Танъ. Очерки и разсказы, т. п. Спб. 1902.[править]
Г. Танъ принадлежитъ къ числу молодыхъ писателей, начавшихъ свою литературную дѣятельность въ крайне тяжелыхъ условіяхъ, которыя губятъ духовныя силы болѣе слабыхъ, а въ болѣе сильныхъ культивируютъ нотку грусти, невытравимую на многіе годы жизни. Описываетъ ли г. Танъ глухіе углы сѣвера съ ихъ вольными и невольными обитателями, передаетъ ли впечатлѣнія свободной Америки, или разсказываетъ о своей поѣздкѣ по Манджурской дорогѣ — во всемъ этомъ сквозитъ какое-то затаенное чувство пошатнувшейся вѣры въ жизнь, въ непреложность ея поступательнаго движенія. Мы не знаемъ, быть можетъ, г. Танъ остался однимъ изъ самыхъ вѣрующихъ людей, — но поскольку въ его произведеніяхъ отражается личное міровоззрѣніе автора, постольку это міровоззрѣніе можно опредѣлить признаніемъ колоссальности работы, которую приходится преодолѣвать человѣчеству въ его цѣломъ и отдѣльнымъ группамъ людей для восхожденія на высшія ступени культурнаго существованія. И такое признаніе понятно со стороны человѣка, видѣвшаго и испытавшаго крайнія противорѣчія между идеальными стремленіями и жестокой дѣйствительностью.
Въ разсказѣ «На каникулахъ» передъ читателемъ проходитъ цѣлый рядъ людей, закинутыхъ въ сѣверную глушь. Связь съ живымъ міромъ порвана; единственными отзвуками его служатъ споры и разсужденія о вопросахъ времени, запоздалыя вѣсти о которыхъ приноситъ рѣдкая почта. Индивидуальность каждаго простирается до послѣдней степени, подчиняясь условіямъ жизни. Семья одного изъ изгнанниковъ существуетъ кое-какъ, естественно благодаря помощи остальныхъ. И вотъ въ этой обстановкѣ появляется новый человѣкъ — дѣвушка. Какъ къ свѣтлому лучу, пробуждающему жажду жизни, къ ней стремятся люди забывшіе думать о томъ, что такое личное счастье.
Въ другомъ очеркѣ «Рыбакъ» авторъ рисуетъ группу людей ушедшихъ еще далѣе въ ассимиляціи съ окружающей обстановкою. Это рыбаки, которые ловятъ обледенѣлыми неводами нельму въ полярной рѣкѣ и стараются забыть о томъ, что есть другой міръ, теплый и свободный,
— А въ Неаполѣ теперь теплѣе! — вдругъ сказала спина.
— Въ какомъ Неаполѣ? — съ удивленіемъ спросилъ треухъ.
— Въ Неаполѣ… въ Италіи! — кратко пояснила спина.
— Не знаю! — проворчалъ треухъ сомнительнымъ тономъ. — Я не знаю.
— Какъ это не знаешь? — убѣдительно доказывала спина. — Теперь начало сентября. Въ Неаполѣ теперь какъ разъ лимоны зрѣютъ.
— «Dahin, dahin, wo die Zitronen blühen!» продекламировалъ онъ нараспѣвъ.
— Не знаю цитроновъ! — сурово отпарировалъ собесѣдникъ. — И Неаполя никакого нѣтъ!..
— Какъ нѣтъ? — настаивала спина почти съ ужасомъ. — Неаполь, въ Италіи, въ Европѣ…
— Нѣту, нѣту! — непоколебимо отвергалъ треухъ. — Нечего!.. Италіи нѣтъ и Европы нѣтъ. Все враки!.. Есть только рѣка и въ ней рыба.
И вотъ изъ такихъ условій, гдѣ приходится упрямо гнать отъ себя всякую мысль объ «Италіи», человѣкъ вырывается, и наконецъ, чтобы вернуться къ теплу и свѣту, чтобы снова начать завоевывать себѣ мѣсто среди живущихъ людей. Душевное состояніе такого человѣка авторъ изобразилъ въ лирическомъ очеркѣ «Возвращеніе».
Остальные очерки, заключающіеся въ этомъ томѣ и написанные ранѣе, если не ошибаемся, въ «Русскихъ Вѣдомостяхъ», содержатъ въ себѣ описаніе поѣздокъ автора, уже въ качествѣ вольнаго изслѣдователя, по сѣверо-востоку Азіи. Очерки эти довольно любопытны, но страдаютъ нѣкоторою растянутостью, составляющею вообще довольно замѣтный недостатокъ г. Тана, въ книгѣ содержится также пересказъ якутской легенды о томъ «кто первый пролилъ на землѣ кровь». Мысль этой легенды — что кровь пролита изъ-за стремленія къ власти, повлекшая собою проклятіе на землю и на всѣхъ ея обитателей.