ТЕМНЫЙ И ШЕМЯКА
[править]ВАСИЛІЙ ВАСИЛЬЕВИЧЪ, государь великій князь Московскій и всея Руси.
КНЯЗЬ ВАСИЛІЙ ЮРЬЕВИЧЪ КОСОЙ, КНЯЗЬ ДМИТРІЙ ЮРЬЕВИЧЪ ШЕМЯКА, КНЯЗЬ ДМИТРІЙ ЮРЬЕВИЧЪ КРАСНОЙ, КНЯЗЬ ИВАНЪ АНДРЕЕВИЧЪ МОЖАЙСКІЙ, Удѣльные князья, двоюродные братья великаго князя.
РУНО, ВАСЕНОКЪ, Великаго князя бояре.
НИКИТА КОНСТАНТИНОВИЧЪ, князь-Шемякинъ бояринъ
БУНКО, великаго князя боярскій сынъ.
1й, 2й, Великаго князя слуги.
ТІУНЪ (прикащикъ) въ Скоротинѣ.
АГАѲЬЯ, Никитина Жена Константиновича.
Великаго князя дворъ: бояре, дѣти боярскіе и слуги.
Полно-ка, Никита, прохлаждаться: отдохнули, закусили, и въ путь пора. День-отъ часа три за полдень, до монастыря верстъ съ пятнадцать добрыхъ, а подъ монастыремъ бродъ. Дѣло самъ знаешь, вешнее, вода полая — засвѣтло доберемся, цѣлѣй будемъ. А и дорога, скажутъ, не приведи Господи!
Ладно. Медку вотъ хлебону и готовъ.
Опять же время ратное, князья заратились: Косой князь съ Московскимъ. Всюду, баютъ, полки окрестъ бродятъ, и недалече.
Полки намъ не страшны: съ Московскимъ мы въ мирѣ, съ Косымъ княземъ миру не раскидывали. Аль нашего князя, свѣтъ Дмитрій Юрьича, не грозно имя? Скажу чей бояринъ, всякъ руки опуститъ.
Толкуй. Въ сумерки, въ лѣску гдѣ, аль въ оврагѣ, не приведи Господь! На голодную рать наткнемся: въ миру, нѣтъ ли, спрашивать не станутъ; какъ есть въ чистую разобьютъ, лоскута цѣлаго послѣ не сыщешь. А и князево имя не помочь: съ голоду да съ холоду и своихъ грабятъ.
Дѣло бывалое. Велѣть-ка обозу впередъ ѣхать; сами налегкѣ живо обозныхъ нагонимъ.
Спохватился! Обозъ-отъ съ часъ времени какъ тронулся. Сама ужъ приказала: почивалъ, не будить тебя было.
Сама ратныхъ страшишься, а какой приказъ дала! Попадутъ теперь на обозныхъ, безъ меня какая имъ заступа будетъ?
Охъ, не пугай ужь!
Мы опять налегкѣ поѣдемъ, не дай Богъ налетятъ — безъ обозныхъ намъ не отбиться.
Охъ, не пугай, говорю! И такъ-отъ сердце не на мѣстѣ.
Чего пугать, сама страхи разводишь.
Сказано: бабій умъ…. Велѣть, одначе, коней сѣдлать да кибитку закладать. Эй, Семенъ, Иванецъ!
Стой, ровно кто подъѣхалъ.
Аль тебѣ съ пустаго страха мерещиться стало? — Эй, вы оглохли что ли! — Гляди: про волка были рѣчи, не волкъ ли побаловалъ? (Встаетъ.) Аль мнѣ будить васъ самому идти?
Ты тіунъ здѣшній будешь?
Я, господине.
Краше этой у васъ избы нѣту?
Ужь этой на что краше.
Ладно. Слушай же: не свое слово говорю, государя великаго князя Василій Васильича Московскаго и всея Руси указъ. Учинилъ государь съ князь Василій Юрьичемъ перемирье, и указать изволилъ: въ Скоротинѣ селѣ, у святаго Покрова, станемъ стать и здѣсь же ночлегъ свой государевъ устроить. Понялъ?
Слышу, господине.
Ступай, кормы готовь. Сколько чего, у дьяка, — въ земскую избу прошелъ, — грамоту спросишь. Стой. (Указывая на Никиту) Это что за человѣкъ съ бабой?
Бояринъ проѣзжій. На богомолье, сказываютъ; баяли отколь, да запамятовалъ: ни….
Ладно. Мѣшкать нечего. Ступай. (Тіунъ уходитъ) Ты, господине, чей бояринъ невѣдомо, самъ, чай, слышалъ: поважнѣй тебя гостя ждемъ. А мнѣ что сказано вдругорядь повторять недосугъ.
Птицу видать по полету, человѣка по рѣчи. Будь ты честнаго отца сынъ и рѣчь твоя честна же была бы.
Гей, убрать боярскій хламъ, да и самого туда же.
Не тронь. Не безчесть своего государя. (Бунку:) Могъ бы тебѣ слово сказать и честное имя свое назвать, да не стать мнѣ предъ смердомъ рѣчи ронять. (Слугамъ:) Эй вы, неси скарбъ за мной. Пойдемъ, жена, поищемъ съ кѣмъ рѣчь вести не зазорно.
Нѣтъ, ты теперь постой. Безъ сыску отпустить тебя нельзя. Ты кто таковъ? Чей такой бояринъ? Полно, бояринъ ли будешь? Не лѣшій ли тебя еще въ бояре-те жаловалъ? Ты куда путь держишь? Сюда пошто попалъ? Не безъ умысла тутъ!
Бунко, ты съ кѣмъ тутъ шумишь?
Невѣдомаго человѣка, господине, въ избѣ обрѣли. Кто таковъ, не сказывается.
Никита Константинычъ!
Онъ самый. Погляди на меня да вотъ послушай: каково ваши дѣтишки боярскіе честныхъ мужей порочатъ. Узнаетъ князь Дмитрій Юрьевичъ, спасибо скажетъ.
Ты что же?
Такъ оно и есть. Я, господине, глянулъ на него, подумалъ: онъ не изъ Шемякинскихъ ли? Какъ его было, господине, безъ сыску отпустить? Коли его князь по государеву указу окованъ и за приставовъ отданъ…
Со страху онъ бредитъ? Аль правду….
Не брежу — всѣмъ вѣдомо.
Молчи. (Никитѣ:) Таить нечего: пойманъ есть твой князь великимъ государемъ.
Какъ? На миру, на крестномъ цѣлованьи? Поѣхавши на Москву великаго князя къ себѣ на свадьбу звать? Что жь вы мнѣ о томъ раньше не молвили? Не сталъ бы я за честь свою вступаться! И теперь чего, опустивъ руки, стоите? Берите, вяжите меня! Мой князь, мой свѣтлый князь пойманъ. (Плачетъ.) Жена, слышишь, пойманъ есть!
Слышу, Никитушка, слышу.
Ни сыну отца, ни намъ князей судить. А тебя, Никита Консгантинычъ, гнѣвись, не гнѣвись — не доложа великаго князя, отпустить не смѣю.
Гдѣ мнѣ теперь гнѣваться! Берите, что хотите дѣлайте. Одно я теперь помню: на миру мой князь пойманъ! Вели ковать меня.
Сведите боярина въ земскую избу. Вести бережно и честно безъ обиды. Сторожей у избы ставьте, никого къ нему не допускать. (Нѣкоторые изъ боярскихъ дѣтей окружаютъ Никиту и его жену.)
Пойдемъ, жена. Все теперь перетерплю, все. Князь мой, свѣтлый мой князь!
Хлѣбъ-соль важивали, а довелось…. Э-эхъ! (Осматриваясь.) Да у васъ, погляжу, какъ есть ничего не прибрано. То-то вотъ, Бунко; не разобравъ съ кѣмъ лаяться сцѣпиться — на это тебя взять, а дѣла съ тебя не спрашивай.
Онъ же, господине…
Молчи. Недосугъ только мнѣ тебя вѣжеству учить, а то отвѣдалъ бы… Слушай: въ сѣни иди, вотъ съ дѣтьми боярскими на сторожу станешь. Пожалуетъ государь, безобсылочно и бездокладочно отнюдь никого въ избу не пускать. Слышалъ? Усердно службу справишь, дурость свою загладишь. (Боярскимъ дѣтямъ:) А вамъ во всемъ его приказа слушать. Айда! (Бунко и боярскія дѣти уходятъ; слугамъ?) Ну, ребята, не мѣшкай, разомъ! (Указываетъ по мѣрѣ словъ:) Лавку полавочникомъ нарядить; на столъ коверъ; стѣну надъ лавкой, вотъ тутъ, отъ сихъ мѣстъ и до сихъ, ковромъ же нарядить. (Слуги что приказано исполняютъ; Руно пошелъ было къ двери и остановился) А мѣхъ, на чемъ великому князю почивать, у васъ съ собою ли?
Съ собою, господине.
Труба, чу! Пойти государя встрѣтить. (Въ дверяхъ:) А изголовье государево у васъ внесено ли?
Все, господине, исправлено.
Боекъ нашъ Бунко; нечего сказать, боекъ.
Боекъ, да обычая не знаетъ… Подержи-ка: тутъ вотъ… Ладно на Шемякинскаго налетѣлъ, а случись иной… На столѣ-то коверъ оправьте… А иной, говорю, случись…
На дверь глянь: государь…
Слава Богу, перемирье взято.
И до миру, дастъ Богъ, не далече.
Съѣдутся бояре поутру: потолкуютъ и — въ добрый часъ начать — миръ докончаютъ. У тебя, Руно, все, далъ Богъ, здорово?
Бога, господина государь, благодарить: все здорово. Только…
Постой, не забыть бы. Моимъ грознымъ именемъ приказъ отдай: ратные христіанамъ ни въ чемъ обиды не чинили бы; кормовъ, скажи, больше указнаго отнюдь не брать. По первому, скажи, челобитью повѣшу. Слышь, моимъ грознымъ словомъ прикажи. А то, прости Господи, свои, Татары ли пройдутъ: все пусто да голо, одно христіанамъ разоренье. О чемъ — перебилъ я — доложить думалъ?
Какъ тебѣ, государю, пріѣхать, предъ самымъ твоимъ государевымъ пріѣздомъ, наши въ избѣ тутъ князь-Шемякинскаго боярина наѣхали.
Князь-Дмитрій Юрьичева боярина? Кого?
Никиту Константиныча; на богомолье, сказываетъ, ѣхалъ…
Полно, на богомолье ли? Не вѣрнѣй ли: къ князь Василій Юрьичу на помочь спѣшилъ? Князь Дмитрій привезенъ?
Здѣсь, государь.
Скажешь приказъ, что сейчасъ даденъ, — ихъ обоихъ сюда приведешь. Ступай.
Вотъ, братъ Димитрій, пенялъ ты мнѣ не разъ: безъ вины де брата Шемяку оковалъ. Гляди: правда-тъ наружу выходитъ. Пошто его ближнему на моемъ пути Богу молиться занадобилось?
Не вѣдаю, государь, можетъ и впрямь на богомолье…
Ты все на добро повернешь, только…
Пусти же, говорятъ.
Не пущу безъ доклада.
Пусти, изрублю!
Ѳедоровъ голосъ, не слышите? Впустить!
Ѳедоръ, ты?
Отъ князь Ивана Бабы за помочью присланъ. У насъ въ сторожевомъ сѣча: князь Василій Юрьичъ перемирье порушилъ.
Святители! и часу не прошло,
Какъ взялъ со мной онъ перемирье! Солнце,
Что намъ свѣтило, не зашло еще!
О, Господи! И вспомнить страшно,
Какъ крестъ честной ко мнѣ онъ цѣловалъ
Съ великими слезами, заклинаясь
Великой клятвою!
Пришелъ изгономъ.
И не замѣть сторожевые — мигомъ
Сюда бы налетѣлъ.
На конь! Живѣе!
Эй, трубача сюда!
А ты скачи —
Нѣтъ, ты со мной: подай шеломъ!
А ты
Гони живѣй въ Можайскіе полки,
Чтобъ князь Иванъ не медлючи ни часу,
Съ великимъ спѣхомъ помочь подавалъ!
А ты скачи къ Ощѣрѣ съ той же рѣчью.
Чего стоишь! Ступай!
Да гдѣ жь трубачъ?
Труби всполохъ! Шеломъ подайте!
Иль ты трубить со страху разучился?
Злодѣй! Давай и самъ я протрублю!
За мною, братья! Дружно, съ ярымъ крикомъ:
«Москва! Москва! За насъ Святой Егорій!»
Ума не приложу: какъ мнѣ теперь съ князь Дмитрій Юрьичемъ быть? Сюда повелѣлъ государь привести, анъ всполохъ… Здѣсь ли оставить, назадъ ли вести?.. Теперь коли государь вскорѣ… (Говоритъ въ дверь:) Имъ, сюда ведите.
Ты, княже, здѣсь побудь… Эй, Бунко! (Бунко показывается въ дверяхъ.) Бояринъ приведенъ?
Тута на дворѣ стоитъ.
Какъ намъ быть: сюда ли его вести, назадъ ли…
Коли моего, господине, совѣтишка послушаешь, я слово скажу.
Сказывай.
Такъ я смекаю: коли ихъ по разнымъ избамъ разсадить, у каждой избы сторожей надоть, а и здѣсь въ избѣ государева добра довольно, безъ караула не бросишь. Мы тоже въ малой силѣ остались, въ случаѣ чего, — оборони Господь! — вмѣстѣ отбились бы, а порознь безъ боя перевяжутъ.
Вѣрно. А дальше что?
А дальше, господине, совѣтишко мой таковъ: запереть ихъ тутъ въ избѣ обоихъ, а нашимъ всѣмъ на дворѣ стать. И ихъ двухъ и государево добро третье сбережемъ.
Дурости въ тебѣ, парень, довольно, а и разумомъ тебя Господь не обдѣлилъ, и совѣтъ твой гожій. Имъ, быть по твоему. (Боярскимъ дѣтямъ:) Вы за мной!
Всполохъ…. Шелъ сюда, видѣлъ: самъ на конѣ, впереди всѣхъ гонитъ. Кричатъ: «Москва»!… Не братъ ли Василій изгономъ? Нѣтъ, что загадывать! Не время еще! Терпи покуда, князь Дмитрій, терпи.
Пожалуй, господине, въ избу. Вамъ тутъ вдвоемъ веселѣй будетъ, а и намъ васъ сторожить сподручнѣй.
Княже, господине мой! Тебя ли, государя моего, вижу, въ полону, окована, опозорена!
Обезчестенъ, Никита, безвинно поруганъ. Господи, буди воля Твоя святая!
Дай мнѣ наглядѣться на тебя, руки твои изнуренныя поцѣловать, язвы ногъ твоихъ слезами горючими омыть!
Встань, Никита; обними меня.
О, княже мой, княже! Господине мой безцѣнный!
Подведи-ка меня къ столу; на лавку посади.
Господи, благодарю Тя, яко сподобилъ меня въ тяжкой неволѣ князю моему послужить. (Князь сѣлъ.) И я-то, старый, въ тѣ поры какъ на Москву тебѣ ѣхать, обезумѣлъ вовсе. Какъ было одного отпустить тебя, какъ было съ тобой не поѣхать! А и тяжко мнѣ, господине, горько, какъ подумаю. Ты ужь въ неволѣ, въ оковахъ томился, а я веселился, пировалъ безпечно!
Охъ, Никита, не такова горька мнѣ неволя, каково горько что безвинно отъ брата страдаю.
Дивлюсь и я: какъ онъ посмѣлъ на миру оковать тебя?
Онъ ли не посмѣетъ! Ему ли моя неволя горька! Слушай, какъ было дѣло. Пріѣзжаю я на Москву, встрѣтилъ ласково, пиръ готовить велѣлъ. Только ужь въ тѣ поры межь ними, у него съ братомъ Косымъ, нелюбовь пошла. Съ часу на часъ грамоты разметной ждали. Сталъ онъ меня на пиру выспрашивать: каковъ я съ братомъ и есть ли межь нами любовь? Говорю: «какъ съ тобой, государь, въ любви, такъ и съ братомъ Васильемъ въ совѣтѣ.» Пойдешь ли, спрашиваетъ, со мною на брата? «Нѣтъ», въ отвѣтъ ему молвилъ, «не пойду: ты мнѣ господинъ и государь и потому братъ старѣйшій, а князь Василій Юрьичъ по плоти мнѣ братъ, и ни чѣмъ я отъ него не обиженъ. Съ нимъ — позоветъ — на тебя не встану, но и ради тебя на него руки не подыму.» Я замолчалъ, и онъ ни слова. На томъ и кончили.
И онъ гнѣвомъ на тебя не распалился?
Куда! Къ концу-то пира я и думать про разговоръ забылъ! Онъ-то таковъ веселъ да ласковъ сталъ; самъ меня до сѣней проводилъ. Домой идучи: «за что мнѣ честь такая?» думаю. Съ тѣмъ и заснулъ. А поутру приказъ пришелъ: оковали меня и за приставовъ отдали.
Мать присовѣтовала! Не ея, чье же дѣло? Не у княгини Софьи, у кого думы кровавыя на сердцѣ, замыслы безбожные у кого на душѣ! Она всѣмъ на Москвѣ верховодитъ. Она злыми и несытыми очами на всѣхъ князей глядитъ. А вашему роду она пущая ненавистница. Не ея, чье же, господине княже, дѣло? Самъ подумай.
Не на нее, больше думать не на кого, а Богъ вѣсть. Ты какъ, Никита, въ московскія тенета попалъ?
Не обо мнѣ, княже, рѣчь. Не о томъ теперь забота. Какъ тебя-вотъ изъ неволи выручить, какъ за тебя, моего князя, отомстить, о томъ единая моя кручина. Господи! вѣдаю, грѣшна молитва моя, но изъ глубины сердца взываю къ Тебѣ: коли Ты на княгиню Софью гнѣвъ свой возложишь и помыслишь казнь совершить надъ нею, молю: содѣлай мя, грѣшнаго, орудіемъ гнѣва Твоего, рукою моею соверши надъ нею судъ, сподоби мя за князя моего отомстить! Аминь. (За сценой трубы.) Господи, что это? Аль къ намъ на выручку спѣшатъ? Княже! радостью труба сія въ сердцѣ моемъ прозвучала! Надѣйся, княже.
Полно, Никита, отбой трубятъ.
Чу, скачутъ. Ближе.
Даровалъ Господь государю великому князю надъ врагомъ побѣду и одолѣніе. Что вернется, о тебѣ, княже Дмитрій Юрьичъ, доложу. Дастъ Богъ, на радостяхъ гнѣвъ свой на тебя государь отловитъ: опять совѣтъ да любовь межь вами пойдетъ. А теперь лучше тебѣ, княже, отселѣ уйти. Добра тебѣ желаючи говорю. Иди-ка съ Богомъ. (Боярскимъ дѣтямъ.) Ведите.
Окованъ, въ путяхъ своихъ не воленъ.
Князей что смердовъ изъ избы въ избу гоняютъ.
Экія сердца-те неукротимыя! (Въ двери:) Бунко, пошли сюда изъ слугъ кого поумнѣй! Все ли у меня справлено? все ли сготовлено? (Слуга вошелъ.) А, пришелъ ты! О чемъ бишь спросить думалъ? Да. У васъ въ стряпущей повара не мѣшкаютъ?
Варятъ, господине, и жарятъ.
Ладно. Главное уху карасевую не забудьте: государь ее жалуетъ. Да еще скажи ты поварамъ….
(Дверь отворяется. Входитъ великій князь и его дворъ; Руно спѣшно сторонится; потомъ шепчетъ на ухо слугѣ; тотъ, выслушавъ, пробирается позадь бояръ въ двери.)
Вернулись Живо. Видите, коль дружно
За дѣло взяться, и Гослодь помощникъ.
Не сѣча вышла, а забава. Только
Мы за околицу, гонецъ на стрѣчу;
«Съ побѣдой, княже! на утекъ пошли!»
Покуда Ѳедоръ добѣжалъ сюда,
И не успѣлъ я протрубить всполоха,
Да разослать гонцовъ, какъ наши
Со всѣхъ сторонъ на помочь поспѣшили.
И помните: всегда побѣда будетъ
Коли съ отвагой, охрабривши сердце….
Что скажешь, княже? Аль опять измѣна?
Нѣтъ, господине государь: пригналъ
Съ удачею поздравить, съ краснымъ ловомъ:
Звѣрь не великъ, да шкурка дорога.
Загадки задаешь ..
Косой попался.
[Какъ? князь Василій Юрьевичъ пойманъ?
Не вѣрится….
Я въ торокахъ привезъ.
Ты, княже, поймалъ?
Не похвалюся.
Тоболинъ первый нагонилъ его,
Узналъ въ лицо, схваталъ, скричалъ на помочь,
Князь Баба подоспѣлъ, скрутили звѣря.
Князь Баба здѣсь?
Погналъ погоней;
Другихъ перекрутить взяла охота, —
А мнѣ сказалъ везти тебѣ гостинецъ.)
Веди; посмотримъ дорогаго звѣря.
Эй, подавай сюда Косаго князя.
Здорово, князь Василій Юрьевичъ! Добро
Побаловать. Что жь, княже, ты молчишь?
Зашелъ въ чужую избу, да не хочешь
Сказать привѣта на поклонъ хозяйскій!
Оторопѣлъ. А я заторопился,
Не погнѣвися, государь, забылъ:
Мы раньше князя языка схватали —
Изъ дворскихъ изъ его, бояринъ блибній —
Покаялся: «велѣлъ де князь Василій
Затѣмъ на государевъ станъ ударить:
Великаго де князя мыслилъ выкрасть,
Да въ заточенье засадить до смерти».
Была такая мысль? Ты точно думалъ,
Схвативъ, меня на вѣки заточить?
Была ли, нѣтъ ли — не видать теперь.
А разсуди: за что тебя щадить,
Какое отъ тебя добро я видѣлъ?
Клятвопреступникъ! Врагъ креста честнаго!
Такъ вотъ зачѣмъ просилъ ты перемирья!
Такъ вотъ зачѣмъ ты на душу бралъ клятву!
Въ тотъ часъ какъ крестъ мы оба цѣловали,
Ты замыслы кровавые питалъ,
И лгалъ кресту, какъ лгалъ ты государю!
Возьми моя — и стой ты предо мною,
Какъ я теперь передъ тобой стою:
Опутанный арканомъ и неволенъ
Себѣ въ защиту пальцемъ шевельнуть, —
И я сумѣлъ бы укорять въ измѣнѣ
И до-сыта ругаться надъ тобой!
И я бы грозное промолвилъ слово:
"Какъ на миру, на крестномъ цѣлованьи,
"Посмѣлъ де ты, великій князь Московскій,
«Князь Дмитрія Шемяку оковать?»
Я за свои дѣла отвѣтчикъ Богу,
А на землѣ никто меня не судитъ,
И надо "мной не ты судьей поставленъ:
Я не холопъ, не твой служилый князь,
Я въ отчинѣ такой же самодержецъ,
Какъ ты въ своей, на каменной Москвѣ.
Аль ты забылъ: стоитъ передъ тобою
Не ровня твой, не просто князь Московскій,
Великій господарь всея Руси.
Твой господинъ, твой государь, чье имя
Ты долженъ честно содержать, чье имя,
Опричь Господня, всѣхъ именъ грознѣе!
Ты не по правдѣ сѣлъ на столъ Московскій.
(Какъ умеръ твой отецъ, а мой
Старѣйшій братъ и дядя, — въ тѣ поры
Родитель мой, князь Юрій Дмитричъ,
Старѣйшимъ оставался въ нашемъ родѣ,
Но ты его не призналъ государемъ.
Твои бояре кинулись въ Орду
И у Татаръ вѣнецъ тебѣ купили, —
Но мой отецъ тебѣ не уступилъ,
Съ тобою бился онъ до самой смерти,
И хоть не разъ выганивалъ тебя
Изъ каменной Москвы, ты не смирялся,
Его старѣйшимъ не хотѣлъ признать.)
Съ чего же ты, гордыней обуянный,
Нелѣпо требуешь чтобъ я
Передъ тобой смирился смѣлымъ духомъ?
Не признаю тебя я господиномъ
И государемъ ввѣкъ не назову!
Строптивъ ты, княже! Только помни
Что за твое такое противленье
Я властенъ у тебя отнять удѣлъ.
Ты съ матерью своей, княгиней Софьей,
Задумалъ надъ князьями верховодить, —
Инымъ кусомъ, гляди, не подавися!
Грозишься ты лишить меня удѣла….
Опомнись! Князь Василій Юрьичъ
Тебѣ челомъ не билъ, прося землицы,
Какъ князь Иванъ, что здѣсь передъ тобой;
Въ твоихъ сѣняхъ, придя къ тебѣ съ поклономъ,
Не стаивалъ межь челядью дворовой,
Какъ братъ князь Дмитрій и сейчасъ стоитъ:
Меня служить себѣ ты не заставишь,
Ни отчины лишить меня не властенъ.
И смѣешь ты, измѣну учинивъ,
На государя своего грозиться
И буйнымъ языкомъ его порочить?
Князья! онъ васъ безчеститъ и коритъ,
И вы за честь свою вольны вступиться.
Ты, государь, обиженъ отъ него, —
А мы подъ властною твоей рукою,
И предъ твоей медка обида наша.
Братъ! преклонись передъ великимъ княземъ,
За грубость за свою добей челомъ
И назови отцомъ и государемъ….
Вы не князья, не княжескаго рода, —
Подкидыши къ отцовскому порогу!
Моя обида вамъ не за обиду,
И правда старая не въ правду вамъ!
Глядите, какъ учнете соколами
Воронъ ловить да по міру таскаться
Съ княжатами и женами своими,
Тогда меня помянете!
Молчи:
Не переносны мнѣ такія рѣчи!
И слушай, княже: если ты сейчасъ
За всѣ твои великія измѣны,
Потупивъ очи и смиряся сердцемъ,
Мнѣ, государю, не добьешь челомъ, —
То будешь мной казненъ безъ милосердья!
Князей рожденныхъ ты казнить не воленъ, —
Не предъ тобой мнѣ очи опускать.
Я буду смѣло на тебя глядѣть,
А ты взглянуть въ глаза мнѣ не посмѣешь.
Затѣмъ что совѣсть не чиста, затѣмъ
Что ты неправду учинить замыслилъ.
Я въ очи поглядѣть тебѣ не смѣю?
А ты…. гляди же смѣло на меня
И до-сыта старайся наглядѣться…
За порушенье клятвы передъ Богомъ,
За поруганіе креста честнаго,
За лютую измѣну государю, —
Такую казнь тебѣ я изрекаю:
Ты, Басенокъ, веди его, и тотчасъ
Пусть очи вырѣжутъ ему ножомъ!
Слѣпить его! и пусть идетъ хвалиться,
Что государь предъ нимъ потупилъ очи!
Чего жь ты сталъ? Веди, слѣпить его!
Измѣнники проклятые! Злодѣи!
Я научу васъ какъ ковать крамолы
И государя своего безчестить!
Гдѣ жь князь Шемяка? (Руку:) Я тебѣ давно
Велѣлъ его передъ себя поставить.
Иль дважды мнѣ указы повторять?
Я, государь…
Ты слушай государя,
Не разсуждай!
Великій государь!
Какъ ты на князь Василья опалился,
Тебѣ я не перечилъ, и за брата
Не вымолвилъ ни слова, а теперь
И за другаго брата не вступлюся,
Не стану говорить: «князь Дмитрій Юрьичъ
Не мало предъ тобою не повиненъ», —
Но объ одномъ начну молить усердно:
Сперва душой и сердцемъ успокойся,
А тамъ князь Дмитрія зови къ отвѣту.
Теперь ли, государь, во гнѣвѣ яромъ
И сердцемъ распаляся на иного,
Передъ собой велишь его поставить, —
Онъ безъ вины погибнетъ; не повѣришь
Ни оправданіямъ его, ни клятвамъ,
И тихое, покорливое слово
Въ твоихъ ушахъ упрекомъ отзовется!
Спасибо, милый братъ! Своею рѣчью
Ты отрезвилъ мой охмѣлѣвшій разумъ.
За брата Дмитрія не бойся: мирно
И ласково я съ нимъ поговорю.
Твои слова я твердо помнить буду,
Забудусь ли, — останови меня.
Прости мнѣ, государь! Не смѣлъ я духомъ
И робокъ на слово, — но дай мнѣ волю,
Да приласкай, да обнадежь меня, —
И я, непрошенный за всѣхъ заступникъ,
Тотчасъ назойливъ и навязчивъ стану:
Таковъ ужь видно парень уродился.
Вотъ и теперь: чай думаешь, за милость
Скажу тебѣ великое спасибо
И докучать рѣчами перестану?
Охъ, государь! не думай, не надѣйся:
Самъ на себя пеняй, я не отстану,
Все выскажу что на сердцѣ лежитъ.
Встань, милый братъ, и смѣло говори:
Ты злаго ничего сказать не можешь.
Не встану, государь! Молю за брата,
За князь Василій Юрьича молю!
Я вѣдаю: онъ согрѣшилъ на небо
И предъ тобой, великій государь.
И ты казни его, лиши удѣла,
На вѣки заточи въ темницу, — только
Не прикажи его слѣпить, не дай
Ты братней крови на землю пролиться!
Кровь пролитая вопіетъ на небо,
Она въ сердцахъ князей обидой встанетъ,
Войною вспыхнетъ, местью разольется.
Еще ты молодъ чтобъ учить меня!
Я, государь, учить тебя не смѣю,
И не судья межь братомъ и тобой;
А говорю: ты самъ еще не знаешь
Что повелѣлъ надъ братомъ сотворить.
Подумай, братъ: Васильева лица,
Какимъ его привыкъ ты съ дѣтства видѣть,
Ты больше не увидишь, какъ во снѣ.
Свершится казнь, его ты не узнаешь:
Гдѣ въ очи ясныя душа глядѣлась
И гдѣ сіялъ отъ Бога данный разумъ, —
Тамъ станутъ ямы, налитыя кровью;
Увидѣвъ ихъ, ты сердцемъ содрогнешься,
Отъ ужаса лицо свое закроешь,
И слезной Жалостью душа заноетъ!
Къ нему ты бросишься, прося прощенья,
Но темный взоръ не скажетъ: «я прощаю!»
И въ тѣ-поры про все ты позабудешь,
Про всѣ его обиды и измѣны,
И въ мысляхъ будешь помнить объ одномъ
Что возвратить очей ему не въ силахъ.
И самъ себя въ тотъ часъ ты проклянешь
За спѣшное и пагубное дѣло!
Да замолчи же! Не терзай меня!
Не бойся, государь! Еще не поздно,
Скажи лишь слово, отмѣненъ указъ.
Бѣги же, милый братъ, спѣши скорѣе!
Господине государь! По твоему государеву указу, ослѣпленъ есть князь Василій Юрьичъ.
О, Господи! Ты слышалъ, Сердцевѣдецъ,
Я повелѣлъ чтобъ казнь остановить,
За что жь меня ты покаралъ, мой Боже!
(Я, окаянный, брата отемнилъ, —
И тьма на вѣкъ мою покрыла душу!
Ей свѣтлыхъ радостей не вѣдать болѣ,
Какъ свѣту Божьяго слѣпцу не видѣть!)
Братъ Дмитрій! Не гляди ты на меня, —
Какъ взглянешь ты, слова твои припомню
И эти ямы, налитыя кровью!…
Будь проклятъ часъ какъ онъ въ полонъ лопался,
И мѣсто гдѣ я сталъ братоубійцей!…
Охъ, не могу здѣсь долѣ оставаться, —
Все кажется. изъ каждаго угла
Глядитъ Василій темными очами,
Грозится и на голову мою
Зоветъ отмщенье!… Господи помилуй!
Господине государь! Князь Дмитрій Юрьичъ приведенъ и передъ твои очи поставленъ. Попомни, государь: обѣщалъ ты мнѣ съ миромъ и лаской его встрѣтить.
Я помню, милый братъ; все помню.
Князь Дмитрій Юрьичъ! Я передъ тобою
Столь много согрѣшилъ что ей не смѣю
Обнять тебя, назвать не смѣю братомъ.
Прости меня, обиды не попомни,
За все что вѣдаешь, чего не знаешь,
За все, за все прости меня, прости!
Господь тебя проститъ, а я не помню…
Клянись же что за все меня прощаешь!
Клянуся, государь. И ты прости….
Теперь могу обнять тебя какъ брата….
Но ты стоишь окованъ предо мною?
Иль вы не видите что я прощенья
Прошу у брата? Снять съ него оковы
Не догадаетесь!
Охъ, слуги, слуги!
На злое дѣло вы орломъ летите,
На доброе — улиткою ползете.
Садися, милый братъ! Ужь я не знаю
Какъ обласкать, чѣмъ одарить гебя!
Коль не на радости что братъ простилъ
Когда же веселиться? А ужь я ли
Не радъ съ тобою миру? Милый братъ,
Клянусь тебѣ, свидѣтельствуясь Богомъ,
Что ни велишь, чего ни пожелаешь,
Во всемъ твою готовъ исполнить волю.
Столь много, государь, меня ласкаешь,
Что и не знаю….
Надо бы теперь
Въ честь брата дорогаго пиръ устроить,
Да пировать я нынѣ не досуженъ,
Не погнѣвися. На Москву пріѣдешь,
Ужь угощу, учествую тебя.
А нынѣ, хоть меня простилъ ты,
Все жъ тяжко на душѣ моей, охъ, тяжко!
Незамолимый грѣхъ….
Я, государь,
Про все забылъ.
Да я-то, я-то, братъ,
Забуду ли когда? О, Боже правый!
Не вниди въ судъ съ рабомъ Твоимъ Васильемъ!
Пойдемте, братья, всѣ пойдемте въ церковь:
Я со слезами каяться начну,
А вы молитесь да Господь отпуститъ.
Постой, братъ Дмитрій, скажи мнѣ — въ толкъ я не возьму — что съ великимъ княземъ сталось? Ласково говорилъ со мною, на Москву пировать звалъ, и незапно, ровно ужасное что припомнилъ, молиться началъ, плачетъ, въ церковь зоветъ….
Злое и страшное, братъ, совершилось дѣло: предъ самымъ твоимъ сюда приходомъ, братъ нашъ, князь Василій Юрьичъ, за порушенье клятвы….
Убитъ? Говори: убитъ?
Не убитъ, казненъ: отемнили его, очей лишили.
И ты при томъ былъ? И не вступился за брата?
Видитъ Богъ, молилъ я государя за брата, и, Богъ свидѣтель, повелѣлъ онъ остановить казнь….
Да не успѣли? Не успѣли? Такъ ли?
Не успѣли, видитъ Богъ, не успѣли!
И видитъ Богъ душу мою: до смерти не прощу государю что ослѣпилъ брата моего.
Братъ, не клянись! Родной мой, прости ему! Кабы ты видѣлъ какъ онъ терзался, какъ рыдалъ что не успѣлъ Василью простить!
Не даромъ же, княже, улещивалъ онъ тебя. «Прости, говоритъ, за все: что вѣдаешь, чего не знаешь, за все прости!» Не даромъ клясться тебя заставилъ что обидъ его не попомнишь!
Та клятва не въ клятву. Лестью онъ ее у меня выманилъ! О чемъ клясться заставлялъ, про то я не вѣдалъ.
А князь Красной и зналъ, да тебѣ не повѣдалъ! Кругомъ тебя, княже, обошли.
Стыдись, Никита Константинычъ! Тебѣ не смуту заводить бы, не братьевъ ссорить, а миръ межь нихъ ладить.
Слушай, княже, что тебѣ скажу: будь князь Василій Юрьичъ не родной братъ князю моему и господину, и въ тѣ поры на миръ его уговаривать не сталъ бы, а «не прощай обиды» молвилъ, «вступись за честь княженецкую. Сегодня брата слѣпилъ, завтра другаго»….
Братъ, не слушай его!
Не его, чести своей слушаю. А ему скажу: пойдемъ, Никита, отомстимъ за брата!
Какое злое дѣло еще замышляете? Опомнись, братъ, пощади кровь христіанскую.
Онъ братней крови не щадилъ, его ли я пощажу?
Не спѣши, княже, не торопи Бога. Наспѣетъ часъ, тогда отомстишь. А нынѣ….
А нынѣ?…
Пойдемъ, княже, въ церковь; съ великимъ княземъ помолимся. Затаи, господине, злобу въ сердцѣ своемъ и какъ онъ лестью опутывалъ тебя, и ты его опутай. А настанетъ время, я самъ месть твою разбужу.
Не заснуть ей во вѣки! Пойдемъ, Никита, станемъ льстить и кланяться, а подъ полой ножи готовить.
Господи! Братъ, погоди, что я тебѣ сказку! Ушелъ. (Опускаясь на колѣна.) Господи! Наставь меня, научи, какъ примирить мнѣ братьевъ моихъ!
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.
[править]КНЯЗЬ ШЕМЯКА.
КНЯЗЬ ДМИТРІЙ ШЕМЯЧИЧЪ (маленькій).
НИКИТА КОНСТАНТИНЫЧЪ.
НЕКРАСЪ, САЛТЫКЪ, КОЛТУЙ, Князь-Шемякины дѣти боярскіе.
БѢДА, бѣглецъ московскій.
КНЯГИНЯ ШЕМЯКИНА,
Эхъ, сидимъ мы тутъ съ тобой на, сторожѣ, ничего не видимъ, а у собора, поди, народу страсть.
Въ окно нешто не видать?
Увидишь тутъ! (Отходитъ отъ окна.)
Пожди, скоро, надо-быть, вернется кто — разкажетъ.
Разкажетъ! Своими ли глазами видѣть, али чужими, — что лучше? разсуди.
Чужими, по-моему, вѣрнѣй. Самъ, сколько ни гляди, всего не доглядишь. А потомъ досада: «Ахъ, дьяволъ тѣ ѣшь, самъ при томъ былъ, а что люди видѣли того не примѣтилъ!» А потому, говорю…. Стой, никакъ разказъ идетъ; слышь, по лѣстницѣ топотитъ.
Что тамъ у васъ, у собора-тъ, было? Сказывай живѣй.
Да ничего не пропускай. Все по ряду, какъ было.
Коль по ряду, по ряду и сказывать станемъ. Выѣхали мы: князь на конѣ, вокругъ него пять ли, шесть иныхъ князей, и что любо: всѣ-то они нашему князю свѣтъ Дмитрій Юрьичу на Москву помогать пришли. А слѣдомъ княгиня съ сыномъ въ саняхъ, а и сани-те заглядѣнье: дуга росписная, бубенцы малиновые, коренникъ опять — ну, дивоваться. Только мы на улицу, народъ такъ со всѣхъ сторонъ и хлынулъ — ровно плотину прорвало. И народу же — страсть! «Не Руза, Москва», подумаешь.
Ой-ли?
Ей-Богу! Шумятъ, орутъ, шапки вверхъ: «Живи нашъ князь со княгинею! Здравствуй, княже, на многая лѣта!» Господи, ажно слеза прошибла.
А у собора-тъ что же?
А у собора московскіе насъ дожидались. И скажу вамъ, братцы, видимо-невидимо съ Москвы ихъ набѣжало. Кого только межь ними нѣту: и бояре, и гости торговые, и чернецы! Всякаго народу довольно.
Съ чего ихъ сюда нагнало?
А съ того, сказываютъ: поборы нынѣ на Москвѣ велики стали, на Татаръ денегъ много берутъ.
Толкуй! Просто сказать, великій князь Москву Татарамъ продалъ, а еще уговорился: всѣхъ князей извести и по всѣмъ городамъ татарскихъ царевичей насажать. Съ того и нашъ князь подняться вздумалъ.
Чего не знаю, не знаю, а что на Москву князя зовутъ, своими ушами слышалъ: «ничего де не опасайся, иди: безъ боя вороты отворимъ; непокорныхъ всѣхъ перевяжемъ; своими руками на столъ Московскій посадимъ.»
Ну, а князь что?
Князь ничего. Соколомъ глядитъ да посмѣивается. Рѣчь имъ въ отвѣтъ держать сталъ.
Что жь говорилъ-то?
Рѣчи, признаться, не дослышалъ. Народъ больно напирать сталъ, едва князя съ паперти не столкнули; ну, послали насъ народъ маленько поосадить. А тѣмъ временемъ князь въ соборъ прошелъ.
А дальше что?
А дальше Никита Костентинычъ меня сюда послалъ: сказать чтобъ здѣсь не мѣшкали, пиръ Живо готовили.
Ну, а походъ-отъ на Москву сказанъ ли?
А чего не знаю, братцы, того не знаю.
Говорилъ, всего не доглядѣть….
Теперь хоть князева пріѣзда не проглядѣть.
И то….
Батюшки! у крыльца ужъ! и съ княгиней. Бѣжать!
А мы?
А двери отворимъ, князя у дверей встрѣтимъ.
Такъ крѣпко, говоришь, княгиню хвалятъ?
Ужъ такъ-то хвалятъ, господине-княже,
Ни разказать, ни описать нельзя.
«И пригожа-то, и умна княгиня,
Привѣтлива и ласкова безъ мѣры,
Не ей де, говорятъ, служить, — кому же?»
Ну, попросту: съ ума свела московскихъ.
Чу, Москвитянъ съ ума свела, княгиня.
А пусть ихъ сходятъ! Только, Дмитрій,
Мнѣ пользы нѣтъ, а и тебѣ не вижу.
Я этимъ перебѣжчикамъ не вѣрю,
Не вѣрю и тому что крестъ цѣлуютъ.
Чуть туча набѣжитъ, да свистнетъ буря,
Они, какъ овцы, побѣгутъ отъ насъ
Еще скорѣй чѣмъ къ намъ съ Москвы бѣжали.
И правду молвишь, госпожа княгиня, —
Не князь имъ дорогъ, а его хлѣба.
Я знаю самъ: на нихъ не полагайся,
И пальца въ ротъ имъ не клади, а все же
Прикармливать, ей-ей, не худо. Всѣхъ-то,
Кому великій князь пришелся солонъ,
Кто у него, за что ни есть, въ опалѣ, —
Всѣхъ милости прошу къ себѣ на службу.
Чѣмъ больше ихъ, тѣмъ ближе мы къ Москвѣ,
Что человѣкъ — ступень на столъ Московскій.
Давнымъ-давно я эти рѣчи слышу,
А до Москвы далече, какъ и было.
Далече, Митя? Не видать отсель?
Не бойся; не уйти Москвѣ отъ насъ.
Пословицу: не мѣсто къ головѣ
Идетъ, а къ мѣсту голова, — слыхалъ ли?
Да голову-то надо поберечь:
Сперва обдумай, осмотрись, намѣться,
А бить начнешь, такъ бей навѣрняка.
По-твоему: обдумывать — вѣкъ думай,
А осмотрѣться — прогляди глаза;
Намѣтиться — до той поры все мѣтить,
Пока тебя, намѣтивъ, не убьютъ.
И смѣхъ-то мнѣ съ тобой и горе, Дмитрій!
Какъ мнѣ заставить чтобы ты не мѣшкалъ,
Шелъ смѣло на Москву — ужь и не знаю.
На просьбы глухъ ты, ласки не сильны.
Неужто мнѣ приняться за попреки,
Оказать въ глаза что самъ же обѣщалъ
За вѣрную любовь Женѣ награду,
Хвалился: «молъ свезу тебя въ Москву,
И станешь государыней Московской?»
Что обѣщалъ, то все исполню, Ольга.
Извѣрилась въ тебя совсѣмъ я, Дмитрій.
И упрекать ужь больше не хочу.
Упрекамъ дѣлу не помочь. Охъ, вижу,
Давнымъ-давно тебѣ я надоѣла,
Да только ты, чтобъ я не домекнулась,
Опутывалъ меня лукавой рѣчью,
Все обѣщалъ, чтобъ только обмануть.
Охъ, Ольга, Ольга! знай ты каково
Мнѣ весело такія рѣчи слушать….
Хоть ты, Никита, за меня вступись.
Я за княгиню съ радостью вступлюся.
Что ей ты обѣщалъ да не исполнилъ
Не подивлюсь, — и мнѣ ты обѣщалъ!
Ты помнишь ли, а не забылъ доселѣ —
Хоть десять лѣтъ прошло, до слова помню —
Какъ брата твоего велѣлъ слѣпить
Великій князь, ты мстить хотѣлъ тотчасъ же,
Но я сдержалъ твой гнѣвъ, сказалъ: «пожди,
Настанетъ часъ, и месть я разбужу.»
А ты въ отвѣтъ: «ей не заснуть во вѣки.»
Теперь бужу, не добужуся мести, —
Охъ, вѣрно умеръ братъ, и месть во гробѣ!
Ему ли помнить о покойномъ братѣ!
И не грѣшно, не стыдно вамъ обоимъ
Напраслину взводить и лгать безбожно?
Когда Москвѣ я доброхотомъ былъ?
Не лѣтось ли, какъ царь Махметъ поднялся,
И князь великій присылалъ стократно,
Моля чтобъ я пришелъ ему на помощь?
Должно-быть, я помогъ ему, — не отдалъ
Его въ полонъ Татарамъ, нѣтъ!
Дивлюся,
Какъ въ тѣ лоры его не пожалѣлъ ты,
Какъ не простилъ и не помогъ ему?
Должно-быть я, какъ былъ онъ въ полону,
Великаго княженья не искалъ?
[И не ко мнѣ посолъ съ Орды пріѣхалъ,
Не я съ посломъ царевымъ совѣщался,
Готовя зло на голову Василью!]
А что же вышло? Гдѣ теперь Василій?
Не на Москвѣ ль сидитъ великимъ княземъ?
[Пока ты, какъ теперь, тянулъ да мѣшкалъ,
Да пировалъ съ посломъ, — Москва за дѣло
Взялася не по-твоему. Они
Передъ царемъ тебя же оболгали,
Сказавши будто ты посла убилъ:
Съ того де и посолъ не ѣдетъ долго.
А послѣ, какъ повѣровалъ имъ царь,
Да отпустилъ Василья, взявши выкупъ,
Они жь посла, подстороживъ въ пути,
Зарѣзали, — а ты сюда бѣжалъ
Съ великимъ срамомъ и безчестьемъ!
Что же?]
Должно, я здѣсь сидѣлъ сложивши руки,
Ни войска не собралъ, а ни съ князьями
Не смолвился? Одинъ сижу какъ прежде?
Помощники-князья ушли, должно-быть!
И ты, какъ выростешь, такой же будешь?
Какъ тятя же! «Иду», а самъ ни съ мѣста?
Да.
Что жь? Жди, пируй покуда на досугѣ,
Авось Москву съ друзьями пропируешь!
Уйти мнѣ отъ тебя! Одни попреки,
А нѣтъ того, чтобы утѣшить мужа.
Сама утѣхи вижу ли? — Нѣтъ, Димитрій,
Не за тобою живучи мнѣ быть
Великою княгинею Московской!
Дворецкій, господине княже, доложить приказалъ; пиръ cготовленъ, да еще, господине, человѣкъ нѣкакій пригонилъ, проситъ очи твои видѣть, сказывается съ Москвы гонцомъ, отъ твоихъ, господине княже, доброхотовъ съ грамотою.
Зови сюда.
А ты ступай, Митюша,
Проголодался чай. Бѣги же къ нянѣ. (Провожаетъ сына)
Господине-княже!
Со мною говори: вѣстей московскихъ
Не любитъ князь: они ему докука.
Государыня-матушка, великая княгиня Московская! Челомъ тебѣ бью.
Спасибо что порадовалъ меня
Въ великія княгини. Слышишь, Дмитрій,
Не ты, а бѣглый жаловалъ. — Скажи же
Какъ звать тебя по имени, чтобъ знать мнѣ
Кому за честь должна сказать спасибо.
Твой, государыня, богомолецъ смиренный. Изверженъ изъ ангельскаго чина, сирѣчь разстрига, а зовутъ Бѣдою.
Должно, за добрыя дѣла, страдалецъ.
Истинно, господине, за добрыя. — Какъ пріѣзжалъ къ намъ Сидоръ-митрополитъ, что папежскую ересь завести у насъ, окаянный, думалъ, — не знаю за что, видно за грѣхи мои тяжкіе, по родительскому неумоленію, полюбился я ему, душъ христіанскихъ губителю, и взялъ онъ меня, правыя вѣры отступникъ, съ собою на погибельный соборъ, во градъ Флорентію. А какъ вернулись мы съ собора, и задумалъ онъ, вышерѣченный Сидоръ-отступникъ, на обѣдни папу своего злочестиваго поминать, и пришлось ему со студомъ веліемъ со стольнаго града бѣжать, — въ тѣ поры и меня, яко любовника его ближняго, изъ ангельскаго чина извергли, и прозвался оттоль Бѣдою. Азъ-жъ грѣшный ни въ чемъ неповиненъ быхъ, и его, Сидора, по всякій часъ клятвенно клялъ, а во градѣ Флорентіи будучи, папѣ ихъ римскому, въ его гнусную бородёнку плюнуть хотѣлъ, да свои удержали.
Ты хорошо себя хвалить умѣешь,
За то скажу тебѣ я: исполать! —
А что, Никита? Онъ между такими жь,
Какъ самъ, людишками хвалиться можетъ,
Межь проходимцами онъ славный витязь!
Вотъ намъ съ тобой межь русскими князьями
Похвастать нечѣмъ. — (Бѣдѣ:) Ты чего же хочешь?
Службишки, государыня, прошу; повели въ подьячій написать. Азъ же вельми книженъ и грамотенъ есмь, и отъ языкъ иноплеменныхъ малость толкую.
Не врешь, Бѣда? Бѣда, коль прихвастнулъ.
Истинно, государыня. Прислушать изволь. Salve, domine. Ite, missa est.
Да будетъ же тебѣ: нашла утѣху!
И эта хороша, какъ лучшей нѣту.
Онъ съ грамотой…
Ужли читать ты станешь?
Аль ты забылъ, у насъ сегодня пиръ
Гдѣ грамота?
Подай сюда, Бѣда.
А на словахъ скажи: какія вѣсти?
Вѣсти, государыня, великія, поѣхалъ князь великій, съ княжатами своими, съ княземъ Иваномъ и съ Юріемъ княземъ, съ Москвы, къ Троицѣ, въ Сергіевъ монастырь, а и ѣдутъ они, государыня, въ малыхъ людяхъ, человѣкъ всего съ двадцать, и о томъ же въ грамотѣ писано.
Когда поѣхали?
Вечоръ.
За вѣсти
Беру тебя въ подьячій. (Бьетъ въ ладони:) Эй, кто тамъ?
Одѣть и накормить его. Ступай;
Про вѣсти никому, Бѣда, ни слова!
Подай, же грамоту.
Пойдемъ на пиръ,
Чай, гости заждались… Прочесть успѣемъ:
Дни три, дастъ Богъ, не меньше пропируемъ.
Подай же, говорю.
Возьми, читай…
Коль вѣсть услышавъ, ты не встрепенулся
И не велѣлъ коней сѣдлать, чтобъ слѣдомъ
Орломъ летѣть на красную добычу, —
И грамоту прочтешь, все то же будетъ!
Что, княже, въ грамотѣ?
До слова то же
Что говорилъ гонецъ. (Женѣ:) Пойдемъ на пиръ!
Зовешь-таки на лиръ, — опомнись, Дмитрій!
Теперь удача намъ плыветъ на стрѣчу,
А мы упустимъ, не пошлемъ
Схватить Василья, — пропадай на вѣки
И гордыя мечты, и столъ Московскій!
Провѣрить надо: нѣтъ ли тутъ обмана?
До вечера пождемъ. Коль только правда,
Къ намъ не одинъ гонецъ съ Москвы пригонитъ.
До вечера? Ты лучше погоди
Пока великій князь въ Москву вернется,
Да на тебя придетъ. А ты — все жди!
Дождешься какъ возьмутъ тебя въ полонъ,
Дождешься какъ жену твою и сына
Посадятъ за желѣзную рѣшетку, —
Тогда иди, пади Василью въ ноги,
Проси чтобы простилъ тебя; авось
Пожалуетъ: велитъ слѣпить, какъ брата!
Да полно же тебѣ терзать меня
И издѣваться надо мной. — Никита,
Ступай и князь Иванъ Андреичу скажи
Указъ мой грозный: «выступить немедля,
Идти на Троицу изгономъ.» Съ нимъ
И ты пойдешь.
О, княже…. Государь мой!
Звѣрь не уйдетъ — въ томъ честь моя порукой!
Иди, спѣши. А ты попомни, Ольга,
Что ты меня понудила. И знай,
Коль гибель ждетъ, — изъ-за тебя погибну!
За все отвѣчу. А теперь на пиръ,
И тамъ указъ свой грозный объявлю, —
И погляжу: кто мнѣ не покорится? —
Сегодня же въ ночь князь Дмитрій Юрьичъ
Со всею силой на Москву идетъ.
ВЕЛИКІЙ КНЯЗЬ ВАСИЛІЙ.
КНЯЗЬ ИВАНЪ МОЖАЙСКІЙ.
РУНО.
НИКИТА КОНСТАНТИНЫЧЪ.
БУНКО.
САЛТЫКЪ.
НИКИФОРЪ, пономарь.
РАТНЫЕ КНЯЗЬ ИВАНА и ШЕМЯКИНЫ, конные и пѣшіе.
Ты, Никифоръ, при томъ былъ?
Былъ, господине.
Сказывай, какъ дѣло было
Сидѣлъ государь у игумна, разговоръ вели. И вдругъ шумъ на монастырѣ всталъ, дѣти боярскія загалдѣли, государь на крыльцо: «что де прилунилось?» Анъ гонецъ пригонилъ, Бункомъ зовутъ.
Бункомъ? Не нашъ ли бывшій?
Онъ, господине, и есть. Докладываетъ: «Идутъ де, государь, князь Шемяка, а съ нимъ Можайскій князь: изгономъ де на Троицу гонятъ.» Государь осердчалъ даже: — «Ты, говоритъ, мнѣ сперва служилъ, а потомъ къ князь Дмитрій Юрьичу побѣгалъ, а теперь опять ко мнѣ пришелъ. И мнѣ тебѣ, переметчику, на братьевъ своихъ повѣрить!»
Не повѣрилъ?
Не далъ, господине, вѣры. И Бунка велѣлъ изъ монастыря выбить.
По дѣломъ ему, вору. И сильно били?
Таково-то, господине, били: не случись у него лыжъ съ собою, да не успѣй онъ ихъ на ноги нацѣпить, — Живому ему отсель не уйти бы! Наши за нимъ было, да самъ, господине, вѣдаешь, снѣгъ нонѣ глубокъ: девять пядей.
Когда же государь сторожу выслалъ?
Съ полчаса этакъ времени прошло, приказалъ дѣтямъ своимъ боярскимъ къ Радонежу выйти, на горѣ сторожей встать.
Береженаго Богъ бережеть. — А про меня тутъ государь не спрашивалъ?
Какъ же. «А дворецкій мой, говоритъ, гдѣ?» — А по твоему, отвѣчали, — государеву указу столъ на иноковъ готовить пошелъ, какъ приказалъ ты, государь, иноковъ сегодня кормить.
Такъ, такъ. Такъ я имъ отвѣчать наказалъ. Ну, а государь что?
А государь, господине; «не тревожьте де старика; онъ, говоритъ, свое дѣло знаетъ».
Такъ и сказалъ: «онъ де», сирѣчь я… «онъ де, говоритъ, свое дѣло знаетъ»?
«Знаетъ», говоритъ.
«Знаетъ»! Ишь, Никифоръ, каковъ добръ у насъ государь. «Онъ де свое дѣло, говоритъ, знаетъ!» Кто по нонѣшнимъ временамъ человѣка за глаза похвалитъ. А никто. Царя, того за глаза бранятъ. А государь! «Онъ де, говоритъ, свое дѣло знаетъ?» А, Никифоръ? «Знаетъ», говоритъ?
«Знаетъ», господине.
«Онъ де знаетъ»! То-то. Ахъ, Господи, Господи! «Знаетъ». Одначе заболтался я съ тобой, пойти….
Никакъ государь сюда идти изволитъ.
Столъ, государь, по твоему указу на иноковъ сготовленъ, — прикажешь ли иноковъ къ столу звать?
Зови, да….
Господи! Что за человѣкъ прибѣжалъ? Палъ онъ что ли? Нѣтъ, лыжи сымаетъ. Никакъ Бунко опять проявился. Онъ и есть.
Гдѣ государь?
Опять ты, переметчикъ? За смертью своей пришелъ видно.
Тебя, государь, отъ смерти спасти хочу.
Отъ васъ, переметовъ, нѣтъ мнѣ спасенья.
Не гнѣвись, государь. Выслушай ты меня. Какъ бѣжалъ я отъ дѣтей твоихъ боярскихъ, самъ не зналъ, куда ноги несутъ. Добѣжалъ до Радонежа, на сѣнникъ къ мужику отдохнуть забрался.
Ну?
Отдохнувши, дальше бѣжать хотѣлъ, да какъ выгляну: твоя, государь, сторожа на горѣ стоить. Даже ужахнулся. «Не меня ли имать пришли?» подумалъ.
Что ты про свое, ты про государево дѣло сказывай.
Сейчасъ, господине, доложу. Черезъ нѣкоторое время, опять выглянулъ, все бѣжать думалъ. Анъ отъ Москвы обозъ идетъ, многія сани, которыя полостьми покрыты, которыя рогожами, и за каждыми-то саньми человѣкъ лѣтъ идетъ. Заглядѣлся я: что-молъ везутъ? А и дѣти твои боярскія заглядѣлись же, и оружье у нихъ брошено, въ кучѣ лежитъ. А то, государь, не обозъ, они были.
Кто они?
Вороги твои, государь. Какъ подъѣхали, изъ каждыхъ-то саней по два выскочило, да на твою сторожку, всѣхъ перекрутили. А слѣдомъ вершники наскакали. И призналъ я, государь, князь Иванъ Андреича въ лицо, да Никиту Константиныча. Какъ прошли, я за лыжы, да черезъ поле, на перерѣзъ. Спасайся, государь: изгономъ на тебя идутъ.
Лжешь ты! Не можетъ того быть, чтобы братья на крестнемъ цѣлованьи на меня пошли.
Не вѣришь ты мнѣ! Господи! Никифорушко! глянь ты, голубчикъ: съ лѣстницы виднѣе. Оглянись назадъ.
Государь! Сани сюда, много саней бѣжитъ. И вершники слѣдомъ!
Господи! Неужто братья руку на меня подняли? — Руно, бѣги ты къ игумну, моли его, слезно, на колѣняхъ моли, чтобы дѣтей схоронилъ.
Ты, государь, какъ же одинъ, безъ людей останешься?
Обо мнѣ, старикъ, не плачь: молодыхъ князей спасай! Князь Ивана береги: онъ, по моей смерти, государь тебѣ будетъ (цѣлуетъ Руно). Иди же; съ Богомъ.
Государь, затворись ты въ притворѣ церковномъ и ключъ съ собой возьми, изнутри замкнись. Не станутъ же дверей въ храмъ Божій ломать!
Надоумилъ, спасибо. (Идешь.) Пусть я погибну, но дѣтей неповинныхъ сохрани и помилуй, Господи!
Изнутри, государь, замкнись. А то боюсь; пытать станутъ: съ пытки ключа не выдать бы.
Никифорушко, близко они?
Сейчасъ, окаянные, сюда будутъ; стадомъ, что волки лютые, гонятъ.
Никифорушко, какъ намъ государя сласти?
Не мы, Господь развѣ его спасетъ!
Гдѣ великій князь?
Нѣтъ здѣсь государя: съ часъ времени какъ на Ростовъ отъѣхалъ.
Что ты путаешь? На какой Ростовъ? (Сошелъ съ коня.)
Былъ у игумна. Нѣту тамъ государя. Въ церковь, сказываютъ, прошелъ.
Ждалъ и я его, да не проходилъ.
Ты кто таковъ?
Пономарь здѣшній.
Подавай ключи; отворяй въ церковь.
Сейчасъ, княже. (Будто ищетъ ключей.) Грѣхъ какой: дома ключи забылъ.
Что ты ихъ, княже, слушаешь. Одинъ одно, другой другое. Безпремѣнно онъ въ церкви. (Особенно громко.) Иди ты, княже, въ церковь, постучи въ двери, скажи государю: на миру мы къ нему пріѣхали (тихо.) Выманить его надо, а выманишь — поговори ты съ нимъ, съ три короба ему наговори, пока наши ребята монастырь обшарятъ.
Ладно. Не впервой.
Сговаривались о чемъ-то.
Мы на миру. На миру мы.
Отъ Божьяго суда не схорониться. — Братъ, князь Иванъ!…
Челомъ тебѣ, господине государь, бью….
Челомъ бьешь, — сторожу мою зачѣмъ же избилъ?
Не погнѣвись, господине государь: кто доносилъ тебѣ, глядѣлъ, да со страху, видно, не доглядѣлъ; твои же, государь, дѣти боярскія виноваты: накинулись-было нашъ обозъ грабить, а мы посмирили.
Правду, нѣтъ ли говоритъ, — ты, братъ Иванъ, за его слова предо мною отвѣтчикъ….
Господине государь! Людишки межь насъ, вижу, смуту заводятъ, поссорить насъ хотятъ, а мы, государь, на миру; истинно тебѣ говорю…. (въ сторону:) Что бы мнѣ соврать-то ему?
Гляди, государя отъ церкви отманиваетъ. Предъ нимъ вертится.
Аки бѣсъ предъ заутреней. Въ глаза глянуть не смѣетъ.
Государь, на миру мы, а…. А прослышали, отъ Татаръ тебѣ тягость, окупъ великъ съ тебя требуютъ; на помочь къ тебѣ, государь, спѣшили.
Братъ! не обманывай…. Охъ, лучше сейчасъ же меня здѣсь въ чернецы постригите, и пусть до смерти изъ монастыря честнаго не выйду!… Только дайте мнѣ видѣть образъ Божій и Его Пречистой Матери….
Что у тебя, государь, на мысли!… Господи! Не первый годъ меня знаешь. И всегда-то, гдѣ я ни буду, твой человѣкъ есмь…. Коли я къ недругамъ твоимъ, государь, приставалъ, случалось, Господи! самъ вѣдаешь неволей, по бѣдности, шелъ. Чтобъ отчины не потерять, да матери моей на старости лѣтъ по чужимъ отчинамъ не скитаться!… А теперь…. (въ сторону) Что-жь Салтыкъ треклятый нейдетъ! (вслухъ). А теперь…. Господи!… знамо, межь вами князьями, князишки мы махонькіе…. а вотъ-те Христосъ!…
Братъ! вспомни еще: вѣдь здѣсь у Троицы, въ этой вотъ самой церкви, надъ гробомъ Сергіевымъ, клялся ты мнѣ никакого лиха на меня не мыслить. Гляди: церковь цѣла стоитъ, и икона что мы цѣловали цѣла же на гробѣ чудотворцевомъ лежитъ….
Да коли мы лихо какое…. да падетъ оно на головы наши! Ужъ и не знаю чѣмъ поклясться тебѣ…. Не вѣришь ты! Господи, уйти мнѣ лучше…. (Подходя къ Никитѣ, тихо.) Да что жь они медлятъ?
Братъ, подойди ты ко мнѣ, вѣрю я тебѣ, только успокой ты сердце мое. Пойдемъ въ церковь, и надъ гробомъ чудотворцевымъ повтори слова свои.
Съ радостью, государь, повторю. (Замѣтивъ входящаго Салтыка.) Иди, я за тобой, государь.
Ну что? — тише говори.
До стальныхъ, человѣкъ съ пять, перекрутили.
Свисти. — Сейчасъ, государь. (Никитѣ.) Бери же его.
Съ радостью, государь! (Быстро скрывается въ толпѣ.)
Что за люди? Гдѣ жь братъ? Гдѣ князь Иванъ?
Князь Василій! Пойманъ еси великимъ княземъ Дмитрій Юрьичемъ.
Разбойникъ! что ты надъ государемъ сдѣлалъ?
Уймите его. (На Бунку насѣло нѣсколько человѣкъ.) А князя въ сани и на Москву!
Господи! да будетъ воля Твоя святая!
(Пользуясь суматохой, Салтыкъ срываетъ съ великаго князя шапку и нахлабучиваетъ ему на голову свою. Никита дѣлаетъ знакъ; великаго князя хотятъ вести)
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.
[править]ВЕЛИКІЙ КНЯЗЬ ВАСИЛІЙ.
КНЯЗЬ ШЕМЯКА.
КНЯЗЬ ИВАНЪ АНДРЕЕВЪ.
ИВАНЪ АКИНФИЧЪ, дворецкій великой княгини Софьи.
ѲЕДОРЪ БАСЕНОКЪ.
НИКИТА КОНСТАНТИНЫЧЪ.
САЛТЫКЪ.
ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ СОФЬЯ ВИТОВТОВНА, мать великаго князя.
ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРЬЯ ЯРОСЛАВНА, жена великаго князя.
КНЯГИНЯ ШЕМЯКИНА.
Свѣчи поставишь, великой княгинѣ доложи: матушка-молъ свекровь зоветъ, пришла-бы со мной посидѣть. (Служанка уходитъ.) Садись, Иванъ, подождемъ государя.
Замѣшкался что-то государь у Троицы. (Сѣлъ.)
Да, позамѣшкался. — А еще двое, говоришь, въ ночь бѣжали?
Двое ихъ бѣжало, да невеликъ намъ, матушка-государыня, ущербъ, а и князь Дмитрій Юрьичу прибыль не велика же
Сегодня двое, завтра двое — черезъ мѣсяцъ сочти, много выйдетъ.
Да кто бѣжитъ, матушка княгиня, кто бѣжитъ-то, спроси. Который отъ государя — самъ же и виноватъ — не стерпѣлъ; другой: «обидѣлъ де меня, государь», жалуется; ишь услуги его великія, а жалованья отъ государя нѣту! Третьему все, вишь, мерещится: только онъ съ Москвы, богатъ станетъ; чуть ли не пять городовъ ему въ кормленье дадутъ. Послѣдніе люди, матушка, бѣгутъ, пустой народишко. Еще не слава ли Богу сказать что бѣжали-то.
Не въ томъ бѣда что бѣгутъ, а въ томъ — шатость заводится. Соблазнъ, Иванъ; на всю Русь соблазнъ.
Не въ нихъ, государыня, соблазнъ; не будь болота, негдѣ бы чертямъ водиться; не будь на Руси иныхъ, кромѣ государя, князей, некуда было бы бѣгать. А князь Дмитрій Юрьичъ — сама знаешь — каковъ человѣкъ есть: ни слово ему не свято, ни крестъ честенъ. Я, чай, спитъ, — во снѣ злое видитъ. А теперь ему ли не лафа? Государь, какъ изъ татарскаго полону выкупился, — про всѣ его обиды позабылъ. Пытали мы говорить, слушать не хочетъ: «Господь-де ему воздастъ!»
Того мало: вовсе не бережется онъ Шемяки, а тотъ, гляди, зубы на насъ точитъ.
Пусть точить, показать не посмѣетъ. Не того боюсь: онъ придетъ на насъ, того опасаюсь: государь по-нашему не сдѣлаетъ. Говорю: на Москву его вызвать; не пойдетъ, понудить. И тутъ всѣ его грѣхи высказать; покается, челомъ добьетъ, простить да блюсти за нимъ строго, вѣрнаго человѣка къ нему приставить, обо всемъ доносилъ-бы.
Дѣло говоришь. Съ Шемякой иначе не сообразишь. И ластится, и укусить норовитъ. Лукавый человѣкъ! Псы такіе бываютъ, — идешь мимо, смирнехонько лежитъ, на солнышкѣ грѣется, на тебя не взлаетъ, а безъ опаски пройти: сзади подкрадется и укусилъ. Таковъ же и князь Дмитрій Юрьичъ.
Еще одно въ немъ есть: съ мелкими князишками ладить умѣетъ. Я чай, Можайскій около него вьюномъ теперь вьется, не будетъ ли какой подачки. Охъ, всѣхъ этихъ князишекъ давно прикрутить бы пора!
Прикрутить, прикрутить… Охъ, Иванъ, Иванъ, стара я становлюсь. Умнѣй, говорятъ, старики-те; правда, умнѣй съ лѣтами стала, чего не замѣчала, теперь то вижу, — да смѣлость запала. И шепнула-бы порой словечко государю, — Василій бе, побаловаться грѣхъ, сынъ ко мнѣ покорный, къ материнскому слову внимательный, — да боюсь: «а какъ не удасться?» думаю. Такова ли прежде была? Чай, помнишь. Задумано — сдѣлано.
Мнѣ ли, матушка, забыть!
Эхъ, молодое время, золотое время! прошло, миновалося. Лѣтъ бы пятнадцать, хоть десять съ костей долой, — отъ Шемяки теперь, послѣ всѣхъ его лукавствъ, духа не осталось бы! Взвизгнуть не успѣлъ бы! Ты чего бе всталъ? Сиди, Иванъ.
Великая княгиня никакъ идетъ.
Позвала тебя, невѣстушка, того не вспомнила: мнѣ, старой, сна нѣту, а ты можетъ и легла бы…
До сна ли, матушка! нѣтъ, вмѣстѣ Василья подождемъ. И то думаю: къ вечернямъ вернуться обѣщалъ, доселѣ нѣту.
Опозднился, не бѣда. Присаживайся-ка, потолкуемъ. И ты, Иванъ, съ нами посидѣлъ бы…
Съ радостію бы, государыня, да…
Аль что неладно?
Дѣло-тъ, государыня, пустое, и докладывать было не думалъ…
Сказывай ужь.
Какъ шелъ я, государыня, сюда, по твоему зову, сторожа въ сѣняхъ мнѣ не показалася; ровно они лишнее хлебнули…
Пьяны?
Не скажу пьяны, а тверезыми тоже грѣхъ назвать. Думалъ еще разъ дворъ обойти, и коли что, своихъ слугъ на сторожу поставить.
Такъ, Иванъ Акинфичъ, и сдѣлай; да не мѣшкай, ужь сдѣлай мнѣ милость.
Ну, ну, Иванъ, поди; невѣстушку мою любимую успокой.
Прощенья, государыни, прошу.
Что-й-то, невѣстушка, тревожно глядишь? Чѣмъ обезпокоилась?
Охъ, матушка, цѣлый-то вечеръ покою себѣ не знаю; томитъ меня: великая тома на меня напала. А думы одна другой чернѣй; гоню ихъ, а онѣ, ровно тучи громовыя, такъ и наплываютъ, такъ и наплываютъ, душу заволакиваютъ. Въ верху, одна сидючи — брани меня, матушка, не брани — всплакнула даже.
О чемъ? Что Василій къ вечернѣ обѣщалъ, да не пріѣхалъ?
Скучно мнѣ, матушка, на сердцѣ тревожливо. А Иванъ Акинфичъ своею рѣчью пуще меня растревожилъ.
Слуги ради праздника лишнее выпили, а тебѣ тревога! Нечего сказать, велика бѣда: масленну почуяли — черезъ недѣлю вѣдь. Охъ, не слѣдъ бы Ивану и докладывать, тебя только напугалъ. Оно не порядокъ, что говорить! Да тревожиться нечего: гляди я, старуха, куда мнительна, а и то не испугалась.
Охъ, матушка, какъ сердце у кого напугано, малость тревожитъ. Впереди бѣды не видишь, старые страхи вспомнишь. Вотъ и теперь, — точно въ явь все опять вижу. Лѣтось — помнишь ли? — такъ же вотъ мы съ тобой засидѣлись, спать ты меня посылала, а я не шла, упрямилась. Господи, словно радости дожидалась! И вдругъ шумъ на дворѣ, крикъ; не стерпѣли мы, на крыльцо выбѣгли, думали: не гонецъ ли отъ Василья, съ побѣдой… Ты помнишь ли, какъ Татаринъ, ни слова не говоря, Васильевъ крестъ натѣльный намъ подалъ; «въ плѣну вашъ государь», сказалъ… Охъ, до смерти мнѣ того страшнаго часа не забыть! И потомъ… (За сценой шумъ). Господи! что тамъ? Охъ, сердце упало!
Аль слуги задурили?… (Прислушивается). Нѣтъ, вѣрно кто въ потьмахъ шелъ, споткнулся.
Уладитесь, доложишь, — а мы покуда къ княгинямъ пройдемъ.
Не государь ли вернулся?
Нѣтъ, матушка, не Васильевъ голосъ… (опять шумъ за сценой),
Да что жь тамъ?
Ба, думали весь дворъ храпитъ, — анъ нѣтъ:
Хозяйки не ложилися. Знать ждали
Гостей…
Князь Дмитрій Юрьичъ!?…
Онъ. Не мнѣ
Кому же быть? Всегда хожу незванный.
Не ждутъ — я тутъ; встрѣчаютъ, гдѣ не чаютъ.
И ѣхать не хотѣлось, да женѣ
Стоскнулося: «подай, шумитъ, Москву»!
А я женѣ покорливъ и угодливъ:
«Эй, собирайся! Живо!» А у насъ
И сборы скоры, а и кони лихи, —
Чуть сѣли, да полозья заскрипѣли,
И на Москву, гляди, какъ разъ поспѣли.
Ну, здравствуй, тетушка! Сестра, здорово!
Вотъ вамъ жена. Прошу любить
Да жаловать; цѣлуйте да зовите:
Ты, тетушка, — племянницей безцѣнной,
А ты, сестра, — сестрицей ненаглядной.
Твои слова — не княжескія рѣчи,
И слушать ихъ намъ съ матушкой негоже.
Пойдемъ да кликнемъ слугъ…
Постой,
Невѣстушка, — я съ нимъ поговорю.
Князь Дмитрій Юрьичъ, али мало ты
Предъ государемъ согрѣшилъ, что вздумалъ
Въ его дому безчинство заводить?
Вернется государь — спасибо скажетъ.
Эхъ, тетушка! Семь бѣдъ, одинъ отвѣть.
А что сестрицѣ рѣчи не въ угоду,
Такъ я скажу: по встрѣчѣ вамъ и рѣчи.
Почетно ль встрѣтили меня? Сказали ли:
Князь Дмитрій Юрьичъ, милости де просимъ,
Садися, гостемъ будешь….
Гость не въ пору….
Пословица живетъ да не про васъ:
Для васъ Татаринъ всѣхъ гостей милѣе.
Ай да жена! Спасибо за словечко.
Тебѣ бы, княже, не хвалить жену,
А унимать…. Аль ты хмѣленъ пришелъ?
И правду, тетка, молвила: хмѣленъ,
Хмѣленъ и есть. Да не съ вина, ни съ меду,
Съ удачи молодецкой пьянъ хо/ку.
Жена! Не просятъ насъ, гостей, садиться,
Мы сами сядемъ. Не робей, садися.
Хозяйкамъ не по нраву — не бѣда. (Сѣлъ.)
Не только передъ ними не сробѣю,
Не побоюся сѣсть на столъ Московскій! (Сѣла.)
Князь Дмитрій Юрьичъ, слушай ты меня,
Въ послѣдній разъ скажу: уймися, княже,
А не уймешься, не уймешь жены, —
Съ тобою стану говорить иначе!
Гляди, не вышло бъ плохо. Вспомни: съ кѣмъ ты
Шутить задумалъ?
Матушка, уйдемъ….
Зачѣмъ пріѣхали, — скажи имъ прямо.
И то сказать. Эхъ, тетушка, шумишь ты,
А и меня стращаешь понапрасну.
Не ссориться, мириться къ вамъ пріѣхалъ.
Черезъ недѣлю масленна: попомни:
Подходятъ дни прощенные, — хотѣлъ я
Великое смиренство показать,
За всѣ вины добить челомъ задумалъ,
Да вы же встрѣтили меня спѣсиво….
Коль правду говоришь, уйди отсель,
Дождися государева пріѣзда,
Тогда добей челомъ. А раньше вамъ
У насъ прощенья испросить не худо;
Не то, вернется государь, ему
На васъ обоихъ жалобу положимъ.
Темный и Шемяка.
Опять спѣсивишься, и дивно мнѣ
Откуда спѣси набралася ты:
Съ Литвы вѣдь родомъ, а твоя Литва
Славна куда недавно. Въ стары годы, —
Читалъ я въ лѣтописцѣ, — вы, Литва,
И дани путной не могли платить,
А вѣникомъ да лыкомъ отдувались….
Я отчествомъ своимъ могу гордиться:
Отецъ мой славенъ не въ одной Литвѣ.
Тебѣ, гляди, и похвалиться нечѣмъ:
Отецъ твой былъ разбойникомъ, и ты
Въ него же вышелъ, а твоя княгиня
Брана не изъ великаго княженья,
На Заозерьѣ гдѣ-то проживала
Да бѣгала въ лаптишкахъ по грибы, —
Съ того, должно-быть, ты про лыко вспомнилъ.
И вѣники припомнились не даромъ,
Чай на Москвѣ найдется не одинъ:
Какъ соръ отсель васъ выметутъ обоихъ.
Такъ знай же, лыкомъ шитая княгиня,
Съ своей невѣстушкой, моей сестрицей,
Что ваши красны дни прошли; опала,
Что Желтый листъ съ деревьевъ, ваша слава,
Сегодня съ солнцемъ ваша честь зашла!
Не сынъ твой на Москвѣ великимъ княземъ,
На Каменной — не мужъ твой государемъ.
Мой мужъ отнынѣ государь Московскій,
Великій князь всея Руси. Не вы,
А я теперь великая княгиня!
Что присмирѣли, госпожи княгини?
Что, тетушка, ты будешь ли, какъ прежде,
На свадьбахъ пояса срывать съ князей?
Нѣтъ, государыня, впередъ не станешь
Нашептывать, чтобъ нашихъ жениховъ,
Какъ звать они пріѣдутъ государя
Къ себѣ на свадьбу, — въ тюрьмы
Сажали да ковали! Нѣтъ! Прошла
Твоя пора, и нынче же съ невѣсткой
Вы мнѣ поклонитесь земнымъ поклономъ,
И слезно станете молить чтобъ я
За васъ предъ государемъ заступилась.
Скажи мнѣ, матушка, во снѣ я слышу,
Аль на яву мнѣ снятся эти рѣчи?
Ужли съ тобой мы мигомъ обѣднѣли,
Вступиться некому за насъ? Убиты
Всѣ слуги вѣрные? и наше слово,
Какъ мертвая рука, безсильно стало?
Нѣтъ, рано вы развеселились, рано
Задумали по насъ творить поминки, —
Еще мы живы: государь пріѣдетъ….
Не жди, княгиня — привезенъ твой князь….
Родная! Матушка! Да что жь они
Надъ государемъ сдѣлали, злодѣи?
Иль вы его, схвативши на дорогѣ.
Зарѣзали?
Не вашего мы рода,
Чтобъ на дорогахъ сторожить и рѣзать!
Постой, Жена. Не видишь кто вошелъ. (Женщинамъ:)
Довольно бабьихъ криковъ и попрековъ.
Браниться да кориться полно! Время
Заправское, мужское дѣло дѣлать. (Никитѣ:)
Ну что, уладились?
Все, государь,
Далъ Богъ, уладили.
Поди сюда. (Тихо:)
Всѣ присмирѣли Москвичи?
Нельзя
Не смирнымъ быть: довольно нашихъ
Стоитъ въ хоромахъ, на дворѣ не мало.
Его онъ государемъ величаетъ….
О чемъ-то шепчутся, гляди….
Голубка,
Не знаю что сказать, — одно лишь знаю:
Злосчастіе пришло, встрѣчай съ поклономъ….
Ступай, Никита, всѣхъ зови сюда.
Вотъ этакъ-то ладнѣй. Чего браниться!
Теперь безъ шума, мирно да любовно,
Уладимся, дастъ Богъ. А то, сестрица,
Глядикось что придумала: убили!
Не воры мы, что по дорогамъ рѣжутъ.
Братъ, князь Иванъ! Изъ всѣхъ гостей желанный,
Пришелъ ты первымъ — будь же первымъ всюду.
Спѣшилъ я, господине государь,
Челомъ тебѣ ударить да поздравить:
Здоровъ будь, государь, на многи лѣта,
А сѣвши на великомъ на княженьи,
На отчинѣ и дѣдинѣ своей….
Спасибо, братъ. (Тише:) Другіе что? Идутъ ли?
Кто, государь, идетъ; кого ведутъ.
Гдѣ трупы, тамъ орлы; а гдѣ измѣна,
Тамъ князь Иванъ.
Изъ первыхъ первый всюду.
И вы здѣсь, государыни…. Простите,
Вошелъ, не доглядѣлъ….
Гляди же въ оба:
Не двѣ здѣсь государыни, а три:
Какъ величать кого не перепутай, княже.
Охъ, государь!… Да я!… Да вотъ Христосъ!
Три государыни, а князь Иванъ
Одинъ, какъ перстъ, — не мудрено что спуталъ:
Которой раньше поклониться надо.
Охъ, государыня!… Хоть ты.. Ей Богу!…
Ну, спутался совсѣмъ; садись-ка, княже,
Поклонами сочтемся на досугѣ.
Великій государь князь Дмитрій Юрьичъ!
Пришли къ тебѣ московскіе бояре,
Челомъ хотятъ ударить — повелишь ли
Имъ встать передъ собою, государь,
И видѣть очи свѣтлыя свои
Допустишь ли?
Войти имъ! Допусти.
Мы, государь, московскіе бояре,
Пришли челомъ ударить и молить
Чтобъ допустилъ насъ вѣрою и правдой
Себѣ служить; какъ служивали прежде
Отцы и дѣды наши, государь,
Твоимъ отцамъ и дѣдамъ. И на томъ
Пожалуй насъ, великій государь,
И не побрезгай нашей хлѣбомъ-солью.
Спасибо вамъ. На ваше челобитье
Скажу: служите правдой мнѣ, бояре,
А я готовъ за вѣрную за службу
Васъ жаловать безъ мѣры, ни числа.
За всѣхъ, Иванъ, ручаешься?
За всѣхъ
Передъ тобой отвѣтчикъ, государь.
Не торопись, за всѣхъ не отвѣчай,
Не всѣмъ же, какъ тебѣ, люба измѣна.
Молчи, не порти дѣла.
Не смолчу!
Князь Дмитрій Юрьевичъ! Не Богомъ
Поставленъ ты надъ Русскою землей.
Ни земскою отъ вѣка пошлиной,
Садишься на великое княженье,
А самовольно, вопреки кресту,
А потому, — тебѣ не поклонюсь я, —
Есть безъ меня измѣнниковъ довольно!
Схватить его! Въ темницу бросить!
Пусть тамъ задохнется въ безсильной злобѣ.
Постойте, не уйду. Скажу лишь слово.
За государя я умру охотно,
А ты, клятвопреступникъ и грабитель,
Укралъ, какъ тать, великое княженье,
Разбойникомъ наѣхалъ на Москву.
Я все сказалъ. (Ивану:) А ты прощай да помни:
Еще есть люди на Москвѣ кому
Честь государева и крестъ честной
Дороже жизни! Ну, теперь ведите;
Сказалъ я слово, и душа покойна.
Спасибо, Ѳедоръ! Отъ меня спасибо,
Отъ государя и отъ всей земли!
А вамъ, измѣнники, сказала бъ слово,
Да не пробьешь васъ никакимъ стыдомъ,
Ни совѣсти, ни чести….
Государь,
Молю тебя и бью челомъ усердно:
Ты вѣрныхъ слугъ своихъ не дай въ обиду,
Не прикажи передъ собой безчестить….
Вы слышите, московскіе бояре,
Какъ государыня за васъ вступилась:
За ней обиды вамъ не знать. (Вел. княгинямъ.) А вы
Молчать! И знайте свой шестокъ! (Боярамъ) Садитесь!
Пора намъ грозный судъ начать. — Никита!
Великій государь, князь Дмитрій Юрьичъ!
Но твоему я о грозному указу
Пойманъ есть Василій, прежде бывшій
Великій князь Московскій, — повелишь ли
Его на судъ передъ собой поставить?
Веди!
Охъ, сынъ мой! Мой любимый сынъ!
А гдѣ же, дѣти? Дѣти гдѣ, Василій!
Не вспоминай: услышатъ….
Гдѣ его княжата?
Не погнѣвися, государь, помилуй!
Не вспомнили про нихъ.
Прощенья проситъ,
Что не успѣлъ младенцевъ погубить.
О, Господи! спаси дѣтей невинныхъ!
Владычица! покрой своимъ покровомъ
Отъ взоровъ нечестивыхъ.
; Князь Василій!
Поставленъ ты на судъ предъ государемъ, —
Какъ предъ Богомъ, правду отвѣчай!
Князь Дмитрій Юрьичъ! Не спрошу я
Кѣмъ ты поставленъ въ судьи надо мной.
Самъ вѣдаешь: своею волей судишь,
Не правдою. Суди жъ меня; своимъ
Великимъ, праведнымъ судомъ суди!
Ужь твой ли судъ да не великъ? Сошлися
Клятвопреступники судить того
Кто ими схваченъ лестью и насильствомъ.
Ужь твой ли судъ не правый? Собрали ея
Предатели-іуды осудить
Того кто ими преданъ. Нѣтъ, отъ вѣка
Суда такого не видала Русь!
Помочь не въ силахъ — казнись и молчи.
Сужу тебя не за свои обиды…
Ты мой обидчикъ, ты же и судья.
Свои обиды, я тебѣ прощаю.
Но ты не предо мной однимъ виновенъ.
Виновенъ ты, измѣну учинивъ,
Предъ всею Русскою землей…
Проклятый!…
Сынъ! уступи. Не раздражай его!
Нѣтъ, матушка! Пускай онъ надо мною
Творитъ что хочетъ, пусть убьетъ меня, —
Но не стерплю, чтобъ лживыми устами
Посмѣлъ въ измѣнѣ обличать меня,
Меня, за землю Русскую страдальца,
Въ измѣнѣ передъ Русскою землей!
Скажи — коль повторить посмѣешь —
Когда и чѣмъ измѣну учинилъ?
А въ томъ твои великія измѣны,
Что землю Русскую Татарамъ продалъ,
Понадавалъ имъ волости въ кормленье,
Имъ золото и серебро даешь;
Татаръ и рѣчь ихъ любишь паче мѣры.
Ты все ль исчислилъ? Не забылъ чего?
Я все сказалъ, а ты отвѣть держи!
Дивлюсь, какъ мало на меня налгалъ ты!
Ужь за одно бы лгать, что я
Отъ вѣры христіанской отступился
И крестъ попралъ ногами!
Князь Василій!
Винишься ли въ своихъ грѣхахъ великихъ?
Ужь мнѣ ли предъ тобой не повиниться?
Мнѣ, грѣшному, предъ святостію твоею?
Ужь я ли не люблю Татаръ? Когда
Они на Русь пришли, не я ли спѣшно
На встрѣчу имъ пошелъ челомъ ударить?
Подъ Суздалемъ великій пиръ устроилъ:
На томъ пиру кроваваго вина
Мы не жалѣли угощать поганыхъ,
Своею кровью напоили ихъ, —
И въ томъ моя вина. Вина другая,
Что самъ на томъ бою я былъ израненъ,
А съ бою побѣжать не догадался,
И взятъ въ полонъ, и отведенъ въ Орду.
А третья въ томъ вина, что ты не подалъ
Намъ, братьямъ, помочи и сталъ
На нашу голову съ Ордой сноситься!
Я вѣдаю давно, умѣешь ты
Красно и сладко говорить, и знаешь
Разжалобить людей плаксивой рѣчью,
Да не меня обманешь. Отвѣчай.
Ты раздавалъ ли волости въ кормленье,
А золото и серебро Татарамъ?
Не смѣйся, княже, надъ чужой бѣдою
И ею не кори. Мы сами знаемъ
Каковъ тяжелъ татарскій выкупъ людямъ.
Не ты платилъ, не ты и плакалъ съ нами,
И тягость не тебѣ была. А на Москвѣ
Послѣднія сбирали крохи,
Чтобъ государя выкупить! Имъ правда
Не слѣдъ имъ было выкупа платить:
Тебѣ, разбойникъ, больше бы досталось,
Награбилъ бы тогда не то что нынѣ,
Все цѣликомъ похитилъ!…
Князь Василій,
Я объявилъ твои вины предъ всѣми,
А ни въ одной себя ты не оправилъ.
Теперь послушай моего суда:
За всѣ твои измѣны и грѣхи
Свожу тебя съ великаго княженья, —
И по тебѣ, какъ старшій въ нашемъ родѣ,
Сажуся на Москвѣ и объявляюсь
Великимъ княземъ всей Руси.
О, Боже!
Ограбленъ, обезчестенъ ты безвинно.
Ты, Господи, отмститель и судья!
Не плачьте, не рыдайте надо мною,
Чтобъ изверги, увидя ваши слезы,
Не посмѣялись надо мной
Не во-время задумалъ ты кичиться,
Еще не всѣ исчислены вины,
Про страшный грѣхъ твой позабылъ — попомни
Какъ ты въ Скоротинѣ слѣпилъ Василья.
Великая княгиня, пощади!
За насъ, сиротъ, вступись предъ государемъ,
Молиться за тебя мы вѣчно будемъ.
Проси же, матушка, проси и ты!
И я передъ тобою преклоняюсь
И государыней своей зову, —
Довольна ли толикимъ униженьемъ?
А мало, повели, и все что хочешь
Я сдѣлаю, сласти бы только сына.
Велишь…. и стану ноги цѣловать!
Теперь и ты склонилась предо мною,
А давеча и слова не нашлось
Чтобъ обласкать меня? (Встаетъ.) Просите жъ сами,
А я за васъ заступницей не буду!
Злодѣйка!
Государь, прости, помилуй!
Убрать ихъ съ глазъ моихъ! (Всталъ.) Ты, князь Василій,
За тотъ твой грѣхъ достоинъ лютой казни,
И я тебя…
Ужели ослѣпитъ?!
Остерегись… Теперь не время… страшно!..
Теперь остерегусь, а завтра жь ночью
Потайно ослѣпить его велю. (Громко:)
Хоть и достоинъ ты великой казни,
Но государыня своей мольбою,
Меня смягчила — милую тебя.
Никита, отведи ихъ всѣхъ въ темницу!
Князь Дмитрій Юрьичъ!
Правдивъ твой судъ. Отъ нынѣ и до вѣка
Про судъ Шемякинъ де забудутъ люди!
ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ
[править]ИВАНЪ АКИНФИЧЪ.
ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ СОФЬЯ,
Служанка.
Доложи княгинѣ: новый де приставъ съ Москвы пріѣхалъ, проситъ ея очи видѣть. (Служанка скрывается за дверь; ратникамъ:) А вы ступайте: у крыльца меня подойдете. (Ратные уходятъ.)
Вотъ до чего мы дожили съ тобой:
Въ былое-тъ время къ намъ самимъ ходили
Бояре на поклонъ, а нынче, Дарья,
Бери клюку, сама бреди встрѣчать
Да кланяйся пониже. Ну, ступай.
Сама управлюся. (Служанка ушла.)
За чѣмъ пришелъ?
О чемъ бишь бьешь челомъ? забыла.
Прости, бояринъ: не привыкъ языкъ-отъ
Къ холопьей, льстивой рѣчи, — все еще
По государски грозно говоритъ.
Постой: поприневолюсь, рѣчь налажу:
«Что, господине, приказать изволишь?»
Охъ, матушка великая княгиня!
Ты…. ты, Иванъ? Аль мало слугъ у князя, —
Прости, обмолвилась — не князь тебѣ онъ,
А государь. — Аль мало, говорю,
У государя твоего осталось слугъ,
Что нашихъ же измѣнниковъ московскихъ
Да къ намъ же посылаетъ въ пристава?
Ты государыня моя. А сынъ твой
Мнѣ государь. Иныхъ господъ не знаю.
Здоровъ ли государь твой Дмитрій Юрьичъ?
Что государыня твоя? Пошли ли
Ей впрокъ уборы и наряды наши?
Въ нихъ по добру ли щеголять изволитъ?
Охъ, государыня, не то мнѣ горько,
Что ты коришь меня, а то мнѣ тяжко.
Своимъ слугой назвать меня не хочешь.
[Сюда зачѣмъ ты присланъ государемъ?
Должно провѣдать: дышетъ ли еще
Чертовка старая — чай, межь собою
Не такъ еще меня честите нынѣ —
Ступай же къ государю своему
И доложи съ великимъ сокрушеньемъ:
«Еще-молъ дышетъ, дышетъ-молъ еще,
А наше ли радѣнье не велико?
И пища ей худая и питье
И нужда ей во всемъ, и ежеденъ
Довольно грубостей отъ слугъ услышитъ.»
Затѣмъ-то, государыня, я льстилъ
И кланялся разбойнику Шемякѣ,
Чтобъ въ заточеньи послужить тебѣ,
Не знала бы ни нужды, ни обиды…
Сказалъ бы напрямки, Иванъ: затѣмъ де
Мы государя предали, чтобъ ты
Узнала какова сладка неволя;
Затѣмъ де крестъ Шемякѣ цѣловали
Чтобъ сына твоего прозвали Темнымъ.
Намъ въ тѣ-поры и въ мысль не западало
Что онъ посмѣетъ ослѣпить потайно…
Не измѣни вы явно государю,
Не отемнили бы его потайно.
Коришь измѣной? Гдѣ жь была измѣна?
Какъ насъ въ расплохъ лиха бѣда застала,
Переглянулись мы, и видимъ: силой
Не одолѣть, лукавствомъ попытаемъ.
Шемякѣ бьемъ челомъ, а сами мыслимъ:
«На утро де проспишься ты и первый
Пойдешь на мировую». Ей, не лгу,
Такая мысль была: «молъ помирятся,
Назначитъ государю онъ удѣлъ,
Тогда и мы свою покажемъ вѣрность,
Вкругъ стяга государева сберемся
И на Москву ударимъ дружныхъ строемъ.»
Да будь у насъ на мысли!…
Встань. Довольно.
Покуда не простишь меня, покуда
Своимъ слугой не назовешь, — не встану.]
Тогда прощу и назову слугою,
Какъ государя на Москвѣ увижу.
И скоро, государыня, увидишь,
Полгода не пройдетъ. Спроси: гдѣ наши?
Не на Москвѣ сидятъ да спятъ безъ дѣла,
А бродятъ, всюду собирая рать.
Не предъ Шемякою въ кольцо свилися,
Огонь и мечъ готовятъ на него.
Гдѣ жь государь?
Пока на заточеньи
Онъ въ Угличѣ, какъ былъ.
Такъ рано жь ты
Хвалиться началъ. А внучата гдѣ?
Они съ отцомъ.
А какъ попали въ Угличъ?
Они бѣжали въ Муромъ отъ злодѣя.
Обманомъ выманилъ. Послалъ въ Рязань
Онъ за епископомъ, Іоною владыкой,
И говоритъ ему: «иди ты въ Муромъ,
Возьми тамъ государевыхъ дѣтей
И приведи ко мнѣ. Не то, грозился,
И самъ пойду; — а какъ возьму ихъ силой,
То въ Животѣ и смерти воленъ Богъ.
И знай еще, коль волею придутъ,
Пожалую отца и дамъ ему
Довольно вотчинъ, будетъ чѣмъ кормиться»
И все то лестью говорилъ; сначала,
Какъ привезли княжатъ, пообласкалъ,
А тамъ къ отцу послалъ на заточенье.
Спасибо и на томъ: отцу слѣпому
На заточеньи пригодятся дѣти*
Поводыря не надо нанимать. —
Ты все сказалъ?
Про все я доложилъ.
Прощай же.
Господи! да въ общемъ горѣ
И вороги мирятся межь собой,
Гонцу за вѣсти говорятъ спасибо, —
А ты ли отъ меня уйдешь безъ слова?
Аль, государыня, ты мнѣ не вѣришь?
Не вѣрю никому и ничему.
Душа моя извѣрилась въ конецъ.
Ничѣмъ меня ты не заставишь вѣрить.
На твой обѣтъ, что сынъ мой снова сядетъ
На столъ Московскій, я тебѣ отвѣчу:
Сама сижу, Иванъ, на заточеньи,
Клянись: «освободимъ мы государя!»
Просить начну чтобъ нынчѣ жь на свободу
Меня ты выпустилъ; смѣясь промолвлю:
«Молъ отопри сейчасъ вотъ эти двери,
Тогда повѣрую.» И такъ-то стану
На всѣ твои обѣты прибирать
Свои слова, одно другаго горше.
Молить начнешь чтобъ замолчала я, —
Я замолчу, а тайно стану мыслить:
«Онъ не Шемякой ли ко мнѣ подосланъ,
Чтобъ думы вывѣдать»?…
Да легче бъ было
Мнѣ мучиться въ огнѣ неугасимомъ,
Чѣмъ слышать отъ тебя такія рѣчи!
Припомни чѣмъ была ты для меня,
Чѣмъ для тебя я былъ въ былые годы!
Не знаю я, зачѣмъ ты про былое
Напомнить вздумалъ — стану вспоминать я,
Наврядъ ли помяну тебя добромъ.
Не хочешь ли, я всю былую повѣсть
Тебѣ перескажу. Какъ послѣ мужа
Осталась я вдовою молодою,
Какъ въ тѣ поры была я пригожа.
Не даромъ же тогда, не даромъ
Московскіе бояре молодые
Глядѣли въ очи мнѣ съ любовнымъ страхомъ.
Въ тѣ дни бывало бровью поведу —
На перебой мнѣ угождать старались;
Безъ словъ тогда меня вы понимали,
Тогда изъ васъ любой въ огонь и воду,
Не думая, пошелъ бы за меня.
Да на свое конечное на горе
Тебя я полюбила; для тебя
Забыла стыдъ, забыла страхъ Господень.
Затѣмъ ли чтобъ теперь….
Не умолкай,
Не одерживай себя, дай сердцу волю:
Пусть наболѣвшее свою тоску
Въ слезахъ потопитъ, выкричитъ въ проклятьяхъ!
Я весь свой вѣкъ молился на тебя,
Теперь ли не снесу твоихъ упрековъ?
Не ты меня кляла — я сердцемъ чую, —
Кляла меня твоя кручина злая.
Кляни еще, да помни что у насъ
Одна кручина и одна же радость:
Твой сынъ, мой господинъ и князь великій.
И знай еще: не тѣмъ онъ дорогъ мнѣ
Что я случку ему, а тѣмъ мнѣ дорогъ
Что онъ твой сынъ. И ради сына
Одержи тоску, забудь свою неволю
И думай объ одномъ: нужна ты сыну.
О, сынъ мой, сынъ! Увижу ли тебя?
Нельзя увидѣться, пошли поклонъ,
И словомъ, крѣпкимъ какъ столѣтній медъ,
Въ злосчастьи поддержи его. Ты знаешь:
[Онъ духомъ смѣлъ, неустрашимъ въ бою,
На ворога дойдетъ — не содрогнется,
Но не ему терпѣть и выжидать,
Но не ему хитрить и притворяться, — ]
Онъ мягокъ сердцемъ и нестоекъ мыслью.
Страшусь я, онъ готовъ теперь смириться,
Готовъ во всемъ Шемякѣ уступить.
Какъ? уступить во всемъ? Отдать Москву?
А самому пойти служить Шемякѣ?
Пока жива, того не допущу.
Такъ напиши же грамоту о томъ.
Что въ грамотѣ твоей? Что на устахъ
Привѣтомъ и любовью дышетъ — встанетъ
На хартіи холодною строкою.
Нѣтъ, видѣть я его хочу. Хочу
Лицомъ къ лицу съ нимъ говорить. Иванъ,
Вези меня къ нему.
Сама ты знаешь:
О томъ и думать намъ нельзя.
Найди,
Какъ сына повидать….
Да знай я
Какъ въ Угличъ провезти тебя, давно бы
Увезъ отсюда.
Погоди; сама
Пороюся въ умишкѣ одряхлѣломъ,
Авось ли и найду, какъ переклюкать
Шемяку….
Потерли, покуда наши….
Терпѣть! терпѣть! А время все уходитъ!
Постой…. Пойдемъ, садись, лиши сейчасъ,
Пиши къ Шемякѣ грамоту такую
Молъ при смерти засталъ княгиню Софью….
Не при смерти и не княгиню Софью,
Пиши, околеваетъ де колдунья,
И проситъ отпустить проститься съ сыномъ.
Пиши: ее я повезу по стужѣ,
Морить ее я стану на пути,
И голову даю на отсѣченье,
До Углича не довезу Живой.
Ужель, прочтя, не сжалится Шемяка?
Ужели не велитъ меня прикончить?
Пойдемъ, перехитрили мы Шемяку…
СЦЕНА II.
[править]КН. ШЕМЯКА.
НИКИТА КОНСТАНТИНЫЧЪ.
БАСЕНОКЪ.
БѢДА, подъячій.
САЛТЫКЪ.
КНЯГИНЯ ШЕМЯКИНА.
О комъ ты говоришь? Не пойму.
А про Степана, государь, докладъ держу, про суконщика.
Ну?
Еще братъ его, государь, боярамъ крамольнымъ на побѣгъ деньги давалъ, а какъ самого повелѣлъ ты оковать, съ Москвы тягу далъ.
Теперь помню. Степанъ что брату помогалъ, въ томъ винится ли?
Никакъ, государь, повиниться не хочетъ.
Ступай же, и чтобъ онъ у васъ нынче жь повинился!
Повинится, государь, безпремѣнно повинится. Укажи только: всякій, государь, у насъ всякій человѣкъ виноватъ будетъ.
Ладно. Онъ чѣмъ же себя оправить думаетъ?
А говоритъ: «я де за брата своего не отвѣтчикъ, и пятый де съ нимъ годъ въ ссорѣ Живу, и про ту де ссору всей Москвѣ вѣдомо.» — Ладно, говорю, другимъ зубы те заговаривай, а у насъ, слава тѣ, не болятъ, а ты вотъ что отвѣть: твой братъ теперь отъ государя куда скрылся? — А онъ, государь: «еда, говоритъ, я стражъ брату моему?»
Каиновы рѣчи.
Истинно, государь, Каину уподобился, и вѣры ему дать нельзя….
А дюже онъ богатъ, Степанъ-отъ твой?
Межь суконщиками, государь, первый гость.
Ступай же и скажи ему: таковъ де государь судъ далъ: богатъ ты, и за братнину вину заплатить можешь, а заплатишь де, тѣмъ себя передъ государемъ оправишь. [А еще молъ: каковъ ты въ безсребренникахъ будешь, поглядимъ; ту ли пѣсню про брата пѣть станешь, другую ли затянешь.] Ладно ль, Бѣда, разсудилъ?
Еще ли, государь, не ладно! Не словамъ же его вѣру дать? Ты, государь, московскаго народа, каковъ онъ есть, еще не знаешь. Московскіе, государь, люди — бѣдовые, лукавый народишко. Умирать станетъ, на духу попа обманетъ.
Самъ ты Москвичъ, на своихъ же лихо совѣтуешь! А и совѣтчикамъ лихимъ, гляди, не сладко умирать. Про Амана читалъ ли? Всѣхъ вѣшать совѣтовалъ, самъ межь двухъ столбовъ угодилъ.
Аманъ-отъ, государь, поганому царю служилъ, — ты же не оному Навухудоносору, но паче Соломону-царю подобенъ еси.
Люблю съ учеными толковать — отвѣтъ держать умѣютъ. (Вставая.) Да нѣкогда нонѣ. Ступай же, имѣнье на меня отпишешь. (Идетъ къ боковой двери.)
Челомъ, государь, бью. (.Кланяется вслѣдъ князю и уходитъ)
Хотѣлъ къ тебѣ пройти, анъ ты настрѣчу.
Что, сыну легче ли?
Ничуть не легче:
Не хуже ли еще. Въ жару лежитъ,
Весь какъ въ огнѣ горитъ и тяжко дышетъ.
Наклонишься надъ нимъ, а отъ него,
Повѣришь ли, такъ полымя и пышетъ.
Охъ, не огнёва ли….
Пойти взглянуть.
Нѣтъ, не ходи. Сейчасъ започивалъ онъ,
Не разбудить бы! (Помолчавъ) Все бы ничего,
Да сонъ крушитъ; какъ сыну заболѣть,
Привидѣлся. Совсѣмъ о немъ забыла,
Да нынче вспомнила, съ ума нейдетъ.
Что снилося?
А видѣлося мнѣ:
Иду я съ сыномъ, за руку веду.
Пришли къ рѣкѣ — весною будто дѣло —
Ледъ рыхлый побурѣлъ, ступить-то страшно,
А надо за рѣку. Перекрестяся,
Пошли. И вдругъ и свистъ и грохотъ,
Пошло ломать, и слышу подъ ногами
Заколыхалась льдина, а вокругъ —
Вода. «Ну, думаю, возьму я сына,
Съ нимъ на рукахъ перескочу.» И только
Хотѣла приподнять его, какъ онъ
Подъ ледъ. Вотъ вынырнулъ — схватить хочу я,
Нагнулася, протягиваю руку,
Анъ нѣтъ руки, — какъ ровно кто мечомъ
Мнѣ по-локоть ее отсѣкъ. И кровь
Струею черною бѣжитъ, бѣжитъ….
Отъ ужаса я, вскрикнувъ, пробудилась….
Охъ, вѣщій сонъ!
И полно-ка, Олюша.
И страшенъ сонъ, да милостивъ Господь.
Чу, дверью скрипнуло…. Кто тамъ?….
Никита.
Съ докладомъ, знать, пришелъ.
А, здравствуй! Говори что надо князю,
Не помѣшаю вамъ.
Чему мѣшать-то?
У насъ что день, одни съ нимъ разговоры.
Вопросъ даю: «ну, что, опять измѣна?»
А онъ: «бояре де опять заворовали».
И шлемъ что день ловить бояръ московскихъ;
Что день, то вѣсти: нашихъ де побили.
Повѣришь ли? Какъ въ утро до обѣда
Не донесутъ мнѣ о какой напасти,
Обѣдъ мнѣ не въ обѣдъ, къ ѣдѣ не тянетъ.
И нонѣ вѣсти — вижу по лицу —
Не хороши.
Ни хороши, ни худы.
Да государыня глядитъ печально,
Ее не растревожить бы….
Какъ боленъ
У матери единый сынъ, ничѣмъ
Ее не испугаешь, развѣ скажешь
Что онъ умретъ….
Охъ, Господи!
Что тамъ?
А съ Углича гонецъ.
Зови.
Салтыкъ, войди.
Челомъ бью, государь. Отъ воеводы
Къ тебѣ гонцомъ, отъ Вепрева Василья….
Ну, что? Былъ бой? Гдѣ не грѣли Москвичей?
На усть Шексны….
Всѣ наши были въ сборѣ?
Кабы да всѣ, а то одинъ Василій.
Не справился? Побитъ?
Грѣха не скроешь;
Маленько пощелкали, государь.
Гдѣ жъ остальные наши запропали?
Имъ велѣно, собакамъ, въ сборѣ быть.
Знать не поспѣли….
Разказнить ихъ мало!
Потомъ?
А Москвичи, какъ насъ побили,
На устъ Мологи; тамъ и достальныхъ
Наѣхали….
И тѣхъ?
И тѣхъ.
Кто большимъ
У Москвичей?
А Раполовскій князь.
Кабы да мнѣ такого воеводу!
А съ нашими, чу, за лихія вѣсти
Придется жаловать. А чуть кто съ доброй,
Такъ въ зашей со двора. Теперь гдѣ наши?
Перевезлися всѣ мы черезъ Волгу,
Подъ Угличемъ стоимъ; далъ Богъ, здорово.
А Москвичи?
Остались объ онъ полъ;
Съ недѣлю постояли, и ушли.
Куда? Не слышно?
Скажутъ, на Литву.
Ступай, съ дороги отдохни….
Челомъ….
Что на Литву пошли — одинъ отводъ;
Васильевъ шуринъ на Литвѣ — къ нему;
Тамъ сборъ назначенъ; всѣ туда теперь,
А соберутся, да какъ грянутъ разомъ.
А разомъ грянутъ, сразу и побьемъ.
По одиночкѣ не сумѣли бить,
А хочешь разомъ…. Да бѣда не въ томъ,
А въ томъ бѣда, дыряво наше дѣло.
Удача наша подъ-гору пошла….
Не лучше ли съ Васильемъ помириться….
Помилуй, государь….
Разчетъ таковъ:
Какъ самъ-отъ я съ Васильемъ помирюся,
Хоть и съ Москвы турнутъ — не за?кно есть.
А какъ безъ мира попадешь въ ихъ лапы,
И головы, пожалуй, не сносить….
Что говоришь-то!
Тише, государь.
Не лишнее ль бревно въ избѣ….
Кто тамъ?
Ты здѣсь зачѣмъ? Ты какъ посмѣлъ войти?
Аль головѣ стоснулося по плахѣ?
Не упроси меня отецъ духовный,
Тебѣ давно бы пѣли упокой!
Не отъ себя пришелъ я, государь,
Къ тебѣ владыкою Іоной посланъ….
Затѣмъ ли я владыкѣ заказалъ
Передъ себя являться, чтобъ ко мнѣ онъ
Сталъ посылать такихъ, какъ ты, пословъ.
Ослушаться владыки не посмѣлъ я,
Животворящій крестъ я цѣловалъ:
Все что велитъ пересказать дословно.
Ну, сказывай.
А говорить велѣлъ:
Какъ посылалъ-де въ Муромъ ты меня,
Чтобъ государевыхъ дѣтей доставить….
У нихъ съ владыкою еще доселѣ
Василій государитъ на Москвѣ.
Я говорю какъ повелѣлъ владыка….
А что велѣлъ и безъ тебя я помню,
Какъ «Отче нашъ» тебѣ проговорю,
Отбарабаню что дьячокъ соборный.
«Молъ въ тѣ поры ты далъ мнѣ слово:
Какъ привезу, побаловать княжатъ
И выпустить отца изъ заточенья.»
Что, ладно-ль отмахалъ? Аль что забылъ?
Какъ Муромляне — повелѣлъ добавить —
Тебѣ не вѣруя, княжатъ не отпускали,
Я за тебя предъ ними поручился
И взялъ дѣтей на свой эпитрахиль,
А нынѣ-де, свое порушивъ слово,
Меня въ лжецы поставилъ, господине,
[Эпитрахиль святой….
Ну, будетъ! Помню.
Эпитрахиль! Святой эпитрахиль!
Кусокъ парчи не тѣмъ ли о святился
Что на себѣ его Іона носитъ?
И говорить велѣлъ: напрасно ты
Глумишься надъ святымъ эпитрахилемъ.
А вспомни, господине, что онъ есть:
Онъ есть воображенье мукъ Христовыхъ.
Своими богомерзкими рѣчами
Ты осквернить не можешь ихъ. Подумай:
Не душу ли свою сквернишь? Не ей ли
Готовишь гибель? Самъ ты, господине,
Писаніе по тонку разумѣешь,
И можешь разсудить….
И разсужу.
Въ Писаніи — спроси его — стоитъ ли:
Властямъ не покоряйся и чини
Московскимъ государямъ противленье?
Не противленье онъ чинитъ тебѣ,
А обличая поучить желаетъ.
Ученъ безъ васъ! Не вамъ меня и портить!
Василья вы, небось, учить не смѣли,
Про всѣ его неправды ни гу-гу!
Аминь, Никита. И тебѣ аминь же.
Пошелъ, посолъ, не солоно хлѣбавъ.
Пока всего что повелѣлъ владыка
Тебѣ не выскажу, — отсель не выйду,
Хотя бы угрожалъ мнѣ скорой смертью….
Еще о чемъ велѣлъ онъ пустословить?
Ужь не о томъ ли: ты де, господине,
Подобно же, какъ Иродъ Іудейскій,
Женопокоренъ сталъ — какъ бишь еще?
Эхъ память! позабылъ его словечко,
Мудреное такое; чай, владыко,
Пока выдумывалъ, потѣлъ немало —
Да, вспомнилъ, стой! — что я — не поперхнуться бъ
Что я женовнимателенъ явился.
Жена, ты слышишь ли?
А что мнѣ слушать.
Пускай бранитъ, — не насъ, себя порочитъ.
Будь на твоемъ я мѣстѣ, государь,
Велѣлъ бы вырвать одному языкъ,
Другой въ послы не сталъ бы накупаться.
Попомни, Басенокъ, совѣтъ Никитинъ, —
Вытряхивай что есть въ мѣшкѣ, и съ Богомъ!
Не вѣшаютъ пословъ ш не казнятъ.
А что владыка приказалъ — дослушай.
Спросить велѣлъ: «съ тѣхъ поръ какъ на Москвѣ,
Ты зналъ ли, государь, хоть часъ покою?
Не вѣчно ли въ тоскѣ живешь, въ тревогѣ,
Днемъ — тяжкимъ помышленіемъ томимъ,
А ночью — отъ мечтаній сновидѣнья?
И въ чемъ, скажи, снискалъ себѣ отраду?
Судомъ ли заслужилъ любовь людскую?
Бояръ надежныхъ золотомъ купилъ-ли?
Не всѣ ли отъ тебя теперь бѣжали?
Твоей погибели не всѣ ли ищутъ?
Не худо бы тебѣ и то попомнить,
Какъ на тебя придутъ, да силой
Сведутъ съ Москвы, — то въ оный горькій часъ,
Найдется-ль хоть одинъ тебѣ заступникъ?
Злодѣйски государя ослѣпилъ ты, —
Побереги же голову свою.»
Ты лжешь! Не могъ, не смѣлъ владыка
Тебя съ такою рѣчью посылать
Ты самъ придумалъ, ты стоялъ въ сѣняхъ,
Ты рѣчь мою подслушалъ, и теперь
Грозишься мнѣ моими же словами!
Не отъ себя я говорилъ — затѣмъ
И рѣчь моя крѣпка и слово твердо.
Такъ знай же, и мое не гибко слово.
Ступай, скажи пославшему тебя:
«Молъ, думалъ государь простить Василья,
Собрался-де совсѣмъ поѣхать въ Угличъ,
Да ты-де помѣшалъ своей докукой.»
Ну, отзвонилъ, пора и съ колокольни!
Къ тебѣ я, государь, посольство справилъ,
Дозволь же государынѣ сказать….
А сказывай: на брань я терпѣлива.
Не съ браннымъ словомъ я пришелъ къ тебѣ,
А съ слезною сердечною мольбою.
Сама ты мать, сама имѣешь сына, —
Скажи, когда-бъ великій князь Василій
То совершилъ что государь твой сдѣлалъ
Надъ нимъ и надъ его женой, а послѣ,
Надъ вашимъ горемъ злобно издѣваясь,
Обманомъ залучивъ твоихъ дѣтей,
Къ тебѣ же ихъ послалъ на заточенье, —
Какой бы клятвой ты кляла злодѣя, —
(Иного имени ты не нашла бы)….
Да долго ль, государь, терпѣть ты будешь?
Ты Божью кару на него звала бы,
Молилась бы чтобы Господь послалъ
Болѣзнь и смерть его сынамъ любимымъ;
Узнавъ что сынъ его лежитъ недуженъ,
Ты стала бы съ усмѣшкою твердить:
"Какою мѣрой мѣрите, и вамъ
Той мѣрою возмѣрится. "Да, жалость
Ты умертвила бы въ своей душѣ;
Увидѣвъ мать болѣзную въ слезахъ,
Ты ей сказала бы: «твой сынъ умретъ,
Умретъ твой сынъ, Господь меня услышалъ».
Проклятый! Чѣмъ грозишь!
Постой, Никита!
Что ты сказалъ? Мой сынъ владыкой проклятъ?
Умретъ мой сынъ, — и смерть ему за то
Что мужъ мой заточилъ дѣтей невинныхъ?
Нѣтъ, государыня! Приди на мысль мнѣ
Тѣ страшныя слова: «твой сынъ умретъ»,
Я ихъ передъ тобой не произнесъ бы.
Я только жалость пробудить хотѣлъ
Въ твоей душѣ, и если рѣчь моя
Дошла до сердца твоего, и въ немъ
Проснулася любовь къ роднымъ страдальцамъ,
А съ нею трепетъ за больнаго сына, —
То вѣрю я, и ты повѣрь, княгиня,
Что самъ Господъ тебя предупреждаетъ…
Не вѣрь ему ты, матушка! Не вѣрь!
Сынъ при смерти лежитъ, и мнѣ не вѣрить?
Опомнись, государь. Пришелъ твой ворогъ,
Твой лютый недругъ, и твою княгиню
Лукавой рѣчью хочетъ устрашить…
А ты молчишь? Илъ ты ему повѣрилъ?
Тебѣ ли не повѣритъ государь?
Тебѣ ль въ угоду не погубитъ сына?
Тебѣ не жаль! Ты ни отецъ, ни мать…
Что онъ тебѣ? Мальчишка, какъ другіе!
Не ты вспоилъ, не ты его взлелѣялъ,
Не для тебя впервой онъ улыбнулся,
И слово первое не ты подслушалъ!
И нынѣ, нынѣ, какъ вошелъ онъ въ разумъ,
Его лишиться!… Или ты не слышишь,
Не слышишь, Дмитрій, — сынъ, нашъ сынъ умретъ!
Спаси его — мирись, оставь Москву,
И какъ холопъ унизься предъ Васильемъ,
Но сына моего спаси отъ смерти!
Княгинюшка! тебѣ ли откатку?
Хотѣлъ мириться самъ, а ужь теперь!…
Что жь, государь, твоя святая воля!
Мирись съ врагомъ, а друга прогони.
Да полно злобиться тебѣ, Никита!
И самъ ты знаешь — надобно мириться,
А почему — при немъ сказать нельзя…
Опять скажу: твоя святая воля!
Еще сказалъ бы, да не станешь слушать.
Знать правду про тебя владыка молвилъ,
Что покорился ты женѣ какъ Иродъ!
Меня ты злымъ назвалъ. И точно, золъ я
На недруговъ твоихъ. Увидишь самъ
Съ кѣмъ лучше жить: съ добромъ московскимъ,
Съ моей ли злобой. А теперь прощай.
Тебѣ я не слуга; пойду искать,
Авось найду себѣ по сердцу князя.
Постой, Никита…
Вороти его
И выбирай: кто для тебя дороже,
Жена и сынъ, слуга ли непокорный.
Эхъ, государыня! Какъ новыхъ слугъ
Себѣ добудешь: вѣрныхъ и покорныхъ,
Не дай Господь про старыхъ помянуть!
Не въ радости про стараго Никиту
Тебѣ придется вспомнитъ, въ горѣ, —
А горя, видитъ Богъ, я не желаю
Тебѣ, хотъ гонишь ты меня, и гибель
На государя и себя зовешь. (Уходить.)
Былъ у меня слуга, и нѣтъ его!
Онъ сына твоего не пожалѣлъ,
А ты о немъ кручинишься. Стыдись.
Пойдемъ-ка да поклонимся владыкѣ,
Пусть Господу помолится о сынѣ
И исцѣлитъ его святой молитвой…
Прости мнѣ, государыня. Признаюсь, —
Я худо думалъ про тебя: она-де
На лихо наставляетъ государя,
А нынѣ, видя доброту твою,
Въ томъ каюсь предъ тобой, прося прощенья.
Господь проститъ.
Ступай, скажи владыкѣ:
Совсѣмъ-де государь Женопокоренъ.
Въ угоду ей врагамъ своимъ прощаетъ,
Въ угоду ей и добръ и ласковъ сталъ.
!!!!!!!!!!!
ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
[править]ВЕЛИКІИ КНЯЗЬ ВАСИЛІЙ.
КНЯЗЬ ШЕМЯКА.
ИВАНЪ АКИНФИЧЪ.
КНЯЗЬ ИВАНЪ, КНЯЗЬ ЮРІЙ, дѣти великаго князя.
ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ СОФЬЯ.
ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРЬЯ.
КНЯГИНИ ШЕМЯКИНА.
Какъ рада-то я тебѣ, матушка! Василій-то какъ обрадуется!
Охъ, скоро ль его увижу, скоро ли?
Потерли, матушка, скоро обѣдни отойдутъ, а изъ церкви никуда, домой пойдетъ; иного пути нѣту.
Иванъ, сходи въ церковь, спосылай ли кого, — шепнуть бы только Василью: мать-молъ ждетъ не дождется.
Самъ давно сбѣгалъ бы, лихъ Шемякиныхъ наушниковъ опасаюсь. Сама, государыня, видѣла, охотой ли тебя къ сыну по задворкамъ да темнымъ переходамъ провелъ.
Не мнѣ ль наушниковъ бояться прикажешь?
Станетъ ли еще князь Дмитрій Юрьичъ гнѣваться что матушка къ сыну поспѣшила?
Не зналъ, не говорилъ бы. Какъ третьево-дни сюда пріѣхалъ, первымъ дѣломъ: «княгиня Софья привезена ли?» спросилъ. — Нѣту, отвѣтили. Какъ привезутъ, немедля доложить велѣлъ. А вечоръ, не успѣли мы въ Угличъ въѣхать, — за мной позыватый прибѣжалъ. — Гляди, самъ настрого мнѣ наказывалъ — чтобъ князь Василью и не снилось что мать тутъ, а не то чтобъ имъ потайно видѣться.
Ради острастки наказывалъ, а гнѣваться все жь не станетъ. Съ миромъ да прощеньемъ пріѣхалъ…
Эхъ, государыня, и разбойникъ передъ плахой съ народомъ мирится, у всѣхъ православныхъ прощенья проситъ. А не казни, отпусти его, — тѣхъ же православныхъ рѣзать да грабить начнетъ. Шемяка таковъ же…
Не грѣши, Иванъ…
А Василій все нейдетъ.
Право бы, государыня, послушалась меня, — ушла бы отъ грѣха. Не ровенъ часъ…
Аль ты обезумѣлъ, Иванъ? Зачѣмъ же я въ Угличъ ѣхала, крадучись къ сыну зачѣмъ пришла? Чтобъ въ такой трудный часъ его безъ слова своего оставить? Ворогу въ руки отдать? Противъ Шемякиныхъ козней не предупредить?
Боюсь, самъ злодѣй отъ обѣдни сюда не нагрянулъ бы.
Есть ему охота сюда идти! Къ себѣ, чай, Московскаго великаго князя, передъ лицо свое, какъ заключенника, привести прикажетъ.
Боюсь, доброту свою показывать захочетъ: «Глядите-молъ, люди-народъ, каковъ я добръ есмь. Самъ же Василій меня обидѣлъ, а я его же прощаю.» А застанетъ онъ тебя…
Аль я Шемякина гнѣва испугаюсь? Ни передъ кѣмъ, далъ Богъ, не пятилась, ни ради чего отъ мысли своей не отрекалась. А коль ты гнѣва его боишься, — ступай, сторожи его прихода.
Не испортить бы…
Камень сперва растопи, а тамъ съ волей моею бороться думай. Хочу видѣть сына, говорить съ нимъ хочу — слышалъ?
Воли твоей не ослушникъ. Иду, — только на меня, государыня, чуръ не пенять потомъ.
Ну, невѣстушка, сказывай теперь: все про государя своего говори. Что дѣлаетъ, мыслитъ о чемъ, про Москву какъ думаетъ-гадаетъ.
Охъ, матушка, не узнать тебѣ его: инымъ человѣкомъ сталъ, а про Москву и думать забылъ.
Забылъ? Вовсе забылъ?
Мнѣ вспоминать не велитъ. Съ горя подъ часъ не вытерпишь, скажешь: неужто вѣкъ намъ въ неволѣ вѣковать? «Господъ, отвѣтитъ, — далъ, Господь и отнялъ, тебѣ ли Господа судить? А при дѣтяхъ плакаться на смѣй, грѣшно ангельскія души смущать.»
Что жь онъ день-то деньской дѣлаетъ?
Молится, Писаніе себѣ читать велитъ. Ваня-то куда гораздо читать сталъ. Все больше про Іова многострадальнаго читаютъ…. Постой, никакъ они идутъ.
Не сказывай ему про меня; къ сторонкѣ станемъ. Молча на него погляжу сперва; рѣчей его жалобныхъ послушаю.
Ты, Ванюша, старшій, — впередъ бѣжалъ бы; столёцъ, на чемъ мнѣ сѣсть, приготовь. (Князь Иванъ исполняетъ?) А ты, Юша, меня веди; пріучайся отцу служить… (Опираясь на его плечо?) Что-й-то, будто ты выросъ?
И то, тятя, выросъ. На цѣлый, вѣдь, на палецъ.
Ой-ли? А вотъ ужо помѣряемъ, — зарубочка у насъ на дверяхъ — помнишь? — сдѣлана. Увидимъ, на палецъ ли, не меньше ли? — Чтожъ, Ванюша, готово ли?
Садись, батюшка.
Спасибо, дѣтки, спасибо. (Сѣлъ.) А о чемъ ты, Ваня, — изъ церкви мы выходили — брату шепнулъ? Не дослышалъ я. Еще рукой показалъ.
А ты нешто, тятя, видѣлъ?
Видѣлъ? Чѣмъ, сынокъ, глядѣть-то было?
Прости, тятя, обмолвился.
Не видѣлъ, а рукавъ твой о кафганецъ зашуршалъ, — слышалъ, догадался. Такъ о чемъ у васъ разговоръ-отъ былъ?
А тамъ, у дверей у церковныхъ, старичокъ стоялъ, бѣдный.
Что за старичокъ?
А нищій, тятя, калѣка.
Что жь замолчалъ? Старичокъ-отъ, видно, слѣпенькій, какъ тятя же.
Да, тятя… И скажутъ: съ роду вѣдь онъ свѣту Божьяго не видѣлъ.
То-то горюнъ горькій! Охъ, дѣтки, подумайте: съ роду вѣдь слѣпъ Живетъ, отца съ матерью въ лицо не видѣлъ, — имъ же еще въ тягость былъ. Сызмала, чай, по міру ходитъ: въ своемъ углу не сыпалъ, своего хлѣбушка не ѣдалъ… Что подадутъ, тѣмъ сытъ… Да, дѣтки, да…. А мы-то за государя вѣкъ Бога молить должны. Въ теплѣ Живемъ, въ холѣ, сыты, одѣты, обуты, а все по милости государевой… Ты, Ваня, какъ я училъ тебя, въ церкви за государя молился ли?
Охъ, не могу я, не могу безъ рыданій его слушать!
Кто тамъ плачетъ? о чемъ?
Тятя, бабушка вѣдь это… (Дѣти бросаются къ бабушкѣ.)
Куда жь вы оба отъ меня бѣжали? — Матушка, голосъ свой подай, чтобъ знать мнѣ гдѣ ты, въ которой сторонѣ стоишь, могъ бы тебѣ, родительницѣ моей, въ ноги поклониться.
Василій! Василій!
Какъ ты сюда пріѣхала, матушка? когда?
Съ тобой повидаться отпустилъ.
Доброта-тъ, доброта государева!
Маша, уведи дѣтей. Поговорить намъ надо.
Пойдемте, дѣти. (Уходитъ съ дѣтьми.)
Садись, Василій; времени мало, о многомъ переговорить надо. Слышалъ, Шемяка пріѣхалъ?
Сказывали мнѣ о пріѣздѣ государевомъ.
А зачѣмъ пріѣхалъ, знаешь ли?
Простить меня государь хочетъ. Такъ сказываютъ. И вѣрю тому, въ доброту государеву вѣрю. Хоть и грѣшенъ я предъ государемъ….
Аль ты надъ матерью родной смѣяться вздумалъ? Разбойника государемъ своимъ зовешь.
Истинно, матушка, государемъ своимъ его полагаю.
Самъ-то ты кто же? Аль подручнымъ княземъ родился? На Москвѣ государить раздумалъ?
Гдѣ ужь мнѣ, слѣпому, о государствѣ думать!
Василій! вспомни чей ты сынъ, какихъ дѣдовъ внукъ! Аль завѣтъ родительскій забылъ? На то ль отцы-дѣды Русь собирали, на Москвѣ великое княженье строили, чтобы ты ихъ порушилъ? Не воленъ ты государства отступиться, не воленъ и Москвы на расхищенье отдать… Предъ Богомъ за то отвѣтишь.
Матушка! Смирилъ меня Господь, и не тѣ у меня теперь думы. Хвалю Бога, смирившаго мя!
Господь смирилъ тебя; предъ Нимъ, всесильнымъ, духомъ смирись. А предъ Шемякой смиряться и стыдъ и грѣхъ.
Теперь ли, какъ съ прощеньемъ онъ пріѣхалъ.
«Съ прощеньемъ пріѣхалъ!» Очей тебя лишилъ, да тебя же прощать пріѣхалъ! А сталъ бы онъ о прощеньи думать, кабы бояре твои на него огуломъ не встали? Житья ему на Москвѣ нѣтъ, а ты: «съ прощеньемъ пріѣхалъ!»
И не думай предъ нимъ смиряться! Пусть съ Москвы съѣдетъ — тогда мирись. А раньше — нѣтъ миру!
Государыня, — идетъ, на дворѣ ужь.
Успѣю еще. Ступай, сторожи. (Иванъ уходитъ.) Помни же, Василій, слова мои, — на иной миръ нѣтъ моего благословенія. И гнѣва моего страшись. Теперь — ступай «государя своего» встрѣчать. (Уходитъ въ боковую дверь.)
Что жь это? государь идетъ, а встрѣтить его не могу. Жена, гдѣ ты? — Господи, помози мнѣ! Духъ кротости и смиренія даруй мнѣ!
Бѣгу; спѣшу, государь, къ тебѣ.
Веди меня; веди на крыльцо государя встрѣчать.
Государь на порогѣ.
Охъ, государь! И встрѣтить-то тебя
Какъ слѣдъ я не сумѣлъ. Прости, пожалуй!
Мнѣ на крыльцо бы выбѣгать на стрѣчу,
Да земно поклонившіяся молить,
Чтобы убогаго меня не презрилъ.
Да смѣлъ ли думать, государь, да смѣлъ ли
Толикой милости богатой чаять?
Братъ, князь Василій! Я пришелъ къ тебѣ,
Чтобъ за обиды испросить прощенья;
Жену привелъ, чтобъ помирить съ сестрой…
Тебѣ ли, государь, просить прощенья?
Ты ль виноватъ? Я съ роду отъ тебя
Не видывалъ обиды, государь.
Мои же предъ тобой вины — безъ счета.
Жена, гдѣ ты? Скорѣе бей челомъ
И за себя и за меня, калѣку.
Нѣтъ, бить челомъ тебя не допущу я,
А поцѣлую, какъ сестра сестру.
Прости меня: тебя я огорчала,
Какъ никого никто не огорчалъ.
И, государыня, Господь проститъ.
Не то ты говоришь; тебѣ сказать бы:
«Тебѣ ли, государыня, кого обидѣть?
Какъ голубица сердцемъ ты не злобна!
И не забыть де мнѣ того до смерти:
Какъ государь велѣлъ слѣпить Василья,
Не ты ли казнь остановить хотѣла?»
Кто старое помянетъ, братъ Василій,
Тому…
Не досказалъ ты, государь!
Да мнѣ, безокому, конецъ не страшенъ.
И поминать-то сталъ я про добро,
Не про лихое… Охъ, никакъ стоишь ты!
А я-то съ радости большой ополоумѣлъ,
И не въ догадъ! — Садися, государь.
Жена! проси хозяина уважить,
Хоть и въ чужой избѣ, все жь я хозяинъ.
Садитесь, милости прошу…
Мы сядемъ.
И вы садитесь…
Намъ сидѣть не гоже:
Ты государь, а мы твои холопья;
Самъ государемъ былъ, порядки знаю.
Чего онъ путаетъ: ни то смирился,
Ни то прикинулся…
Не довѣряйся:
Хитритъ Василій…
Сѣлъ ли государь?
Изволилъ сѣсть…
Веди жь меня, жена.
Поставь слугу предъ грознымъ государемъ.
Братъ, князь Василій! Слушай ты меня.
Отъ сердца рѣчь моя. И нѣту въ ней
Ни хитрости, ни малаго лукавства.
Передъ тобой, какъ передъ Богомъ, каюсь:
Не помяни моихъ обидъ великихъ,
А вспомни: одного мы дѣда внуки;
Зови меня не государемъ, братомъ.
Прости меня, какъ братъ прощаетъ брата,
И миръ возьмемъ не какъ князья — до брани,
А вѣчный миръ, душевный и сердечный!
Никакъ ты всталъ да поклонился мнѣ!
Охъ, государь! Знать милостью великой
Задумалъ доконать меня, злодѣя.
Простри же милость до конца, дозволь
Покаяться предъ всѣми и сознаться
Въ дѣлахъ кровавыхъ, въ замыслахъ лукавыхъ,
Да видятъ люди всю мою негодность,
Да славятъ доброту твою…
Не смѣю
Тебѣ я въ словѣ отказать.
Послушай,
Послушай повѣсть о моихъ грѣхахъ,
И ангельской душою содрогнися!
Какъ на Москвѣ сидѣлъ я государемъ,
На всѣхъ князей глядѣлъ несытымъ окомъ,
На все чужое зарился безбожно,
Всѣхъ думалъ покорить себѣ подъ ноги,
Да властвую одинъ во всей Руси!
И таковой гордыней обуянный,
Давалъ я клятвы, чтобы ихъ порушить;
Ласкалъ князей, чтобъ очи отвести,
Да замысловъ они не видятъ!
За всѣ свои дѣла и злыя мысли
Ей, истинно, достоинъ смерти я!
Мнѣ голову бы снять предъ всѣмъ народомъ!
Но ты, по благости своей великой,
Не пожелалъ погибели моей,
Ты грѣшнаго меня хотѣлъ исправить,
И око, соблазнявшее меня,
Велѣлъ исторгнуть. — И на томъ тебѣ
Я бью челомъ, великій государь,
И со слезами говорю спасибо!
Не отемнилъ ты, просвѣтилъ меня.
Какъ для очей Господень миръ сокрылся,
Я въ душу заглянулъ и въ ней увидѣлъ
Кромѣшный мракъ и мерзость запустѣнья.
Тогда постигъ свое я окаянство
И въ глубинѣ благословилъ тебя!
И чѣмъ, скажи, за милости такія
Тебѣ могу я заслужить!
Какъ брата,
Дозволь поцѣловать — не службы
Я отъ тебя хочу, а нерушимой дружбы.
Нѣтъ, дай мнѣ показать свое усердье, —
Не хочешь службишки моей, — дозволь же
Другихъ наставить какъ служить тебѣ.
Жена! въ которой сторонѣ стоятъ
Московскіе бояре, — укажи-ка.
А никого изъ нихъ я здѣсь не вижу.
Одинъ Иванъ что съ матушкой пріѣхалъ.
Вотъ, государь, тебѣ я попеняю:
Что жь не привезъ съ собой бояръ московскихъ?
Сказалъ бы слово имъ…
Затѣмъ ли
Съ тобой мирился государь, чтобъ ты
Надъ нимъ же сталъ предъ всѣми издѣваться?
Не вѣдаю чѣмъ гнѣвъ твой заслужилъ.
Иль ты не вѣдалъ, что твои бояре
На насъ возстали, измѣнивъ кресту?
Клянуся, государыня, не зналъ я…
Не вѣдалъ что творилъ…
Братъ, князь Василій!
Ты вѣдалъ, нѣтъ ли, — Богъ тебѣ судья!
А что въ душѣ съ тобой я помирился,
То докажу, свое исполнивъ слово
Его же далъ владыкѣ на Москвѣ:
Тебя съ дѣтьми на волю выпускаю,
И городъ Вологду даю въ кормленье!…
Убитъ, твоею милостью убитъ я!
И знай еще: жалѣючи тебя,
И вѣдая что мать твоя недужна, —
Сюда велѣлъ ее я привезти.
Иванъ, зови сюда княгиню Софью.
Не знаю, сможетъ ли придти сюда:
Вельми недужна, не встаетъ съ постели.
Недужную мы сами навѣстимъ, —
Пойдемте всѣ. Идемте всей семьею.
Едва успѣлъ поклясться князь Василій
Что онъ не вѣдалъ о боярскихъ козняхъ,
Какъ снова лгать, какъ снова клясться надо
Что будто матери еще не видѣлъ.
Гляди, сюда идетъ княгиня Софья.
Иль мѣста нѣтъ гдѣ не было бъ измѣны?
Ты на меня взглянулъ бы, государь,
Едва бреду, на внука опираясь,
Едва дышу, едва могу промолвить….
Вельми недужна, при смерти лежишь,
А обмануть меня — хватило силы!
Въ чемъ, государь, скажи, обманъ ты видишь?
А ты не знаешь! Вопреки велѣнья
И грознаго указа моего,
Зачѣмъ ты съ сыномъ видѣлась?
Охъ, знай ты
Какъ у меня душа болитъ и плачетъ,
Не сталъ бы уличать въ обманѣ. Нынѣ
Всю ночь, какъ есть, тоской протосковала,
А свѣтъ увидѣла — заныло пуще,
Не чаяла до вечера дожить.
И виновата: скорби не стерпѣла,
Ивану стала бить челомъ чтобъ къ сыну
Провелъ меня, да не хотѣлъ онъ слушать,
И подкупила я его — покаюсь.
Охъ, подкупила дорогой цѣною
Не жемчугомъ — горючими слезами,
Не золотомъ — рыданьями да стономъ.
Что жь у меня, княгиня, не спросилась?
Не звѣрь, — дозволилъ бы.
Не смѣла.
Спроси-ка государыню свою:
Какъ на моемъ на мѣстѣ поступила бъ,
Сочла ли бы за грѣхъ увидѣть сына?
Ни слабымъ голосомъ, ни льстивой рѣчью,
Ни немочью притворною, меня
Ты не обманешь. Я сама молила
Чтобъ мужъ мой сына твоего простилъ,
А нынѣ каюсь въ томъ.
Аль что случилось?
Аль сынъ мой непокоренъ государю?
А то случилось, госпожа княгиня,
Что ты, прокравшися тайкомъ къ сынку,
Его наставила, какъ смирной рѣчью,
Да кротостью притворною, да лестью
Хитрѣе государя обмануть.
Учила покориться государю,
Чтобъ только выпустилъ на волю,
А выпусти — сейчасъ бы измѣнилъ!
Подумавши, княгиня, стану ль я
Роднаго сына своего учить
Чтобъ мужу твоему онъ покорился?
Еще, далъ Богъ, ума я не рѣшилась.
Ты слышишь, Дмитрій, какъ заговорила?
Куда дѣвалися и хворь и немочь!
И голосъ громче, и глядитъ грознѣе!
Родная! Матушка! Стерпи, не ссорься!
А ты, сестрица, матушку уважь,
Напраслиной не обижай ее.
Вы обѣ государыни мои,
И васъ обѣихъ я люблю. Дозвольте жь
Сказать обѣимъ милое словечко,
Не мудрое да доброе. Сестрица!
Тебѣ твой государь дороже всѣхъ,
И матушкѣ Василій также дорогъ.
Ты думаешь что матушка Василья
Хитрить учила, а ей-Богу жь нѣтъ.
Она его смиренью наставляла,
А и сейчасъ вспылила не по злобѣ,
А изъ любви къ Василью. Знай она
Что государь твой для Василья сдѣлалъ,
Сказала бы великое спасибо.
Вѣдь государь по добротѣ своей
Насъ обѣщаетъ выпустить на волю,
И городъ Вологду даетъ въ кормленье.
Тебѣ, невѣстушка, идти бы въ церковь,
Да съ нищей братіей на паперть стать:
Тамъ доброту Шемякину хвалить бы;
Не слыхано такой де доброты:
Молъ отнялъ все у мужа моего,
Совсѣмъ де оголилъ, да лоскутъ
Отъ нашего жь добра изволилъ кинуть:
Возьмите, молъ, прикройте наготу.
Ну, прежебывшій государь Московскій,
А какъ теперь назвать — ужь и не знаю.
Самъ разсуди: что мнѣ съ тобою дѣлать?
Твоя святая воля, государь.
Какъ предъ тобой я давеча смирился,
Такъ смиренъ предъ тобой сейчасъ стою.
За мать родную не сказалъ ни слова,
Ужь стану ль за себя я говорить?
А, можетъ, вы условилися съ нею…
Мнѣ николи такъ горько не бывало,
Какъ нынѣ, государыня. Жестоко
Меня ты опечалила. Не вѣришь
Ты слову моему…
Братъ, князь Василій!
Тебѣ я вѣрю — только клятву дай
Что подо мной великаго княженья
Искать не станешь.
Государь!
Да буду проклятъ Всемогущимъ Богомъ,
Да буду проклятъ Господомъ Христомъ
И Матерью Его Пречистой,
И чтобъ душѣ моей не знать спасенья!
Клянуся, государь, искать не стану
Великаго княженья подъ тобой.
Помыслю ли о томъ — да буду проклятъ!
Хотя бы ты, свое порушивъ слово,
Не выпустилъ меня изъ заточенья.
Еще не вѣришь? Предъ престоломъ Божьимъ
Той страшной клятвой поклянусь тебѣ,
И въ грамотѣ напишемъ ту же клятву…
А кто порукой что исполнишь клятву?
Душа моя, — а коли ей не вѣришь, —
Такъ слѣпота. Что безъ очей могу я?
А дѣти малы….
Ты забылъ про мать.
Волчица лютая! Тебѣ знать мало,
Что надъ Васильемъ сотворила ты:
Ему ты изнасиловала душу,
И съ кровью вырвала такую клятву
Какой никто отъ вѣка не давалъ.
Еще ты хочешь — знаю я чего, —
Меня ты хочешь заточить въ темницу,
Да какъ устроить дѣло попригляднѣй
Догадки нѣту, да и стыдъ беретъ:
Хоть съ мужемъ вы всю жизнь въ дѣлахъ безстыдныхъ
Сжигали совѣсть, — все жь еще осталась,
Вамъ на потѣху, малая крупица.
Ужь такъ и быть, въ такомъ великомъ горѣ,
Я помогу вамъ, — да ужь кстати сыну
Про вашу доброту скажу я повѣсть. —
Зачѣмъ сюда меня вы привезли?
Не сына ли порадовать хотѣли
Свиданьемъ съ матерью? — такъ лжете вы.
Надѣялись что я умру дорогой,
Сюда спѣшили хоронить меня, —
Не удалось, — и вотъ вы обозлились!…
Аль этой правды недовольно вамъ
Чтобъ старую старуху придушить?
Братъ, князь Василій! Слушай ты меня:
По-моему, мириться такъ мириться,
А и прощать — прощать безъ поворота.
И ради мира, — матери твоей
Судить не стану, — насъ Господь разсудитъ.
Вели же въ церковь отвести меня,
Тамъ поклянусь передъ лицомъ Господнимъ!
Съ тобою вмѣстѣ мы пойдемъ, какъ братья.
Нѣтъ, государь, пока я не далъ клятвы,
Не довѣряй: вели вести подъ стражей.
Ведите!
Господи-Владыко!
Духъ кротости, смиренья и любви
Пошли мнѣ, грѣшному. Пойдемъ, Жена.
Идемъ и мы.
Нѣтъ вы, дружки, постойте!
Ужь васъ ли отпущу я безъ проклятья?
Чего молю, чего я вамъ Желаю,
И какъ кляну васъ, — высказать не въ силахъ.
Нѣтъ словъ такихъ на языкѣ родномъ!
Одно скажу: во всякомъ вашемъ горѣ,
Въ душевной скорби, въ немочи тѣлесной,
Не забывайте про княгиню Софью.
И помните что вымолила я
На васъ злосчастье. А съ тобой, княгиня,
Еще дастъ Богъ увидимся, — когда
Въ великомъ горѣ, выплакавши слезы,
Ты станешь биться о сырую землю,
Безсильная, оставленная всѣми!
Мнѣ страшно, Дмитрій! Уведи меня!
Что мнѣ пророчитъ — не пойму, но ужасъ,
Могильный ужасъ охватилъ всю душу.
Проклятая! Пожди, тебя запрячу
Въ такое мѣсто что твоихъ проклятій
И самъ Господь оттуда не услышитъ!
Иванъ! Ушли они. И сынъ мой, сынъ паевою голову клятву даетъ!
Пусть клянется, — только бы Шемяку обмануть. Только бы на волю сына твоего выпустилъ, — не дадимъ ему въ пустынѣ жить, силой государемъ поставимъ.
А клятва?
А клятва на насъ и на дѣтяхъ нашихъ.
А все-жь, Иванъ, пока Живъ Шемяка, — слышишь, пока онъ живъ, не умру я покойно!
ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.
[править]ВЕЛ. КН. ВАСИЛІЙ.
КН. ШЕМЯКА.
ИВАНЪ АКИНИЧЪ, князь Шемякинъ бояринъ.
БѢДА.
САЛТЫКЪ.
ВЕЛ. КН. СОФЬЯ.
КН. ШЕМЯКИНА.
У всякаго человѣка, сказываютъ, двѣ доли есть: одна счастливая, другая лихая. Про то вѣдать дѣло не хитрое, да счастье-то свое мудрено сыскать. Думаешь: «тутъ молъ оно, ухватилъ, въ рукахъ держу», анъ счастье — эвонъ гдѣ, далече, въ ямкѣ схоронилось, за кустомъ ли привалилось. Еще дразнится оттуда: «сыщи молъ меня». Голосъ-отъ слышишь, а съ которой онъ стороны не разберешь. Ну, и путаешься. Хоть бы къ примѣру меня взять. Какъ лесъ я за Шемякой увязался: куда онъ, туда я; куда я, туда онъ…. Стой, заврался! Онъ-то за мной, пожалуй, и не гонялся, а ужь я-то!… И думалъ я, чурбанъ осиновый, горы де золотыя за нимъ выбѣгаю. А на повѣрку — тотъ же все Савка, въ тѣхъ же все санкахъ. А нонѣ!… Ахъ, Бѣда, Бѣда! плутовскіе твои глаза! ну, думалъ ли ты, скажи мнѣ по истинной по правдѣ, думалъ ли, голубчикъ ты мой, что съ самою княгинею великой, съ матушкой Софьей свѣтъ Витовтовной, разговоръ держать будешь? Не думалъ. Анъ держалъ. Снилось ли тебѣ, удалая твоя головушка, что на Москвѣ дьякомъ будешь? Не снилось. Анъ дьякъ ты. А и не дьякъ, скоро въ дьякахъ будешь. И служба-ть не великая: кой-чего взять, да кой-куда подсылать, да кой-кого поподчивать. И аминь. И дьякъ. — Охъ, и не ложно жъ въ третьемъ годѣ старецъ нѣкоторый напророчилъ мнѣ: «Не даромъ», провѣщалъ, «Бѣдой прозванъ еси: въ чужой-де бѣдѣ счастье свое сыщешь»…. Одначе, куда жь это Иванъ Акинфичъ запропастился? Безъ него….
Давно ль вернулся?
Съ часъ времени, господине, Жду. Пыталъ доложиться, да никто вѣрно про тебя, господине, сказать не могъ. Кто: «у князя» говоритъ, а кто: «въ монастырекъ де къ обѣднѣ поѣхалъ». А шибко допытываться не смѣлъ.
Ладно. Видѣлъ?
Грѣшныма очима, господине, лицезрѣть сподобился.
Ну?
Косить велѣно.
Когда жь косовицу начинать?
А пока ведро стоитъ. Ненастье де придетъ — хоть и скосишь, сѣно сгноишь. И тому де сѣну цѣна — полцѣны. А и дорого яичко къ Христову дню.
Ты мои рѣчи про миръ сказывалъ ли?
Сказалъ.
Отвѣтъ каковъ?
Въ отвѣтъ промолвлено: миръ де хорошо, упокой того лучше. Завтра де ладно, нынче надежнѣй.
Нынче, говоришь ты? Нынче?
Чего, господине, мѣшкать-то? Медъ у насъ сыченъ, курица заварена. Только бы ѣсть-лить запросилъ, — на славу угостимъ, не вспомнится.
Ты о чемъ говоришь, помнишь ли? Такое дѣло, а у тебя смѣшки на умѣ!
Не къ тому, господине, рѣчь моя. Сдоложитъ хотѣлъ: молъ у новаго дьяка московскаго руки спорыя — мигомъ дѣло спроворятъ.
Уйди ты отъ меня, лукавый.
А на сторожѣ мнѣ быть ли?
Быть. Только сейчасъ-то уйди; видѣть тебя не могу.
Нынче быть?
Нынче, нынче.
Одно твердитъ: «дьякомъ де буду». Тѣмъ тѣшится. Языкъ болтаетъ, совѣсть молчитъ. А мнѣ-то, мнѣ чѣмъ совѣсть молчать заставить? Твержу про себя: «дѣло наше правое». А совѣсть въ отвѣтъ: «коль правое, что жь явно дѣлать опасаетесь?..» Охъ, матушка-государыня! Дорога твоя любовь приходится. Великъ выкупъ за нее требуешь: душу загубить велишь.
Посидимъ-ка здѣсь подъ дубомъ; тутъ мѣсто мое любимое, а въ избѣ жара, духота — мочи нѣтъ. Э, и Иванъ тугъ. Что, Иванъ, аль гостей — не ѣдутъ ли — выглядываешь?
Точно, государь.
Еще пріѣдутъ ли! Мать Василью мириться не отсовѣтовала бы.
Не должно бы, государыня.
Мало ль что не должно бы, да есть. Не долженъ бы и Василій клятвы, что въ Угличѣ далъ, порушить, да порушилъ же. И не виноватъ: святой де игуменъ въ Кирилловѣ Бѣлозерскомъ понудилъ, силой отъ клятвы разрѣшилъ.
Полно, Жена, чего хлопочешь? Пріѣдутъ — благо. Не пріѣдутъ — и то ладно. Сами мира просить не станемъ. И что миръ — надолго ли!
Ужли и этотъ миръ, государь, порушишь!
Эхъ, Иванъ, Иванъ! Не впервой намъ съ Васильемъ послѣ Углича мириться! Въ бояхъ я посѣдѣлъ, въ схваткахъ выкупѣлъ. Мечу острому, стрѣлѣ мѣткой — имъ вѣрую. А въ миръ да клятвы, да вотъ еще въ грамоты, во всѣ эти строки подьячьи — давно извѣрился! Поспоримъ еще съ Васильемъ, поспоримъ! Эхъ, одну я оплошку сдѣлалъ — до смерти каяться буду!
Какую, государь?
А княгиню Софью изъ рукъ выпустилъ. Правда, крутенько въ тѣ-поры самому пришлось, а все крѣпиться надо бы. У, попадись она- мнѣ теперь!
И княгиню выпустилъ, а все жь ты страшенъ имъ, Дмитрій.
Правда, жена, правда. Страшенъ я имъ. Какъ волкъ матерой, много разъ травленный, шерсть у него серебромъ отливать стала — старъ звѣрище, а лютъ еще, страшенъ. Въ уголъ его загнали, къ стѣнѣ приперли, а онъ, лютый, на заднія лапы присѣлъ, глаза что уголья, зубы оскалилъ, — подойди, молъ, подступися! Таковъ-то и я, Иванъ, Москвѣ страшенъ. Въ рукахъ, кажись, буду — взять не посмѣютъ. А знаешь, Иванъ, чѣмъ страшенъ? Сказать ли?.. Да что съ тобой? Аль ничего не видишь, не слышишь? (Раскликая его:) Иванъ, Иванъ!
А?.. Ты, гослодине… О-охъ!
Что съ тобой? Аль недуженъ сталъ?
И самъ, государь, не вѣдаю. Въ очахъ помутилося, едва на ногахъ стою.
Жара знать разморила. Бываетъ. Да стой: мигомъ тебя вылѣчу. Эй, кто тамъ! (Бьетъ въ ладони.)
Аль тамъ изъ слугъ никого нѣту? Да ладно. Вели-ка медку подать, похолоднѣе.
Самъ, государь, коль прикажешь, нацѣжу.
Живѣй только. (Бѣда убѣгаетъ.) Пожди, Иванъ, выпьешь — мигомъ оправишься. А теперь слушай, чѣмъ я Москвѣ страшенъ. Любить себя заставить умѣю — тѣмъ страшенъ. Самъ скажи: ты зачѣмъ Василъя съ Софьей бросилъ, ко мнѣ отъѣхалъ? И не говори — самъ знаю. Затѣмъ что удалъ князь Дмитрій Юрьичъ Живетъ, что слугъ у него нѣту. А кто ему слуга, тотъ братъ ему родной. Что мое — все ваше. (Входитъ Бѣда съ медомъ.) Вотъ онъ и медъ.
Студеный, государь.
Давай, а самъ пошелъ.
Слушай, чѣмъ еще я Москвѣ страшена. За старину стоялецъ. Кому старина дорога, и князь Шемяка дорогъ. На Москвѣ по-новому все пошло, а у меня дѣдовская старина, извѣчная. Пожди — зима придетъ — Новгородъ на Москву подыму. То-то потѣха будетъ. А теперь, выпей-ка медку, Иванъ, хлѣбни; вѣрь, другимъ человѣкомъ станешь.
Охъ, государь, тяжко мнѣ.
Затѣмъ и говорю: выпей. Полегчаетъ.
Не въ моготу, государь.
Не пьешь — отъ здоровья отказываешься.
Полно, Дмитрій. И вправду недужится вѣдь ему; гляди, лица на немъ нѣтъ. Ему не медъ, а прилечь бы.
Отпусти, государь.
А пріѣдутъ, что безъ тебя дѣлать стану?
Пріѣдутъ, въ трубы затрубятъ… Ужь перемогусь, выйду.
Ну, ступай ужь; отдохни, отдохни.
Эхъ, старъ, бѣдняга, становится. Жалко. Боюсь, скоро совсѣмъ скопытится.
Что жь намъ съ медомъ-то дѣлать? Аль выпить?
Съ чего пить-то станешь?.. Не хотѣлъ вѣдь.
Разговорился, разгорѣлся, въ горлѣ пересохло — съ того и выпью. А второе — весело мнѣ нынче. Таково-то на сердцѣ легко стало — кажись, съ роду радости такой не бывало. Вотъ и выпью. А ей-Богу жь выпью. ('Отхлебываетъ.) Охъ, медъ-отъ горьковатъ.
Безъ времени пьешь, оттого и горекъ.
Охъ, жена ты, жена, недогадливая! Шутку вѣдь шучу — цѣловать хочу.
Полно тебѣ! А правду вѣдь давеча говорилъ что посѣдѣлъ. Гляди, волосъ сѣдой въ бородѣ. Э, и другой, и еще…. Охъ, Дмитрій, совсѣмъ ты старый сталъ!
А ты стараго-сѣдаго цѣлуй.
На улицѣ цѣловаться?
Аль увидитъ кто?
Никого, а все жь….
А все жь не упрямься; ей-Богу не отстану, стихъ на меня такой напалъ.
Да полно тебѣ!
Нѣтъ, не полно, а еще. (Цѣлуетъ еще.) Теперь вотъ полно. Ну, Жена, здорова будь! Что жь не подчуешь? Аль самому себѣ покланяться? Милости, князь Дмитрій Юрьичъ, прошу! Ну-ка разомъ, духомъ, чтобы капли не осталось! (Отхлѣбнувъ:) А Москвѣ съ Васильемъ пропадать! (Пьетъ до дна и бросаетъ чару; а потомъ грузно опускается на лавку.) Господи!… Аль захмѣлѣлъ я!… Зелень…. Круги зеленые стоятъ…. (Вскакиваетъ:) Жена! Смерть, смерть моя пришла! (Падаетъ.)
Дмитрій! Голубчикъ мой!… Что съ тобой?… Откликнись!…. Хоть словечушко промолви!… Господи!… Холодѣть сталъ…. Спасите!… Спасите!… Помогите!… О-охъ! (Съ рыданіемъ припадаетъ къ тѣлу.)
(На крикъ выбѣгаетъ нѣсколько слугъ; вслѣдъ за ними входитъ поспѣшно Салтыкъ.)
Государь! Московскій князь великій! И съ матерью!
Буди, буди его! Спитъ, не слышитъ! Крѣпче буди! Не слышитъ вѣдь!
Трубы, чу, а встрѣтить некому.
Что ты говоришь-то?… Пріѣхала? Сама пріѣхала?…. Дмитрій, слышишь, смерть, смерть твоя съ тобой мириться пріѣхала!… (Вскакивая:) А, зелья, зелья подсылали!… Братцы! Голубчики! Отцы родные!… Спасите князя своего, спасите! Не дайте надъ тѣломъ его честнымъ надругаться! Схороните его! Вокругъ станьте! Такъ вотъ, такъ вотъ. А я васъ не выдамъ.
И тѣло охолонуть не успѣло,
А вороньё слетѣлося!….
Кто тутъ?
Чьи вопли слышались? По комъ рыдали?
Гдѣ князь? Гдѣ милый братъ нашъ Дмитрій Юрьичъ?
Започивалъ; на вѣкъ заснулъ. На вѣки.
Аль мертваго страшишься какъ Живаго?
Не бойся, подойди, рукой коснися,
Не встанетъ! Не воскреснетъ!…
Боже правый!
Какъ? Братъ нашъ умеръ? Умеръ?
Да. Господь
Незапной смертью поразилъ его.
Господь!… Господь!… Не Онъ, а ты, злодѣйка!
Ты, ты его убила! Подкупала
И зелье подсылала ты же!… Стой!
Сказать хочу…. Онъ тутъ де Жить, холодный,
Глаза открыты, страшный!… Нѣтъ, не то!
А плакать, надо бы теперь поплакать,
Да слезы растеряла!…. И сказать,
Сказать хочу, да всѣ слова забыла…
Охъ, самое себя я потеряла!…
Все-то я потеряла, все, все!…
А, вспомнила! Поцѣловать тебя,
Поцѣловать мнѣ надо, да за горло
Схватить руками, и душить, душить!
Упала! Убилась?
Обмерла. Не бойся, оживетъ.
Матушка! Сказки ты мнѣ, какъ предъ Богомъ скажи, своею ли смертью братъ умеръ?
Что тебѣ? Ты одно помни — Русь теперь цѣла и здорова стала.
Господи!… Молитесь! Молитесь за меня! Всѣмъ народомъ молитесь!