Тарханкут (Дорошевич)
| Тарханкут |
| Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том III. Крымские рассказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1906. — С. 193. |
- Википроекты
Мелкими волнами, как могильными холмиками, покрыто «морское кладбище». Вдали, словно лампадка в часовне, построенной над могилой, мерцает огонёк маяка.
Было тихо, ясно, небольшая зыбь.
Пароход чуть-чуть покачивало.
Петьков взглянул на компас и оглядел горизонт.
Ярко освещённый электрическими лампочками с рефлекторами, сверкающий большой компас слепил глаза.
Огромные, яркие круги пошли в глазах у Петькова, но через несколько минут глаз привык к темноте.
Было тихо и темно в море. На небе горели яркие звёзды. Вдруг одна из них словно упала и зажглась в море.
На горизонте засветился огонёк.
Петьков весь превратился в зрение.
Огонёк разгорался всё ярче.
— Судно навстречу.
Вот около огонька сверкнула красная искорка.
Рядом с белым загорелся красный огонёк.
Петьков снова взглянул на компас.
В ярко освещённой, медной отполированной чашке огромная стрела дрожала в том же направлении.
— Курс верен.
Он снова взглянул на горизонт по направлению огонька.
Когда огромные яркие жёлтые, красные, голубые круги прошли в глазах, — он ясно увидал белый и красный огоньки.
Расстояние между ними теперь уж увеличивалось. Белый огонь выше.
Огоньки увеличивались.
Вдруг около них мелькнула зелёная точка.
Петьков вздрогнул.
Вместо двух горели, разрастаясь с каждым моментом, три огня: зелёный, белый и красный.
— Сбились с курса!
Он скомандовал:
— Право!
Боясь взглянуть на компас, который слепил глаза.
Красный огонёк исчез. В темноте ярко горели, приближаясь со страшной быстротой, зелёный и белый.
— Что ж это?!
Петьков крикнул:
— Право на борт!
Пароход вздрогнул. Вода зашумела кругом.
Белый и зелёный огни, огромные, сверкающие, неслись на пароход.
У Петькова захватило дыхание.
Холодные мурашки побежали по телу.
Он чувствовал, как волосы словно зашевелились на голове.
— Что они? С ума сошли?
Он дёрнул верёвку свистка.
Густой, ревущий гудок всколыхнул тишину моря и словно с эхом слился с гудком встречного парохода.
Раз, два…
— Два свистка…
Руки Петькова закостенели на рулевом колесе, за которое он схватился.
Вблизи вырисовывался огромный чёрный силуэт парохода, который нёсся с белым и зелёным огнями.
Петьков кинулся к телеграфу машины, повернув ручку раз, два.
Стоп машина, задний ход.
Дзинь… Дзинь… Отчётливо, коротко, резко прозвенел ответный звонок машины.
Внутри парохода что-то запыхтело, заклокотало. Вода кругом запенилась. Послышалось, как плещутся волны о борт.
На тёмном силуэте встречного парохода сверкнуло три огня, — зелёный, белый и красный.
Его огромная масса выросла около самого борта.
У Петькова опустились руки.
Он подставил свой борт!
Петьков закрыл глаза.
Раздался треск, и его сшибло с ног. Откуда-то донёсся крик.
Когда он вскочил, над ним возвышался свороченный на сторону бушприт парохода.
Кругом слышался треск разрушаемого капитанского мостика.
Он видел только фигуру какого-то матроса, который карабкался на свороченный бушприт.
Он ли крикнул, или другой кто, но только крик страшный, отчаянный, душу раздирающий, пронёсся по пароходу, и ему ответили вопли с кормы, с палубы, изнутри парохода, из кают.
Пароход завопил, как раненый насмерть.
Момент, — и встречный пароход, разворачивая борт, с треском и оглушающим скрипом начал выдёргивать свой нос из разбитого им корпуса.
Как кинжал из раны в сердце.
Среди воплей, как аккомпанемент к ним, снизу, изнутри парохода, послышался страшный, зловещий шум.
Шум вливающейся в трюм воды.
Петькову показалось, что у него потемнело в глазах.
Электричество погасло.
Темнота усилила панику.
Новый вопль ужаса вырвался у парохода.
Ничего, кроме воплей, которые неслись в темноте отовсюду.
Раздавались рядом, доносились из низу, с лесенок, из кают…
В темноте люди хватались друг за друга, барахтались, отбивались и вопили, как будто уже погружаясь в воду.
Около ног Петькова послышался голос капитана.
Капитан зачем-то взбирался на мостик по разрушенной наполовину лестнице и кричал бессознательно, сам не понимая, что он говорит:
— Спокойнее… Спокойнее… Никакой опасности…
Около мостика раздался какой-то мужской голос:
— Капитан, мы тонем!
В толпе слышались рыдания.
Сквозь вопли откуда-то доносился хриплый крик старшего механика:
— Выходите из машины!.. Из машины выходите… Из машины!..
Выбежав первый, он спасал своих кочегаров.
— Свечей! Свечей! — кричал капитан в пространство, перегнувшись через перила мостика и не замечая стоявшего рядом младшего помощника, дрожащего, перепуганного, который твердил только:
— Капитан… капитан…
Он твердил это, надевая, как следует, наскоро накинутую курточку, дрожащими руками не попадая в рукава, и, надев, вдруг сорвался с места и чуть не кубарем полетел с маленькой крутой лестницы, крича пронзительным голосом:
— Фальшфейера… ракеты…
— Парус! — раздался крик на палубе.
— Сторонись!.. Пустите!.. Парус!..
Слышно было, как тащат по палубе что-то огромное, шуршащее.
— Пустите!.. Парус!.. Пустите!.. Где керосин!.. Несите сюда керосин!..
По палубе забегали огоньки зажжённых штормовых свечей.
Откуда-то с середины парохода с шипением огненной лентой высоко-высоко в воздухе взвилась ракета и рассыпалась на сотни сверкающих разноцветных искр и захлопали римские свечи.
На носу вспыхнул огонь облитого керосином паруса и зловещим светом осветил страшную картину ужаса, смятения, поголовной паники.
При его свете мачты казались какими-то виселицами, тени приобретали огромные, чудовищные очертания, возбуждая ещё больше ужаса.
Около мостика какой-то старик, став на колени, обвязывал дрожащими руками спасательным нагрудником плакавшую девочку и повторял только, когда метавшиеся по палубе сшибали его с ног:
— Тише!.. Тише вы… Тише!..
Женщина в разорванной рубашке, в короткой нижней юбке, бежала куда-то на корму с распущенными, развевающимися по ветру волосами и вопила:
— Пётр!.. Пётр!.. Пётр!..
— Вылезай из шлюпок!.. Вылезай из шлюпок!.. — вопил какой-то матрос.
Но его никто не слушал.
Хватаясь друг за друга, наступая на плечи, на головы, падая, обрываясь, пассажиры лезли в шлюпку, выведенную за борт, но ещё висевшую на талях.
Послышался крик, треск, стон, вопли отчаяния, ужаса.
Тали не выдержали, оборвались, шлюпка рухнула, перевёртываясь, увлекая за собой болтавших в воздухе руками и ногами людей.
— Потонем ещё все с ними! — крикнул один из матросов. — Айда к шестёрке!
И матросы кинулись, расталкивая толпу, сбивая с ног.
Шестёрка закачалась на талях.
К ней рвалась толпа.
Оттуда слышались вопли, крики:
— Пустите!.. Пустите!
— Я — женщина!..
— Ребёнка!..
— Не бейте!..
Крики ужаса, боли, мольбы, отчаяния.
Кругом метались обезумевшие от ужаса лица с широко раскрытыми, сумасшедшими глазами, с растрёпанными волосами. Дрожащие, полуодетые, раздетые люди, которые бегали от борта к борту, от кормы к носу и обратно, ища спасения.
Около парохода замелькали огоньки шлюпок. Около бортов слышался плеск воды от бросавшихся с парохода людей.
Борьба, страшная, ожесточённая, отчаянная, на жизнь и смерть, кипевшая на пароходе, загоралась и около него, среди отплывших шлюпок и утопавших, хватавшихся руками за борта, вот-вот готовых опрокинуть шлюпку.
Словно какие-то огромные поплавки, на поверхность всплывали чёрные головы, захлёбываясь, что-то кричали и исчезали в набегавших волнах, которые душили их с сердитым ропотом, плескались о борта погибшего парохода и с зловещим бульканьем вливались в открытые от жары иллюминаторы.
— Да ведь это я… я… Петя, это я… — кричала, барахтаясь в воде и хватаясь за борт шлюпки, женщина, которую обезумевший от ужаса муж бил по рукам, крича:
— Опрокинете шлюпку!
Какая-то фигура показалась на реях.
Кто-то лез на мачту, ища спасения там, оборвался, мелькнул.
Послышался крик в воздухе, хряск упавшего тела, стон на палубе.
И среди этих воплей, криков, стонов доносились изнутри парохода треск и какой-то мучительный скрип.
Словно предсмертные стоны.
Пароход кормой погружался в воду, всё скорей и скорей.
— На нос! Нанос! С кормы! — охрипшим голосом с безумным отчаянием кричал капитан. — Бросай в воду… руби доски!..
Послышался стук топоров.
При красном свете пылающего паруса матрос, наотмашь рубивший борт парохода и кричавший: «Сторонись! Берегись!» — представлял страшную, зловещую картину.
— Рубят… Топорами! — вскрикнула какая-то женщина и кинулась через борт.
Все обезумели, никто ничего не понимал. Люди с подвязанными уже нагрудниками бегали по палубе, ища нагрудников и зачем-то собирая их по несколько штук. Вырывали доски друг у друга. Женщины вырывали у мужчин круги, вцепляясь ногтями, зубами в их руки.
Как вдруг на корме раздался новый, страшный вопль ужаса.
Треск — и корма ушла в воду.
Пароход принял наклонное положение и погружался в воду всё быстрее и быстрее.
По гладкой палубе пополз какой-то тюк, всё скорей и скорей, давя, сбивая с ног, увлекая за собой попадавшихся на пути.
Кругом царил ад ужаса, смятенья, отчаянной борьбы за жизнь.
С носа всё ещё летели, рассыпаясь в воздухе, ракеты, как последние вопли утопающего.
«156 пассажиров и 38 человек команды!» вспомнился Петькову им же сделанный контроль билетов.
Он стоял на мостике, в самом центре этого ада, неподвижный, словно закоченевши, глазами, полными ужаса, глядя на страшные сцены, разыгрывавшиеся перед ним, вокруг него.
Он ждал гибели вместе с 156 пассажирами и 38 человеками команды, которые гибли, быть может, благодаря его ошибке.
Он не знал, кто виноват.
Он ли сбился с курса, те ли неправильно шли, но он дал задний ход и задержал ход, подставив свой борт.
И он гибнет вместе с 156 пассажирами и 38 людьми команды.
Он стоял, не замечая даже, что положил руку на спасательный круг, висевший на перилах капитанского мостика.
Он не видел ничего около себя. Он смотрел на ту чёрную, плескавшуюся бездну, где через несколько минут будет он со всеми.
Что-то дёрнуло его руку.
Какая-то женщина, взобравшись на мостик, схватилась за круг.
— Дети мои!.. Дети!.. — кричала она.
И вдруг ему вспомнилась его жена, его дети.
Они мелькнули пред ним среди этого ада, как живые.
Среди стонов, воплей криков он услышал плач своего маленького сына.
Голова у него пошла кругом.
Он поднял кулак, сильным ударом отбросил кричавшую женщину и просунул голову в спасательный круг.
Всё завопило кругом.
Умиравший пароход издал последний, отчаянный вопль смерти и скрылся под водой.
Его смыло, схватило, понесло, закружило.
Вода залила нос, уши, горло; он задыхался и услышал над собой похоронный колокол… Раз… Два…
Петьков проснулся.
Утомлённый непосильной работой, он спал, склонившись над огромной, сверкающей чашей компаса.
— А? Что?..
Огромный компас, освещённый яркими электрическими лампочками с рефлектором, ослепил зрение.
В глазах шли красные, голубые, огненные круги.
Петьков не видел ничего.
— Пароход по носу! Пароход поносу! — кричал боцман, сам только что проснувшийся и ударивший в колокол.
Петьков чувствовал, что у него мороз пробегает по коже и шевелятся волосы на голове.
А перед глазами всё ещё мелькали огненные, разноцветные круги, — как вдруг среди них он увидел нёсшиеся прямо на пароход зелёный, белый и красный огни.
— Право на борт! — крикнул было он, но оглянулся, увидел, что рулевой спит, облокотившись на колесо, сам повернул руль, кинулся к телеграфу и повернул ручку:
— Полный ход вперёд!
Дзинь, — раздалось из машины.
Вода закипела кругом, пароход покачнулся, вздрогнул, — и борт о борт с ним, сверкая своим красным огнём, прошёл с шумом встречный грузовой пароход.
Оттуда слышались свистки, крики матросов, ругательства.
Петьков разобрал только:
— Dormo… diavolo…[1]
И стоял, дрожа всем телом, крестясь и повторяя:
— О Господи!..
Мелкими волнами, как могильными холмиками, покрыто «морское кладбище».
Вдали, словно лампадка в часовне, мерцает огонёк маяка Тарханкута.
Примечания[править]
- ↑ итал.