Тарханкут (Дорошевич)/ДО
| Тарханкутъ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ III. Крымскіе разсказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1906. — С. 193. |
Мелкими волнами, какъ могильными холмиками, покрыто «морское кладбище». Вдали, словно лампадка въ часовнѣ, построенной надъ могилой, мерцаетъ огонекъ маяка.
Было тихо, ясно, небольшая зыбь.
Пароходъ чуть-чуть покачивало.
Петьковъ взглянулъ на компасъ и оглядѣлъ горизонтъ.
Ярко освѣщенный электрическими лампочками съ рефлекторами, сверкающій большой компасъ слѣпилъ глаза.
Огромные, яркіе круги пошли въ глазахъ у Петькова, но черезъ нѣсколько минутъ глазъ привыкъ къ темнотѣ.
Было тихо и темно въ морѣ. На небѣ горѣли яркія звѣзды. Вдругъ одна изъ нихъ словно упала и зажглась въ морѣ.
На горизонтѣ засвѣтился огонекъ.
Петьковъ весь превратился въ зрѣніе.
Огонекъ разгорался все ярче.
— Судно навстрѣчу.
Вотъ около огонька сверкнула красная искорка.
Рядомъ съ бѣлымъ загорѣлся красный огонекъ.
Петьковъ снова взглянулъ на компасъ.
Въ ярко освѣщенной, мѣдной отполированной чашкѣ огромная стрѣла дрожала въ томъ же направленіи.
— Курсъ вѣренъ.
Онъ снова взглянулъ на горизонтъ по направленію огонька.
Когда огромные яркіе желтые, красные, голубые круги прошли въ глазахъ, — онъ ясно увидалъ бѣлый и красный огоньки.
Разстояніе между ними теперь ужъ увеличивалось. Бѣлый огонь выше.
Огоньки увеличивались.
Вдругъ около нихъ мелькнула зеленая точка.
Петьковъ вздрогнулъ.
Вмѣсто двухъ горѣли, разрастаясь съ каждымъ моментомъ, три огня: зеленый, бѣлый и красный.
— Сбились съ курса!
Онъ скомандовалъ:
— Право!
Боясь взглянуть на компасъ, который слѣпилъ глаза.
Красный огонекъ исчезъ. Въ темнотѣ ярко горѣли, приближаясь со страшной быстротой, зеленый и бѣлый.
— Что жъ это?!
Петьковъ крикнулъ:
— Право на бортъ!
Пароходъ вздрогнулъ. Вода зашумѣла кругомъ.
Бѣлый и зеленый огни, огромные, сверкающіе, неслись на пароходъ.
У Петькова захватило дыханіе.
Холодныя мурашки побѣжали по тѣлу.
Онъ чувствовалъ, какъ волосы словно зашевелились на головѣ.
— Что они? Съ ума сошли?
Онъ дернулъ веревку свистка.
Густой, ревущій гудокъ всколыхнулъ тишину моря и словно съ эхомъ слился съ гудкомъ встрѣчнаго парохода.
Разъ, два…
— Два свистка…
Руки Петькова закостенѣли на рулевомъ колесѣ, за которое онъ схватился.
Вблизи вырисовывался огромный черный силуэтъ парохода, который несся съ бѣлымъ и зеленымъ огнями.
Петьковъ кинулся къ телеграфу машины, повернувъ ручку разъ, два.
Стопъ машина, задній ходъ.
Дзинь… Дзинь… Отчетливо, коротко, рѣзко прозвенѣлъ отвѣтный звонокъ машины.
Внутри парохода что-то запыхтѣло, заклокотало. Вода кругомъ запѣнилась. Послышалось, какъ плещутся волны о бортъ.
На темномъ силуэтѣ встрѣчнаго парохода сверкнуло три огня, — зеленый, бѣлый и красный.
Его огромная масса выросла около самаго борта.
У Петькова опустились руки.
Онъ подставилъ свой бортъ!
Петьковъ закрылъ глаза.
Раздался трескъ, и его сшибло съ ногъ. Откуда-то донесся крикъ.
Когда онъ вскочилъ, надъ нимъ возвышался свороченный на сторону бушпритъ парохода.
Кругомъ слышался трескъ разрушаемаго капитанскаго мостика.
Онъ видѣлъ только фигуру какого-то матроса, который карабкался на свороченный бушпритъ.
Онъ ли крикнулъ, или другой кто, но только крикъ страшный, отчаянный, душу раздирающій, пронесся по пароходу, и ему отвѣтили вопли съ кормы, съ палубы, изнутри парохода, изъ каютъ.
Пароходъ завопилъ, какъ раненый на-смерть.
Моментъ, — и встрѣчный пароходъ, разворачивая бортъ, съ трескомъ и оглушающимъ скрипомъ началъ выдергивать свой носъ изъ разбитаго имъ корпуса.
Какъ кинжалъ изъ раны въ сердце.
Среди воплей, какъ аккомпанементъ къ нимъ, снизу, изнутри парохода, послышался страшный, зловѣщій шумъ.
Шумъ вливающейся въ трюмъ воды.
Петькову показалось, что у него потемнѣло въ глазахъ.
Электричество погасло.
Темнота усилила панику.
Новый вопль ужаса вырвался у парохода.
Ничего, кромѣ воплей, которые неслись въ темнотѣ отовсюду.
Раздавались рядомъ, доносились изъ низу, съ лѣсенокъ, изъ каютъ…
Въ темнотѣ люди хватались другъ за друга, барахтались, отбивались и вопили, какъ будто уже погружаясь въ воду.
Около ногъ Петькова послышался голосъ капитана.
Капитанъ зачѣмъ-то взбирался на мостикъ по разрушенной наполовину лѣстницѣ и кричалъ безсознательно, самъ не понимая, что онъ говоритъ:
— Спокойнѣе… Спокойнѣе… Никакой опасности…
Около мостика раздался какой-то мужской голосъ:
— Капитанъ, мы тонемъ!
Въ толпѣ слышались рыданія.
Сквозь вопли откуда-то доносился хриплый крикъ старшаго механика:
— Выходите изъ машины!.. Изъ машины выходите… Изъ машины!..
Выбѣжавъ первый, онъ спасалъ своихъ кочегаровъ.
— Свѣчей! Свѣчей! — кричалъ капитанъ въ пространство, перегнувшись черезъ перила мостика и не замѣчая стоявшаго рядомъ младшаго помощника, дрожащаго, перепуганнаго, который твердилъ только:
— Капитанъ… капитанъ…
Онъ твердилъ это, надѣвая, какъ слѣдуетъ, наскоро накинутую курточку, дрожащими руками не попадая въ рукава, и, надѣвъ, вдругъ сорвался съ мѣста и чуть не кубаремъ полетѣлъ съ маленькой крутой лѣстницы, крича пронзительнымъ голосомъ:
— Фальшфейера… ракеты…
— Парусъ! — раздался крикъ на палубѣ.
— Сторонись!.. Пустите!.. Парусъ!..
Слышно было, какъ тащатъ по палубѣ что-то огромное, шуршащее.
— Пустите!.. Парусъ!.. Пустите!.. Гдѣ керосинъ!.. Несите сюда керосинъ!..
По палубѣ забѣгали огоньки зажженныхъ штормовыхъ свѣчей.
Откуда-то съ середины парохода съ шипѣніемъ огненной лентой высоко-высоко въ воздухѣ взвилась ракета и разсыпалась на сотни сверкающихъ разноцвѣтныхъ искръ и захлопали римскія свѣчи.
На носу вспыхнулъ огонь облитаго керосиномъ паруса и зловѣщимъ свѣтомъ освѣтилъ страшную картину ужаса, смятенія, поголовной паники.
При его свѣтѣ мачты казались какими-то висѣлицами, тѣни пріобрѣтали огромныя, чудовищныя очертанія, возбуждая еще больше ужаса.
Около мостика какой-то старикъ, ставъ на колѣни, обвязывалъ дрожащими руками спасательнымъ нагрудникомъ плакавшую дѣвочку и повторялъ только, когда метавшіеся по палубѣ сшибали его съ ногъ:
— Тише!.. Тише вы… Тише!..
Женщина въ разорванной рубашкѣ, въ короткой нижней юбкѣ, бѣжала куда-то на корму съ распущенными, развѣвающимися по вѣтру волосами и вопила:
— Петръ!.. Петръ!.. Петръ!..
— Вылѣзай изъ шлюпокъ!.. Вылѣзай изъ шлюпокъ!.. — вопилъ какой-то матросъ.
Но его никто не слушалъ.
Хватаясь другъ за друга, наступая на плечи, на головы, падая, обрываясь, пассажиры лѣзли въ шлюпку, выведенную за бортъ, но еще висѣвшую на таляхъ.
Послышался крикъ, трескъ, стонъ, вопли отчаянія, ужаса.
Тали не выдержали, оборвались, шлюпка рухнула, перевертываясь, увлекая за собой болтавшихъ въ воздухѣ руками и ногами людей.
— Потонемъ еще всѣ съ ними! — крикнулъ одинъ изъ матросовъ. — Айда къ шестеркѣ!
И матросы кинулись, расталкивая толпу, сбивая съ ногъ.
Шестерка закачалась на таляхъ.
Къ ней рвалась толпа.
Оттуда слышались вопли, крики:
— Пустите!.. Пустите!
— Я — женщина!..
— Ребенка!..
— Не бейте!..
Крики ужаса, боли, мольбы, отчаянія.
Кругомъ метались обезумѣвшія отъ ужаса лица съ широко раскрытыми, сумасшедшими глазами, съ растрепанными волосами. Дрожащіе, полуодѣтые, раздѣтые люди, которые бѣгали отъ борта къ борту, отъ кормы къ носу и обратно, ища спасенія.
Около парохода замелькали огоньки шлюпокъ. Около бортовъ слышался плескъ воды отъ бросавшихся съ парохода людей.
Борьба, страшная, ожесточенная, отчаянная, на жизнь и смерть, кипѣвшая на пароходѣ, загоралась и около него, среди отплывшихъ шлюпокъ и утопавшихъ, хватавшихся руками за борта, вотъ-вотъ готовыхъ опрокинуть шлюпку.
Словно какіе-то огромные поплавки, на поверхность всплывали черныя головы, захлебываясь, что-то кричали и исчезали въ набѣгавшихъ волнахъ, которыя душили ихъ съ сердитымъ ропотомъ, плескались о борта погибшаго парохода и съ зловѣщимъ бульканьемъ вливались въ открытые отъ жары иллюминаторы.
— Да вѣдь это я… я… Петя, это я… — кричала, барахтаясь въ водѣ и хватаясь за бортъ шлюпки, женщина, которую обезумѣвшій отъ ужаса мужъ билъ по рукамъ, крича:
— Опрокинете шлюпку!
Какая-то фигура показалась на реяхъ.
Кто-то лѣзъ на мачту, ища спасенія тамъ, оборвался, мелькнулъ.
Послышался крикъ въ воздухѣ, хряскъ упавшаго тѣла, стонъ на палубѣ.
И среди этихъ воплей, криковъ, стоновъ доносились изнутри парохода трескъ и какой-то мучительный скрипъ.
Словно предсмертные стоны.
Пароходъ кормой погружался въ воду, все скорѣй и скорѣй.
— На носъ! Наносъ! Съ кормы! — охрипшимъ голосомъ съ безумнымъ отчаяніемъ кричалъ капитанъ. — Бросай въ воду… руби доски!..
Послышался стукъ топоровъ.
При красномъ свѣтѣ пылающаго паруса матросъ, наотмашь рубившій бортъ парохода и кричавшій: «Сторонись! Берегись!» — представлялъ страшную, зловѣщую картину.
— Рубятъ… Топорами! — вскрикнула какая-то женщина и кинулась черезъ бортъ.
Всѣ обезумѣли, никто ничего не понималъ. Люди съ подвязанными уже нагрудниками бѣгали по палубѣ, ища нагрудниковъ и зачѣмъ-то собирая ихъ по нѣскольку штукъ. Вырывали доски другъ у друга. Женщины вырывали у мужчинъ круги, вцѣпляясь ногтями, зубами въ ихъ руки.
Какъ вдругъ на кормѣ раздался новый, страшный вопль ужаса.
Трескъ — и корма ушла въ воду.
Пароходъ принялъ наклонное положеніе и погружался въ воду все быстрѣе и быстрѣе.
По гладкой палубѣ поползъ какой-то тюкъ, все скорѣй и скорѣй, давя, сбивая съ ногъ, увлекая за собой попадавшихся на пути.
Кругомъ царилъ адъ ужаса, смятенья, отчаянной борьбы за жизнь.
Съ носа все еще летѣли, разсыпаясь въ воздухѣ, ракеты, какъ послѣдніе вопли утопающаго.
«156 пассажировъ и 38 человѣкъ команды!» вспомнился Петькову имъ же сдѣланный контроль билетовъ.
Онъ стоялъ на мостикѣ, въ самомъ центрѣ этого ада, неподвижный, словно закоченѣвши, глазами, полными ужаса, глядя на страшныя сцены, разыгрывавшіяся передъ нимъ, вокругъ него.
Онъ ждалъ гибели вмѣстѣ съ 156 пассажирами и 38 человѣками команды, которые гибли, быть-можетъ, благодаря его ошибкѣ.
Онъ не зналъ, кто виноватъ.
Онъ ли сбился съ курса, тѣ ли неправильно шли, но онъ далъ задній ходъ и задержалъ ходъ, подставивъ свой бортъ.
И онъ гибнетъ вмѣстѣ съ 156 пассажирами и 38 людьми команды.
Онъ стоялъ, не замѣчая даже, что положилъ руку на спасательный кругъ, висѣвшій на перилахъ капитанскаго мостика.
Онъ не видѣлъ ничего около себя. Онъ смотрѣлъ на ту черную, плескавшуюся бездну, гдѣ черезъ нѣсколько минутъ будетъ онъ со всѣми.
Что-то дернуло его руку.
Какая-то женщина, взобравшись на мостикъ, схватилась за кругъ.
— Дѣти мои!.. Дѣти!.. — кричала она.
И вдругъ ему вспомнилась его жена, его дѣти.
Онѣ мелькнули предъ нимъ среди этого ада, какъ живые.
Среди стоновъ, воплей криковъ онъ услышалъ плачъ своего маленькаго сына.
Голова у него пошла кругомъ.
Онъ поднялъ кулакъ, сильнымъ ударомъ отбросилъ кричавшую женщину и просунулъ голову въ спасательный кругъ.
Все завопило кругомъ.
Умиравшій пароходъ издалъ послѣдній, отчаянный вопль смерти и скрылся подъ водой.
Его смыло, схватило, понесло, закружило.
Вода залила носъ, уши, горло; онъ задыхался и услышалъ надъ собой похоронный колоколъ… Разъ… Два…
Петьковъ проснулся.
Утомленный непосильной работой, онъ спалъ, склонившись надъ огромной, сверкающей чашей компаса.
— А? Что?..
Огромный компасъ, освѣщенный яркими электрическими лампочками съ рефлекторомъ, ослѣпилъ зрѣніе.
Въ глазахъ шли красные, голубые, огненные круги.
Петьковъ не видѣлъ ничего.
— Пароходъ по носу! Пароходъ поносу! — кричалъ боцманъ, самъ только что проснувшійся и ударившій въ колоколъ.
Петьковъ чувствовалъ, что у него морозъ пробѣгаетъ по кожѣ и шевелятся волосы на головѣ.
А передъ глазами все еще мелькали огненные, разноцвѣтные круги, — какъ вдругъ среди нихъ онъ увидѣлъ несшіеся прямо на пароходъ зеленый, бѣлый и красный огни.
— Право на бортъ! — крикнулъ было онъ, но оглянулся, увидѣлъ, что рулевой спитъ, облокотившись на колесо, самъ повернулъ руль, кинулся къ телеграфу и повернулъ ручку:
— Полный ходъ впередъ!
Дзинь, — раздалось изъ машины.
Вода закипѣла кругомъ, пароходъ покачнулся, вздрогнулъ, — и бортъ о бортъ съ нимъ, сверкая своимъ краснымъ огнемъ, прошелъ съ шумомъ встрѣчный грузовой пароходъ.
Оттуда слышались свистки, крики матросовъ, ругательства.
Петьковъ разобралъ только:
— Dormo… diavolo…[1]
И стоялъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, крестясь и повторяя:
— О Господи!..
Мелкими волнами, какъ могильными холмиками, покрыто «морское кладбище».
Вдали, словно лампадка въ часовнѣ, мерцаетъ огонекъ маяка Тарханкута.
Примѣчанія[править]
- ↑ итал.