зорахъ (прислоняется къ шкафу съ книгами, смотритъ безъ словъ, съ болью на Давида).
Давидъ. Ваша Тора это — мертвая пѣснь… И вы хотите свою старую, унылую пѣсню продолжать пѣть вмѣстѣ съ веселыми живыми пѣснями живыхъ людей? (Спокойнымъ тономъ) Гдѣ у васъ ученіе для молодыхъ? для тѣхъ, кто придетъ послѣ васъ? Есть ли у васъ для нихъ свѣтлый лучъ надежды на что-нибудь? Вы хотите свѣтить имъ по-прежнему все тѣмъ же вашимъ закопченнымъ ночникомъ, въ то время, какъ все небо расточаетъ струи яркихъ лучей и освѣщаетъ ими міръ.
Ребъ-Зорахъ (качая головою). Ты ли это, Давидъ?
Давидъ. Ахъ, въ потемки промежъ вашихъ фоліантовъ вы заперли мой духъ, задавили и задушили его… Міръ, который заглядываетъ сюда черезъ окно нашей комнаты, вы сдѣлали для меня чужимъ и далекимъ… Спросите у волнъ… я стоялъ у окна по цѣлымъ часамъ, и открывалъ свою душу струящимся водамъ… Каждая волна ловила слово и плыла съ нимъ дальше… несла мою пѣснь въ далекій міръ, въ далекій свѣтъ… Довольно. Я больше не въ силахъ. Я не хочу больше обманывать себя.
Ребъ-Зорахъ (перебиваетъ его). Да, довольно… Ступай, куда хочешь. Мы не удерживаемъ такихъ евреевъ… Нашему Богу не нужны такіе евреи, мы ко всему привыкли…
Давидъ. Я хотѣлъ бы уйти отъ васъ не какъ воръ. Нѣтъ, я хочу уйти открыто и свободно. Изъ потемокъ къ свѣту… (Пауза) Да, я чувствую, что гдѣ-то ждетъ меня счастье… Я иду искать по міру Бога и Тору…
Ребъ-Зорахъ (отступаетъ въ сторону, холодно). Бога, котораго ты хочешь создать, ты самъ убьешь, и на его могилѣ поставишь другого Бога и убьешь Его тоже… Какъ рубашки на тѣлѣ будешь ты мѣнять своихъ боговъ… Но ни при одномъ изъ нихъ ты не останешься надолго…
Давидъ. Нѣтъ, я хочу любить своего Бога. Онъ долженъ быть моимъ духомъ, содержаніемъ моего «Я»… Ни одинъ духъ не можетъ быть убитъ, ни одно сердце не можетъ быть убито…
Ребъ-Зорахъ. Ты потерялъ свое «Я»; то, что ты чтилъ, чему поклонялся, ты пересталъ чтить. Ты будешь хотѣть, ты будешь хотѣть, — но не сможешь…
Давидъ. Мой Богъ долженъ быть моимъ «Я».
Ребъ-Зорахъ (перебиваетъ его). Ты утратилъ Небо надъ головою и землю подъ ногами. Словно тѣнь, будешь ты блуждать и искать Бога… Будешь поклоняться тому, что въ душѣ твоей давно будетъ мертвымъ… Ты будешь искать себѣ боговъ и будешь мѣнять ихъ… и будешь торговать ими… За каждаго Бога ты будешь хвататься, будешь проповѣдовать его вѣру, самъ уже больше не вѣря въ него… Чувствами будешь ты торговать… Свое сердце будешь ты носить на своихъ рукахъ изъ страны въ страну… Но, довольно. Ты хочешь создать себѣ Бога, — на какомъ фундаментѣ, на какой почвѣ? Гдѣ твоя вѣра?
Давидъ. Я хочу вѣрить. Я чувствую, что надо мной просіяетъ свѣтъ…
Ребъ-Зорахъ. Ступай, ты потерялъ своего Бога!..
Давидъ (уходитъ твердыми шагами, Рохеле появляется въ дверяхъ съ ребенкомъ — бѣжитъ за Давидомъ).
Рохеле. Давидъ, Давидъ, куда ты уходишь?
Давидъ (останавливается на порогѣ двери).
Ребъ-Зорахъ (удерживаетъ Рохеле). Остановись. У тебя нѣтъ больше мужа. Твой мужъ умеръ.
Давидъ (захлопываетъ за собой дверь).
Ребъ-Зорахъ. Дайте я разорву на васъ ваши одежды! (Беретъ ножъ и разрѣзываетъ на Рохеле кофту, рубашонку на малюткѣ, а потомъ на себѣ самомъ) Когда умираетъ великій еврей, всѣ евреи должны разорвать на себѣ одежды. (Садится на полъ; — дочери) Садись на землю въ знакъ траура по своемъ мужѣ.
Рохеле (садится на землю, крѣпко прижимаетъ къ груди ребенка и начинаетъ громко плакать; ребенокъ дрожитъ у нея на рукахъ и тоже плачетъ).
Гиндль (показывается въ дверяхъ, закутанная въ черный платокъ, только что вставъ, спросонокъ смотритъ съ недоумѣніемъ кругомъ, спрашиваетъ дрожащимъ голосомъ). Что здѣсь случилось?
Ребъ-Зорахъ (беретъ въ руки молитвенникъ и продолжаетъ, сидя на землѣ). Помни, Господи, что сталось съ нами. Воззри на нашъ позоръ. Нашъ щитъ перешелъ въ чужія руки. (Растягивая каждое слово) Наши дѣти въ чужихъ рукахъ.
(Занавѣсъ падаетъ; изъ-за занавѣса слышенъ еще голосъ Ребъ-Зораха: Сиротами мы остались, безъ отца…)
(Та же комната, что и въ первомъ дѣйствіи. Ранняя зима, День близится къ вечеру. Черезъ окна видна полузамерзшая Висла)
Ребъ-Зорахъ (сильно постарѣвшій, сидитъ задумавшись и сгорбившись въ своемъ прадѣдовскомъ креслѣ надъ открытымъ фоліантомъ).
Гиндль (стоитъ у печки и грѣется; открываетъ дверцу печки, наливаетъ стаканъ чаю для старика и подаетъ ему). Что будетъ, Зорахъ? Что будетъ? (Пауза. — про себя) Какое ему дѣло, ему ни до чего нѣтъ дѣла!
Ребъ-Зорахъ (не отрывая глазъ отъ книги). Ты говоришь со мной, Гиндль?
Гиндль. Я знаю?
Ребъ-Зорахъ (недоумѣвая). О чемъ же ты, Гиндль?
Гиндль. О чемъ? Тебя это совсѣмъ не трогаетъ. Ты сидишь себѣ надъ своей книгой, забывъ обо всемъ, что дѣлается на свѣтѣ. А тамъ, въ комнатѣ (Указываетъ пальцемъ на дверь справа) Сидитъ себѣ молодое существо, одинокая покинутая женщина. Семь лѣтъ, семь долгихъ, безрадостныхъ лѣтъ!
Ребъ-Зорахъ (просящимъ тономъ). Что же мнѣ дѣлать, Гиндль?
Гиндль. Вамъ, мужчинамъ, хорошо. У васъ есть Тора. Случится, тяжело станетъ на душѣ, берешь, читаешь святое ученіе. А мы, бѣдныя женщины, — что намъ-то дѣлать?
Ребъ-Зорахъ (встаетъ съ мѣста, оставляетъ свой носовой платокъ и тавлинку съ нюхательнымъ табакомъ на раскрытыхъ страницахъ фоліанта и начинаетъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ).
Гиндль (тихонько слѣдуетъ за нимъ). Сидитъ себѣ одинокая, покинутая, двадцать шесть лѣтъ ей всего, бѣдняжкѣ… Лучшіе годы уходятъ въ одиночествѣ. Тебѣ этого не понять, Зорахъ! Ты вѣдь только отецъ. Но я-то, вѣдь, мать. А она не говоритъ ни словечка, точно нѣмая, молчитъ отъ стыда… Стыдно ей. (Съ большею силой) Но глаза ея говорятъ! Взяли юное деревцо и вырвали изъ родимой почвы… Деревцу хочется рости, а оно, бѣдное, сохнетъ и хирѣетъ.
Ребъ-Зорахъ (ходитъ взадъ и впередъ).
Гиндль (слѣдуя за нимъ по стопамъ). И знаешь, мнѣ кажется, будто она тоскуетъ по немъ! Да, да, ни на минуту она не забыла его. Я это знаю, знаю навѣрно. Материнское сердце чувствуетъ это.
Ребъ-Зорахъ (останавливается въ смущеніи). Откуда ты это знаешь? Она говорила тебѣ?
Гиндль. Она не говоритъ… Она не произноситъ его имени. Но глаза ея, глаза говорятъ. Стоитъ кому-нибудь назвать при ней его имя, какъ ее бросаетъ въ жаръ и въ холодъ… Тоскуетъ она по немъ… Молодая женщина, молодое деревцо, хочетъ цвѣсти, хочетъ жить.
Ребъ-Зорахъ (останавливается, держа руки въ карманахъ жилета). Но что же мнѣ дѣлать?
Гиндль (какъ прежде). Иной разъ припадаетъ она ко мнѣ на грудь и начинаетъ плакать; сердце у меня рвется на части тогда — по немъ, вѣдь, это она плачетъ.
Сердце рвется на части! Молодая женщина, былинка… Иной разъ, въ субботу, сидитъ она у окошка и глядитъ въ него, на улицу глядитъ… Дѣвушки, женщины проходятъ, гуляютъ, нарядныя, веселыя… радуются празднику… Она одна сидитъ дома, у окошка. Слыханное дѣло! Молодая женщина…
Ребъ-Зорахъ (сердито). Но что мнѣ дѣлать? Что я могу сдѣлать? Я писалъ тогда, послѣ несчастья, въ Варшаву, даену[1], рабби Іозелю… Онъ знаетъ его. Онъ былъ вѣдь у насъ въ домѣ, гостемъ. Я просилъ его — разузнать, гдѣ онъ… позвать къ себѣ, поговорить съ нимъ о разводѣ. Такъ онъ ему отвѣтилъ — знаешь что? — онъ дастъ разводъ, если она, Рохеле, захочетъ развода! Если она сама своей рукой напишетъ ему… Ты же говорила съ ней?!
Гиндль. Не хочетъ. Слышать не хочетъ. Я говорю ей: еврейкѣ нельзя такъ… Нельзя сидѣть точно незамужней… Это большой грѣхъ. А она молчитъ. Молчитъ, да плачетъ.
Ребъ-Зорахъ. Что же дѣлать? Нельзя уговаривать; большой грѣхъ вмѣшиваться между мужемъ и женой. Нельзя вмѣшиваться между мужемъ и женой…
Гиндль (въ безпомощномъ отчаяніи). Какой же этому будетъ конецъ? Вѣдь проходитъ день за днемъ, недѣля за недѣлей, а она сидитъ, печальная, одинокая. Какой конецъ этому будетъ?
Ребъ-Зорахъ. Мнѣ пора пойти молиться, Гиндль… Скажи Рохеле, чтобъ пришла ко мнѣ послѣ молитвы, мнѣ нужно поговорить съ нею. (Уходитъ)
Гиндль (стоитъ съ минуту посрединѣ комнаты. Утираетъ платкомъ глаза и громко зоветъ въ дверь направо) Іехезкель, Іехезкель! Пора опять въ хедеръ собираться. Темнѣетъ. (Идетъ въ комнату, что посрединѣ, насупротивъ рампы. Проходя, поправляетъ нѣкоторые стоящіе на дорогѣ предметы)
Іехезкель (мальчикъ лѣтъ одиннадцати, высокій, стройный съ длинными, вьющимися локонами надъ ушами, въ бархатной шапочкѣ и бѣлой застегнутой шубкѣ, вбѣгаетъ изъ двери направо, капризно крича). Я не хочу одѣваться, на улицѣ не холодно, я не смерзну!
Рохеле (выросшая за это время, вполнѣ развившаяся, входитъ съ платкомъ въ рукѣ). Подойди сюда, когда мама зоветъ!
Іехезкель (идетъ обратно къ матери, капризно надувъ губки). Чего хочетъ мама?
Рохеле (съ материнской нѣжностью). Глупенькій, ты вѣдь замерзнешь, на дворѣ холодно.
Іехезкель. Совсѣмъ нѣтъ, мамочка, на дворѣ со всѣмъ не холодно.
Рохеле (одѣвая ему платокъ на шею). Молчи, глупенькій, молчи. Будешь слушаться мамы, такъ будешь здоровъ, Богъ дастъ, сильный будешь, сможешь учиться и понимать святую Тору!
Іехезкель (съ дѣтской гордостью). А теперь я будто не понимаю! У насъ начали новый урокъ. Я знаю лучше всѣхъ товарищей! Хочешь послушать, мама? Хочешь?
Рохеле (оглядываясь, нѣтъ ли кого-нибудь въ комнатѣ). Вотъ, такъ мама любитъ тебя. А когда хорошенько будешь знать, тогда пріѣдетъ твой отецъ и станетъ спрашивать тебя обо всемъ, что ты знаешь.
Іехезкель (вдругъ задумавшись).. А отецъ гдѣ?
Рохеле (съ грустью). Твой отецъ ушелъ куда-то далеко, въ чужіе края, чтобъ для тебя… для тебя, сыночекъ… (Останавливается вдругъ) ,
Іехезкель. Мой отецъ — раввинъ, мамочка? Не правда ли, раввинъ, съ длинными пейсами. О, я буду хорошо учиться… Для отца, мама. (Подходитъ къ шкафу съ книгами и фоліантами) Гдѣ тутъ Гемара «Бово миціонъ»… Ага! вотъ она. (Подпрыгиваетъ на цыпочкахъ и достаетъ книгу) Сейчасъ! (Подходитъ къ столу) Сейчасъ я найду эту страницу. (Перелистываетъ и находитъ) Вотъ, послушай, мама! (Читаетъ нараспѣвъ, переводя тутъ же) Шнаимъ ойхзинъ б талис — двое держатъ платье. Вээ омар: аани мацойси — одинъ говоритъ: я его нашелъ; В ээ-э омаръ: зани мацойси — а другой говоритъ: я его нашелъ.
Рохеле (про себя). Его голосъ! Въ его годы онъ, навѣрно, тоже такъ читалъ. Вотъ такъ онъ тоже… читалъ и учился, тогда… когда я бывало стою за дверью… (Точно забывъ, гдѣ она) Гдѣ ты? Подойди, послушай, какъ читаетъ твой сынъ…
Іехезкель (съ испугомъ). Съ кѣмъ ты говоришь, мама?
Рохеле. Нѣтъ, нѣтъ! (Бросается къ нему съ поцѣлуями) Мой мальчикъ, мой дорогой, милый мальчикъ!
Іехезкель (вырвавшись снова и обтирая поцѣлуи, — съ упрекомъ). Ребе[3] сказалъ, что нельзя позволять цѣловать себя женщинѣ.
Рохеле (продолжая насильно цѣловать его). Глупенькій, мама вѣдь не «женщина»… Она, вѣдь, мама! Мамѣ можно, глупенькій.
Іехезкель (вырывается). Мамѣ тоже нельзя, — нельзя, нельзя!
Гиндль (возвращается съ ломтемъ хлѣба, намазаннаго гусинымъ жиромъ и подаетъ его Іехезкелю). На, возьми. Да поторопись, Іехезкель, уже поздно. Уже читаютъ вечернюю молитву, скорѣй!
Іехезкель. Ребе велѣлъ принести три копѣйки на керосинъ.
Гиндль (ищетъ въ карманѣ). Охъ, эти ребе!
Іехезкель. А для меня — копѣйку на яблочки!
Гиндль (даетъ ему трехкопѣечную и копѣечную монеты).
Рохеле. Подожди, подожди! (Убѣгаетъ къ себѣ въ комнату и приноситъ оттуда яблоко. Застегиваетъ на немъ шубку и даетъ ему въ руки фонарикъ и хлѣбъ)
Гиндль. Ну, будетъ уже, будетъ, ступай себѣ на здоровье. Да не ходи посрединѣ улицы, а то еще, Боже упаси, тебя переѣдутъ, — слышишь? н не смѣй кататься по льду, слышишь?
Іехезкель. Слышу, слышу. (Беретъ въ ротъ яблоко и откусываетъ)
Гиндль. А благословился ты передъ ѣдой?
Іехезкель (въ дверяхъ съ полнымъ ртомъ). Буагосуовиуся… Буагосуовиуся… (Исчезаетъ за дверью)
Гиндль. Пусть идетъ себѣ съ Богомъ! (Уходитъ, провожая его)
Рохеле (со слезами въ глазахъ). Дитя мое, жизнь моя… (Въ комнатѣ уже почти темно; видно лишь, какъ на дворѣ сверкаетъ бѣлый снѣгъ; Рохеле подходитъ къ окну, выглядываетъ на улицу. Послѣ долгаго молчанія, про себя) Рѣка сбирается ко сну… Тихо, тихо! Скоро уснетъ она… Бурлятъ, пѣнятся еще волны… но морозъ вѣетъ надъ ними. — Стихаютъ воды, засыпаетъ рѣка… Вѣтеръ баюкаетъ ее ко сну… свищетъ, несется надъ нею, обсыпаетъ ее легкимъ пухомъ, легкимъ пухомъ — бѣлыми снѣжинками… Одѣваетъ ее, словно въ бѣлый саванъ. Утихнетъ она, перестанетъ катить свои волны — изъ одного края свѣта — къ другому краю свѣта… Тихонько, тихонько будетъ она спать подъ холоднымъ льдомъ, подъ своей бѣлой пеленой… Бурлитъ она, ропщетъ еще, ломаетъ тонкую ледяную кору, не хочетъ уснуть, — мятется, бурлитъ… Но вѣтеръ все вѣетъ, вѣетъ, падаетъ бѣлый снѣгъ… Тише, слабѣе ропщетъ рѣка, смиряется передъ суровой зимой… Тихо, тихо катятся, усыпая, волны… Усыпаетъ рѣка… Тсс… Засыпаетъ рѣка… Тссс…
Гиндль (возвращается, зажигаетъ лампу и подходитъ грѣться къ печкѣ). Холодно. (Пауза) Суровая будетъ зима въ этомъ году, жалко бѣдныхъ людей. (Стучитъ. Черезъ стѣну въ сосѣднюю комнату) Хана, Хана, подложи еще дрова въ печку, — холодно…
Гиндль (послѣ долгой паузы). Отойди, Рохеле, отъ окна, простудишься еще, не дай Богъ! (Садится поближе къ лампѣ и начинаетъ вязать чулокъ) Отецъ хочетъ поговорить съ тобой послѣ молитвы.
Рохеле (точно очнувшись). Что нужно отцу?
Гиндль. Не знаю. Ему нужно о чемъ-то поговорить съ тобой. (Пауза) А знаешь, Рохеле, если Богъ захочетъ, Онъ можетъ сдѣлать, чтобъ все было хорошо. Все въ рукѣ Божіей. (Долго тщетно ждетъ отвѣта) Онъ — Творецъ міра, Онъ все можетъ. (Какъ прежде — съ упрекомъ — ) А ты, Рохеле, только и знаешь, что молчать да вздыхать; смотри, дочка, большой грѣхъ ты можешь взять на душу передъ Богомъ. (Обрываетъ и смотритъ сердито на дочь) Ты ничего не отвѣтишь, ни слова?
Рохеле. Что мнѣ тебѣ отвѣтить?
Гиндль. Развѣ я не мать тебѣ, что?
Рохеле. Что мнѣ сказать тебѣ? что?
Гиндль. Что? Я тоже не знаю, что. Если захочешь, такъ будешь знать, что… Тяжелый грѣхъ берешь ты на душу, дочка. (Послѣ паузы) Ты думаешь, я ничего не понимаю? Вотъ, сидишь ты такъ, да молчишь. А у меня сердце рвется на части… Точно нѣтъ ужъ съ небѣ Творца милосерднаго. Точно безъ него нѣтъ ужъ для тебя другого суженаго. Крышка захлопнулась… И сегодня читала я объ этомъ въ святыхъ книгахъ, Царь Соломонъ захотѣлъ однажды испытать, дѣйствительно ли судьба сама рѣшаетъ кому съ кѣмъ жить. Взялъ онъ ребенка, дѣвочку, отнялъ ее отъ груди и услалъ въ пустыню… куда не ступала еще человѣческая нога… Куда не долетала еще ни одна птица… Посадилъ онъ эту дѣвочку въ хрустальный домикъ и велѣлъ птичкѣ каждый день приносить этой дѣвочкѣ пищу съ царскаго стола. И росла такъ дѣвочка въ своемъ хрустальномъ домикѣ одна-одинешенька… одна-одинешенька!.. Но вотъ, случилось, проѣзжалъ разъ корабль по морю… И наслалъ Богъ на море бурю… Корабль разбился вдребезги… И одинъ юноша, ѣхавшій на кораблѣ, схватился за одинъ изъ обломковъ… Вѣтеръ пригналъ его вмѣстѣ съ бревномъ къ тому острову, гдѣ стоялъ хрустальный домикъ, гдѣ жила маленькая дѣвочка! И былъ онъ ея суженымъ…
Рохеле. И у меня былъ мой суженый, а теперь нѣтъ его…
Гиндль. Пусть онъ говоритъ съ тобой, онъ лучше сумѣетъ…
Ребъ-Зорахъ (входитъ, садится за столъ, раскрываетъ фоліантъ, заглядываетъ и ъ него, потомъ закрываетъ снова. Стучитъ пальцемъ въ дверь). Пойди ко мнѣ, Рохеле.
Рохеле (выходитъ къ отцу).
Ребъ-Зорахъ. Садись.
Рохеле (садится).
Ребъ-Зорахъ. Я хочу поговорить съ тобой кой о чемъ.
Рохеле (молчитъ).
Ребъ-Зорахъ. Я хочу переговорить съ тобой. Ты прячешься отъ меня… Всѣ семь лѣтъ… Точно ты боишься меня… Мнѣ кажется, будто ты сердишься на меня?
Рохеле. Я — на тебя, отецъ? За что?
Ребъ-Зорахъ. Ты сама, можетъ быть, не знаешь объ этомъ, дитя мое, но тамъ, глубоко въ душѣ… Ты думаешь, что я не страдаю съ тобой вмѣстѣ?.. Я страдаю… И не только съ тобой, — ты жъ мнѣ дитя, — но и съ нимъ — онъ мнѣ тоже дитя. Въ Святыхъ книгахъ сказано: кто учитъ кого-нибудь Торѣ, тотъ словно отецъ тому… А я вѣдь училъ Давида Торѣ. Много надеждъ вложилъ я въ него.
Рохеле (закрываетъ лицо руками).
Ребъ-Зорахъ. И ты должна знать, Рохеле, что тутъ никто не виноватъ ни я, ни ты, ни онъ самъ. Ты слышишь — онъ самъ тоже нѣтъ! Онъ началъ думать, разныя мысли стали бродить у него въ головѣ… а Богъ (да будетъ благословенно Его имя) хочетъ вѣры… А вѣра — въ душѣ, въ сердцѣ — а не въ мозгу… А вопросовъ есть много… Вотъ онъ и пустился въ свѣтъ искать отвѣта… (Встаетъ и начинаетъ ходить по комнатѣ) Поэтому-то ему здѣсь стало тѣсно, темно ему здѣсь стало… Намъ свѣтло, а ему стало темно…
Рохеле (разражается рыданіями). Но что мнѣ сказать Іехезкелю, когда онъ спрашиваетъ меня, гдѣ его отецъ? У каждаго ребенка въ хедерѣ есть отецъ, у него одного — нѣтъ…
Ребъ-Зорахъ. Я говорю не объ этомъ. Это предоставь мнѣ. Я скажу ему это. Или нѣтъ, наоборотъ, лучше ты скажи ему, скажи ему правду. Лучше, чтобъ мать сказала… Онъ ушелъ… А когда Іехезкель станетъ старше, тогда онъ самъ пойметъ. (Пауза) (Съ минуту Ребъ-Зорахъ ходитъ взадъ и впередъ по комнатѣ) Но я не объ этомъ хотѣлъ говорить. (Останавливается передъ Рохеле) Скажи мнѣ, Рохеле… Скажи мнѣ правду: ты еще любишь его? Любишь ты еще Давида, твоего мужа?
Рохеле (съ плачемъ). Я сама не знаю.
Ребъ-Зорахъ (послѣ долгой паузы). Я не хочу уговаривать тебя развестись съ нимъ. Боже сохрани! Ты знаешь, онъ писалъ объ этомъ. Я ни тогда, ни теперь не принуждаю тебя. Но мнѣ жаль твоихъ юныхъ лѣтъ. Скажи, Рохеле, еслибъ Давидъ пришелъ сюда, пришелъ и сказалъ: Рохеле, жена моя, пойдемъ со мной… Ты бы пошла?
Рохеле (продолжая плакать). Я не знаю.
Ребъ-Зорахъ. Или если онъ придетъ и захочетъ взять Іехезкеля, взять съ собой, въ далекіе края… сдѣлать съ нимъ, что ему захочется?.. Ты отдашь ему его?
Рохеле (рѣшительно). Нѣтъ! это нѣтъ! Я не отдамъ его, ни за что… Это мое дитя… мое дитя…
Ребъ-Зорахъ. Слава Богу, хоть одна душа спасена!
Давидъ. Добрый вечеръ!
Рохеле. (съ минуту глядитъ на него и убѣгаетъ въ дверь направо съ плачемъ и крикомъ). Мама, мама, мама!
Ребъ-Зорахъ (подходитъ къ Давиду и пристально смотритъ ему въ глаза). Давидъ?
Давидъ. Да, это я!
Ребъ-Зорахъ (отходитъ назадъ и садится). Это ты? если ты вернулся — къ своей женѣ и сыну, (Указывая на дверь справа), — они Тамъ!
Давидъ. Не только къ женѣ и сыну, но и къ вамъ тоже, отецъ.
Ребъ-Зорахъ. Какъ, ко мнѣ тоже? А гдѣ ты оставилъ свою мастерскую, гдѣ лѣпятъ боговъ?
Гиндль (появляясь въ дверяхъ). Давидъ, это ты?
Ребъ-Зорахъ. Гиндль, намъ нужно поговорить кой о чемъ.
Гиндль (уходитъ).
Ребъ-Зорахъ. Ты пришелъ за сыномъ? Какой же путь нашелъ ты для него? Какую вѣру дашь ты ему?
Давидъ. Не мой долгъ дать ему какую-нибудь вѣру. Я хочу ему передать лишь то, что я знаю, а остальное пусть онъ самъ ищетъ для себя.
Ребъ-Зорахъ. Какъ? Неужели ты не можешь дать ему вѣры, которую ты самъ нашелъ?
Давидъ. Я бродилъ по всему бѣлому свѣту. Я служилъ всѣмъ кумирамъ… Свою душу я раздробилъ на мелкіе кусочки; каждому кусочку далъ я имя. Имя — имя лишь ярлыкъ, но не чувство, не мысль, которую оно означаетъ.
Ребъ-Зорахъ. И это ты хочешь передать своему сыну?
Давидъ. Увы, нѣтъ ничего другого, чтобъ можно было передать…
Ребъ-Зорахъ. Нѣтъ; мы не позволимъ; мы — евреи, наша дочь — еврейское дитя, она не пойдетъ съ тобой. Она не отдастъ тебѣ сына.
Давидъ. Посмотримъ…
Ребъ-Зорахъ. Она убѣжала отъ тебя… Ты обманулъ ее, она не хочетъ знать тебя, она не пойдетъ съ тобой.
Давидъ (подходитъ къ двери, черезъ которую ушла Рохеле и громко зоветъ). Рохеле, твой мужъ вернулся къ тебѣ… Я здѣсь, жду тебя.
Ребъ-Зорахъ. Она не отвѣчаетъ тебѣ.
Давидъ (спокойно). Я долженъ уйти? Рохеле, Давидъ, твой мужъ, вернулся и ждетъ тебя.
Рохеле (появляется на порогѣ, медленно пріоткрываетъ дверь, становится въ сторонѣ и ждетъ, потупивъ глаза въ землю).
Давидъ (Ребъ-Зораху). Отецъ, мнѣ нужно поговорить съ моей женой.
Ребъ-Зорахъ (строго). Да, она твоя жена… Но я — еврей. Я стою на стражѣ и не допущу, чтобъ еврейская душа погибла въ еретическихъ рукахъ.
Давидъ. Рохеле… Настало время… Тебѣ нужно выбрать между мной и отцомъ… Здѣсь, у отца, передъ тобой лежитъ прямой путь — путь, по котором ушли наши отцы и дѣды, завѣщая его, со смертью, одинъ другому… одинъ другому — вѣра еврейскаго народа. Я не дамъ тебѣ ея… Я сокрушилъ ее въ себѣ самомъ… Я бродилъ и искалъ иного пути, иного, чѣмъ можно бы жить — но не нашелъ… Въ книгахъ искалъ я то, что потерялъ здѣсь въ книгахъ же. Книги, — вѣдь это мертвые ярлыки — каждый изъ нихъ означаетъ тѣ или другія чувства, тѣ или другія мысли — но сами они — не мысли, не чувства. Я торговалъ ярлыками, между тѣмъ какъ въ душѣ моей давно уже нечѣмъ было оплатить ихъ…
Зачѣмъ искать, Рохеле, зачѣмъ гнаться? — Кто заслонилъ отъ нашихъ глазъ скупо-отсчитанныя намъ минуты жизни, кто околдовалъ нашъ взоръ маревомъ вѣчности, понукая насъ вѣчно, безъ устали, приносить свою настоящую жизнь въ жертву какому-то туманному будущему! Сбросить бы съ себя разъ навсегда тяжелое бремя исканій, сомнѣній, и научиться радоваться маленькимъ радостямъ, которыя жизнь бросаетъ намъ подъ ноги…
Вотъ, такимъ я являюсь къ тебѣ, Рохеле, утомленный жизнью, утомленный исканіями. Въ твоихъ нѣжныхъ объятіяхъ хочу я найти отвѣтъ на свое заблудшее существованіе, въ глазахъ твоихъ увидѣть свѣтъ того мрачнаго «ничто», что я нашелъ за окнами нашего дома, въ напѣвѣ Гемары хочу я услышать баюкающую пѣсню, которая усыпила бы во мнѣ жизнь. (Рохеле) Ты пойдешь со мной, Рохеле?..
Рохеле (тихо, боязливо). Нѣтъ, Давидъ, слишкомъ долго, слишкомъ далеко ты былъ отъ меня… Что-то умерло во мнѣ, что было твоимъ, что было тобой, Давидъ. (Съ неожиданной силой) Чѣмъ-то чуждымъ вѣетъ на меня отъ твоего тѣла… Межъ твоихъ пальцевъ я чувствую волосы другой… Слишкомъ далеко ты былъ отъ меня. (Отступаетъ и прячется отъ него за спину отца)
Ребъ-Зорахъ. Отецъ небесный, что случилось съ твоимъ народомъ, Израилемъ? Словно овцы безъ пастырей стали мы… (Давиду) Чего пришелъ ты искать съ пустымъ сердцемъ у насъ? Развѣ мы — мертвыя души, наши дома — могилы, а наши книги (Указываетъ на фоліанты) — лишь памятники по мертвымъ словамъ, что ты пришелъ со своей больной душой къ намъ, чтобъ усыпить ее напѣвомъ Гемары? Нѣтъ, намъ не нужно, чтобъ ты умиралъ среди насъ. Свою жизнь ты понесъ въ иныя мѣста, ступай, неси туда и свою смерть. (Беретъ Рохеле за руку) Слава Богу, ты — еврейка, ты еврейка…
Давидъ (спокойнымъ шагомъ направляется къ двери одинъ).
Рохеле (печально глядитъ ему вслѣдъ, вырывается вдругъ изъ рукъ отца). Пусти меня, пусти меня пойти за нимъ. Давидъ, я люблю тебя, я люблю тебя такимъ, какой ты есть, останься со мной, пойди ко мнѣ. (Бросается ему на шею)
Ребъ-Зорахъ (подбѣгаетъ къ ней). Вспомни Бога!
Рохеле. Пусть Онъ накажетъ меня, пусть Онъ покараетъ меня. Я иду за нимъ, я хочу идти съ нимъ.
Ребъ-Зорахъ. А твой сынъ, Рохеле?
Іехезкель (обсыпанный снѣгомъ, съ фонарикомъ въ рукѣ, кричитъ еще за дверью). Мама, мама, ребе сказалъ… (Входитъ въ комнату, замѣчаетъ «чужого человѣка», застѣнчиво подходитъ къ матери и смотритъ на нее съ недоумѣніемъ)
Рохеле (беретъ его за руку и, указывая на Давида, говоритъ тихонько). Вотъ твой отецъ, Іехезкель.
Іехезкель (вскидываетъ глазами на Давида, прячется за передникъ матери и плачетъ). Я не хочу такого отца.
Давидъ (одинъ уходитъ твердыми шагами).