Тип (Дорошевич)/ДО
Типъ : Немножко провинціи |
Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ II. Безвременье. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 181. |
Аккерманскій герой.
Только что далъ «плюху» земству. Добился новаго избранія въ предсѣдатели уѣздной земской управы и «швырнулъ» свое избраніе собранію въ лицо:
— Я вообще не сторонникъ земскихъ тенденцій!
Господинъ Пуришкевичъ.
Щеголеватый молодой человѣкъ. На рукѣ золотая браслетка. Манеры заискивающія. По полу пріятно скользитъ. Занимается стихосложеніемъ;
Душу имѣетъ возвышенную.
Я имѣлъ удовольствіе познакомиться со скользящимъ г. Пуришкевичемъ въ непріятную для него минуту.
Ко мнѣ, фельетонисту одной изъ одесскихъ газетъ, вошелъ молодой человѣкъ въ браслеткѣ, растерянный и пришибленный.
Г. Пуришкевича, предсѣдателя аккерманской земской управы, побилъ земскій архитекторъ.
«Инцидентъ» очень живо обсуждался тогда южной печатью, и г. Пуришкевичъ объѣзжалъ редакціи.
— Вы понимаете… замахнуться на земца!.. на молодого земца, всей душой стремящагося къ служенію земскимъ идеямъ… Такое варварство!.. Такая дикость!.. Прямо некультурно! Прямо некультурно!
Онъ говорилъ, конечно, горячо. Живописно. Жестикулировалъ.
А браслетъ съ «бульками» такъ и звенѣлъ, такъ и звенѣлъ на его рукѣ.
Скользкій молодой человѣкъ показался мнѣ человѣкомъ съ «коготкомъ»!
Я смотрѣлъ на него и думалъ:
— Охъ, братъ! Кажись, и самъ ты тоже «кока съ сокомъ»!
Вскорѣ мнѣ пришлось быть въ Аккерманѣ, и тамъ я узналъ, въ чемъ дѣло.
«Исторія» вышла изъ-за плана новой больницы или училища, — не припомню.
— Этотъ планъ не годится! — заявилъ г. Пуришкевичъ. — Что это за фокусы такіе? Только расходъ. Намъ эти роскоши не нужны.
— Это совсѣмъ не «роскоши», а то, что требуется, чтобы зданіе было гигіенично! — возразилъ земскій архитекторъ.
— Прошу васъ не разсуждать, а дѣлать, что вамъ говорятъ. Вотъ и все! Потрудитесь передѣлать это такъ-то, это такъ-то!,
— Но подъ такимъ планомъ архитекторъ подписаться не можетъ!
— А не можете и не надо! Можете уходить!
— То-есть, какъ это «уходить»?
— А такъ! Мнѣ ваши разсужденія не нужны. Я сказалъ, — и должно быть такъ сдѣлано. Не желаете, — вонъ!
— Что-о?
— Вонъ! Нахалъ! Люди!
Если бы онъ напалъ на человѣка болѣе культурнаго, — тотъ нашелъ бы, какъ съ нимъ поступить иначе. Но г. Пуришкевичъ нарвался на провинціальнаго медвѣдя, у котораго первое — драться.
Оскорбленный архитекторъ подкараулилъ скрывавшагося послѣ этого г. Пуришкевича на пристани, подошелъ къ нему и надавалъ пощечинъ.
— У него, знаете ли, только и словъ, что «я», «вонъ», «долой», — разсказывали аккерманцы, — «я сказалъ», «я велѣлъ».
Чуть не «повелѣлъ».
— Человѣкъ мягкій, ласковый и даже въ браслеткѣ. Но съ «подчиненными» — рветъ, обрываетъ, кричитъ. А «подчиненными» считаетъ всѣхъ. Онъ одинъ!
Въ слѣдующемъ году ко мнѣ явился одинъ студентъ.
Юноша, — только пухъ еще на лицѣ показался.
Кончилъ гимназію, поступилъ въ университетъ, — а тутъ въ восточныхъ губерніяхъ голодъ.
Оставилъ на годъ университетъ, бросился въ Казанскую губернію, устраивалъ столовыя, кормилъ.
Вернулся, опять въ университетъ, — а тутъ голодъ на югѣ.
Опять университетъ «на годъ» бросилъ и поѣхалъ въ Аккерманскій уѣздъ устраивать столовыя.
— Да этакъ вамъ, другъ мой, никогда и университета не кончить! Голодъ у насъ — обыватель постоянный. Только адреса у него каждый годъ разные.
— Что жъ дѣлать! Что жъ дѣлать!
Опытный уже въ дѣлѣ устройства столовыхъ юноша съ жаромъ схватился за дѣло, — но сразу на пути встрѣтилъ г. Пуришкевича.
Если вы вспомните голодно-продовольственную аккерманскую эпопею, — вы припомните сразу фамилію:
— Г. Пуришкевичъ.
Онъ говорилъ, о немъ говорили, онъ печаталъ, о немъ печатали каждый день.
— Г. Пуришкевичъ устроилъ…
— Г. Пуришкевичъ организовалъ…
— Г. Пуришкевичъ проситъ…
— Г. Пуришкевичъ благодаритъ…
Получалась такая картина.
Есть на свѣтѣ бѣдствующій Аккерманскій уѣздъ, и есть на свѣтѣ благодѣтельный г. Пуришкевичъ.
Одинъ!
Аккерманскій уѣздъ голодалъ, — но стоило появиться г. Пуришкевичу, — и бѣдствіе кончилось.
Одинъ!!
И цѣлую зиму мы смотрѣли на это побѣдоносное единоборство г. Пуришкевича съ народнымъ бѣдствіемъ.
Многіе даже восклицали:
— Хлѣба не родится, — Пуришкевичи родятся! «Не погибъ еще тотъ край».
Самостоятельная дѣятельность юноши не понравилась г. Пуришкевичу.
Кто это еще въ уѣздѣ, кромѣ него, г. Пуришкевича, смѣетъ появляться?
— Не со мной, такъ противъ меня! А со мной, — такъ, значитъ, подо мной!
— Позвольте мнѣ дѣйствовать самостоятельно, — заявилъ юноша, — у меня есть и свои пожертвованія!
— Ахъ, свои-съ?
Г. Пуришкевичъ сумѣлъ «удалить» юношу отъ устройства столовыхъ, напечаталъ въ мѣстныхъ и столичныхъ газетахъ письма, что проситъ впредь не высылать пожертвованій такому-то, и добился того, что юношу чуть ли не выслали изъ предѣловъ Бессарабской губерніи.
— Осрамилъ, извалялъ въ грязи! — чуть не плакалъ бѣдный юноша.
И вотъ теперь.
«Не раздѣляющій земскихъ тенденцій» предсѣдатель земской управы провелъ въ земскіе гласные людей своей партіи, добился избранія на новый срокъ и, добившись, всталъ и торжественно земству плюнулъ:
— Отказываюсь! Вообще не раздѣляю земскихъ тенденцій. А по части народнаго образованія — въ особенности!
Это въ наше-то анти-земское время!
Самъ бы «искательный молодой человѣкъ», Глумовъ, изъ пьесы «На всякаго мудреца довольно простоты», — отъ зависти бы за голову схватился и съ отчаяніемъ воскликнулъ:
— Ловко! Вотъ это называется — ловко!
А мамаша Глумова добавила бы:
— Безпремѣнно это онъ въ вице-губернаторы мѣтитъ!
— Вѣдь сдѣлано-то, сдѣлано-то какъ! — восхитился бы даже самъ Иванъ Антоновичъ Расплюевъ. — А? Побѣдитель, можно сказать! Только что избранный! Излюбленный земскій человѣкъ-съ! И тотъ на это самое земство: «тфу!» И въ полное рыло-съ! «Н-не раздѣляю». Большую карьеру, браслетъ, сдѣлаетъ! Потому — геніаленъ. Всякія штуки бывали, а до этакого фортеля никто не додумывался. Вещь первая!
«Дневника» въ «Гражданинѣ» молодой человѣкъ удостоится.
И на среду къ кн. Мещерскому можетъ даже безъ приглашенія явиться.
— Пуришкевичъ.
— Вы?! Это вы?!
— Я-съ!
Будетъ въ объятія заключенъ и гостямъ представленъ:
— Господа, Пуришкевичъ! А? Вотъ онъ какой Пуришкевичъ бываетъ!
Я даже думаю, что онъ во многихъ салонахъ можетъ недѣли полторы приманкою быть.
«На Пуришкевича» будутъ приглашать, какъ приглашаютъ въ скромныхъ чиновничьихъ семьяхъ на «хорошаго гуся».
— Vous savez[1]. Онъ такой молодой и уже… Пріѣзжайте, это любопытно!
И будетъ г. Пуришкевичъ по паркету скользить, а тамъ куда-нибудь и проскользнетъ.
— Э… э… это очень… очень хорошо… Такого удара не было… очень хорошо… Но вѣдь это самопожертвованіе… господинъ… господинъ… господинъ Пуришкевичъ!
— Исполненіе долга, ваше превосходительство. Только исполненіе долга! Ничего-съ, кромѣ исполненія долга!
— Да… да… Но не всякій бы, знаете, милѣйшій, на это пошелъ…
— Это ужъ какъ будетъ угодно оцѣнить вашему превосходительству…
— Да… да… конечно… Но, однако, вы все-таки того… гмъ… три года въ земствѣ этомъ служили?.. А?
— Единственно для того, чтобъ нашей партіи людей туда проводить. Такъ сказать — и во вражескомъ станѣ на нашу пользу работалъ!..
— Гмъ! Оно… того… служба полезная!
— Осмѣлюсь добавить вашему превосходительству.
— Что вы осмѣлитесь добавить?
— Я и противъ народнаго образованія, вашество.
— Да?! Даже?
Г. Пуришкевичу останется только замереть съ поникшей головой, слегка отставленными руками, въ позѣ, выражающей полную готовность.
— «Вы будете въ большомъ, большомъ счастьѣ, въ золотомъ платьѣ будете ходить и деликатные супы кушать, очень забавно будете проводить время!» — какъ говоритъ Добчинскій.
А можетъ-быть…
Можетъ-быть, и такъ пройдетъ, и безъ награды останется, прочтутъ и плюнутъ, и безъ вниманія оставятъ.
Чортъ знаетъ, чего не можетъ въ наше время случиться!
И добродѣтель цѣнится только тогда, когда она рѣдкость.
А какъ ея, добродѣтели-то, разведется слишкомъ много, то и добродѣтельнѣйшіе поступки остаются безъ награжденія.
И г. Пуришкевичъ добродѣтеленъ, да и время-то ужъ очень добродѣтельное.
Шага сдѣлать нельзя. Шагъ сдѣлаешь — непремѣнно въ добродѣтель ногой попадешь.
Примѣчанія
[править]- ↑ фр.