Вы полагаете, что Томъ Соуеръ успокоился послѣ всѣхъ этихъ приключеній? Я разумѣю тутъ приключенія, которыя мы пережили на рѣкѣ, въ то время какъ освобождали негра Джима и Томъ Соуеръ былъ раненъ въ ногу. Нѣтъ, онъ ни мало не успокоился. Это только подзадоривало его еще болѣе. Вотъ и вся полученная прибыль! Видите-ли, когда мы всѣ трое возвратились рѣкою изъ нашего долгаго странствованія и, такъ сказать, окруженные славой, и жители встрѣтили насъ цѣлымъ факельцугомъ, и говорили намъ рѣчи, и всѣ кричали: ура! и вопили, причемъ многіе и напились, — все это возвело насъ въ герои, чего Томъ Соуеръ и добивался всегда. Въ продолженіи нѣкотораго времени это его удовлетворяло. Всѣ имъ восхищались и онъ, задравъ носъ, расхаживалъ по нашему селу такъ, какъ будто все оно ему принадлежало. Нѣкоторыя лица звали его «Томъ Соуеръ-путешественникъ», и онъ чванился этимъ до того, что совсѣмъ уже зазнался. Напримѣръ, онъ ставилъ себя гораздо выше меня и Джима, потому что мы поплыли внизъ по рѣкѣ на плоту, и только воротились пароходомъ, а Томъ ѣхалъ на пароходѣ въ оба конца. Мальчики порядочно завидовали мнѣ и Джиму, но положительно падали ничкомъ въ грязь передъ Томомъ.
Конечно, я не знаю навѣрное… можетъ быть, все это и удовлетворило бы его, не будь стараго Ната Парсона, нашего почтмейстера. Это былъ крайне худой и долговязый добрякъ, глуповатый, оплѣшивѣвшій отъ старости, и притомъ болтливѣйшее старое животное, какое мнѣ только приходилось видать. Въ теченіе тридцати лѣтъ онъ былъ у насъ въ селѣ единственнымъ человѣкомъ съ репутаціей, — я хочу сказать, съ репутаціей путешественника, — и, понятное дѣло, онъ страшно тѣмъ гордился; всѣмъ было извѣстно, что, въ теченіе этихъ тридцати лѣтъ, онъ разсказывалъ объ этомъ своемъ путешествіи милліонъ разъ, и всякій разъ съ наслажденіемъ. И, вдругъ, является теперь мальчишка, которому нѣтъ еще полныхъ пятнадцати лѣтъ и заставляетъ всѣхъ разѣвать рты и восторгаться его путешествіемъ. Не мудрено, что это такъ возмущало бѣднаго старикашку. Онъ выходилъ изъ себя, слушая Тома и возгласы окружающихъ: «Скажите на милость!..» «Возможно-ли!..» «Господи, помилуй!» и другое все въ томъ же родѣ. А уйти ему отъ этой пытки было некуда, все равно какъ мухѣ, попавшей заднею лапкою въ патоку. И когда Томъ умолкалъ, бѣдняга старикъ начиналъ выскребать свои старыя похожденія, выставляя ихъ поэффектнѣе, но они порядочно уже повылиняли и упали въ цѣнѣ, такъ что даже жалко было смотрѣть. А Томъ принимался тотчасъ выкладывать опять что-нибудь свое; но только что, бывало, онъ замолчитъ, старикъ опять начинаетъ, и такъ они одинъ за другимъ, одинъ за другимъ, цѣлыми часами, все стараются перещеголять другъ друга.
Но надо разсказать о путешествіи Парсона. Когда его назначили почтмейстеромъ и онъ былъ совсѣмъ еще вновѣ на службѣ, приходитъ сюда письмо, отъ кого, неизвѣстно, и адресованное на имя такого лица, какого во всемъ мѣстечкѣ нѣтъ. Онъ рѣшительно сталъ втупикъ: что дѣлать съ этимъ письмомъ? Такъ письмо и лежало, одну недѣлю за другой, пока, наконецъ, отъ одного вида его у Парсона стали колики дѣлаться. И письмо было не франкированное, что составляло новую бѣду; получить десяти центовъ было не съ кого, а правительство, Парсонъ понималъ это, возложило бы отвѣтственность за недоборъ на него и, чего добраго, смѣстило бы его даже зато, что онъ не взыскиваетъ всего, съ кого слѣдуетъ. Ему становилось не въ моготу, наконецъ. Онъ не могъ спать по ночамъ, пересталъ ѣсть, исхудалъ такъ, что только тѣнь отъ него оставалась, но все же не рѣшался посовѣтоваться съ кѣмъ-нибудь, боясь, что этотъ человѣкъ измѣнитъ ему и донесетъ правительству о письмѣ. Онъ запряталъ письмо подъ полъ; но и это не помогало: увидитъ онъ, бывало, что кто-нибудь стоитъ именно на этомъ мѣстѣ, и его дрожь такъ и пройметъ, осадятъ его тотчасъ всякія подозрѣнія, и онъ просидитъ до поздней ночи, выждетъ, чтобы стемнѣло совсѣмъ и все стихло, и тогда прокрадется въ контору, вынетъ письмо и схоронитъ его въ другомъ мѣстѣ. Само собой разумѣется, что всѣ стали его избѣгать, качали головами на него глядя и перешептывались, потому что, судя по виду его и страннымъ поступкамъ, всѣ начинали думать, что онъ убилъ кого-нибудь или совершилъ, кто его тамъ знаетъ, что… Будь онъ съ чужой стороны, не здѣшній, съ нимъ расправились бы даже, навѣрное, судомъ Линча.
Какъ я уже сказалъ, ему стало не втерпежъ и онъ рѣшился поѣхать въ Уашингтонъ, къ самому президенту Соединенныхъ Штатовъ, съ тѣмъ чтобы выяснить ему все дѣло, не утаивая ни крошечки, потомъ выложить письмо передъ всѣмъ правительствомъ и сказать: «Вотъ оно вамъ… расправляйтесь со мной, какъ хотите; но беру небо въ свидѣтели, я неповиненъ и не заслуживаю всей кары законовъ, и безъ меня семья моя умретъ съ голода, а у нея и теперь-то ничего нѣтъ; истинно говорю это и могу присягнуть».
Сказано-сдѣлано. Чуточку самую проѣхалъ онъ на пароходѣ, чуточку въ дилижансѣ, а всю остальную дорогу верхомъ, и ему потребовалось три недѣли, чтобы добраться до Уашингтона. Видѣлъ онъ пропасть всякихъ мѣстъ: множество поселковъ и четыре города; пробылъ въ отсутствіи около восьми недѣль, но когда воротился, то уже сталъ знаменитѣе всѣхъ въ нашемъ мѣстечкѣ. Это путешествіе прославило его даже во всей округѣ, ни о комъ столько не толковали, какъ о немъ, люди пріѣзжали изъ-за тридцати миль, чтобы взглянуть на него, — даже изъ самыхъ отдаленныхъ захолустьевъ въ Иллинойсѣ пріѣзжали, — глазѣли на него, розиня ротъ, а онъ-то и принимался болтать. Не увидать другой разъ ничего подобнаго!
Трудно теперь было рѣшить окончательно, кто болѣе великій путешественникъ: одни стояли за Тома, другіе за Ната. Всѣ соглашались въ томъ, что Натъ обозрѣлъ большее въ смыслѣ долготы; за то нельзя было не признать, что если Томъ отсталъ отъ него по долготѣ, то пересилилъ его въ отношеніи широты и разныхъ климатовъ. Словомъ, не знали, чья взяла. Вотъ имъ обоимъ и приходилось выставлять на видъ самыя опасныя изъ своихъ приключеній, чтобы доказать этимъ путемъ свое преимущество. Нату Парсону особенно вредила эта пуля, что поранила Тома въ ногу; онъ ратовалъ противъ нея какъ умѣлъ, но при неблагопріятныхъ условіяхъ, потому что Томъ не оставался на одномъ мѣстѣ, пока Натъ разсказывалъ, что было бы, правду сказать, честнѣе съ его стороны, а расхаживать кругомъ, сильно прихрамывая въ то время, какъ старикъ росписывалъ случай, происшедшій съ нимъ въ Уашингтонѣ. Надо замѣтить, что Томъ продолжалъ представляться колченогимъ и послѣ того, какъ его нога совсѣмъ зажила, онъ упражнялся въ этомъ по ночамъ дома и поддерживалъ эту штуку, точно она только что съ нимъ приключилась.
Случай, бывшій съ Натомъ, былъ не хуже пули, — и я долженъ признаться, что онъ умѣлъ о немъ разсказать. Когда онъ принимался за это повѣствованіе, то у всѣхъ морозъ по кожѣ подиралъ, лица блѣднѣли, дыханіе спиралось въ груди, а иныя женщины и дѣвушки не выдерживали и лишались чувствъ. Насколько могу припомнить, приключеніе состояло вотъ въ чемъ:
Онъ прискакалъ въ Уашингтонъ, пристроилъ своего коня и отправился съ письмомъ къ дому президента. Ему сказали тамъ, что президентъ въ Капитоліи и собирается тотчасъ же отправиться въ Филадельфію; — если Натъ хотѣлъ видѣть его, то долженъ былъ дорожить каждой минутой! Онъ чуть не упалъ, до того это его сразило. Лошади при немъ не было и онъ просто не зналъ, что дѣлать. Но какъ разъ въ эту минуту ѣдетъ негръ-извозчикъ съ полуразвалившейся старой кареткой. Парсонъ видитъ спасеніе, выскакиваетъ изъ подъѣзда и кричитъ:
— Полдоллара тебѣ, если доставишь меня въ полчаса въ Капитолій, и четверть еще, если въ двадцать минутъ!
— Ладно! — отвѣчаетъ негръ.
Натъ вскочилъ въ экипажъ, захлопнулъ дверцу и они помчались, трясясь и подскакивая по самой сквернѣйшей дорогѣ, какую только можно себѣ вообразить, и съ такимъ грохотомъ, что это одно уже наводило ужасъ. Нать продѣлъ руки сквозь петли и висѣлъ такъ въ избѣжаніе смерти, но каретка вдругъ наткнулась на большой камень, подпрыгнула кверху, а дно у нея провалилось и ноги у Ната очутились при этомъ на землѣ; онъ понялъ тотчасъ, что подвергается страшной опасности, если не будетъ поспѣвать за каретой. Онъ былъ перепуганъ до нельзя, но напрягалъ всѣ свои силы, чтобы держаться за петли и перебирать ногами быстрѣе. При этомъ, онъ оралъ во все горло, приказывая извозчику остановиться; то же кричали ему и прохожіе, замѣтившіе, что подъ каретою мелькаютъ чьи-то ноги, а внутри ея, какъ было видно черезъ окна, болтаются чьи-то плечи и голова. Всѣмъ было понятно, что Натъ подвергается большой опасности, но чѣмъ неистовѣе кричали всѣ, тѣмъ отчаяннѣе вопилъ самъ негръ и тѣмъ сильнѣе нахлестывалъ онъ лошадей, повторяя: — Не безпокойтесь! Я обѣщалъ доставить его туда во время, и доставлю… сами увидите! — Дѣло было въ томъ, что онъ принималъ все за понуканье ѣхать скорѣе, словъ же, понятнымъ образомъ, нельзя было ему разслышать изъ-за грохота экипажа. И скачка продолжалась тѣмъ же порядкомъ… прохожіе холодѣли и цѣпенѣли, глядя на нее; зато, когда карета остановилась, наконецъ, у Капитолія, то оказалось, что никто и никогда еще такъ быстро не ѣздилъ; всѣ это даже засвидѣтельствовали. Лошади такъ и растянулись, Натъ свалился на землю совсѣмъ разбитый; его вытащили всего въ пыли, оборваннаго, босоногаго, но онъ все же не опоздалъ, прибылъ какъ разъ во время, поймалъ президента и передалъ ему письмо. Все дѣло отлично уладилось: президентъ простилъ Ната тутъ же на мѣстѣ и Натъ далъ негру двѣ четверти доллара, сверхплатныхъ, вмѣсто обѣщанной одной, потому что видѣлъ хорошо, что не попадись эта карета, онъ не поспѣлъ бы никакъ во время, даже очень опоздалъ бы навѣрное.
Это было, дѣйствительно, очень замѣчательное приключеніе, и Тому Соуеру приходилось сильно налегать на свою огнестрѣльную рану, чтобы не спасовать передъ Натомъ и держаться на своей высотѣ.
Но мало по малу слава Тома стала меркнуть вслѣдствіе разныхъ обстоятельствъ, отвлекавшихъ вниманіе жителей: во-первыхъ, были скачки, потомъ сгорѣлъ одинъ домъ, потомъ появился циркъ, за циркомъ послѣдовала большая аукціонная продажа негровъ; послѣ того было еще затменіе. Все это встряхивало общество, какъ и обыкновенно бываетъ, а толки о Томѣ совершенно затихли, что огорчало и раздражало его до послѣдней степени. Наконецъ, онъ сталъ такъ тосковать и не находить себѣ мѣста, и это изо дня въ день, что я даже спросилъ его, что съ нимъ такое? Онъ отвѣтилъ, что сердце у него разрывается, когда онъ думаетъ, что становится старше и старше, а войны никакой нѣтъ, — нѣтъ и ему никакого пути прославить свое имя. Всѣ мальчики вообще думаютъ такъ, но только онъ былъ первымъ, отъ котораго мнѣ удалось слышать это прямо, открыто.
И вотъ онъ принялся придумывать, какъ бы прославиться, придумалъ это очень скоро и предложилъ намъ съ Джимомъ вступить съ нимъ въ компанію. Онъ былъ всегда очень откровененъ и великодушенъ въ этомъ отношеніи. Мало-ли ребятъ, которые хороши и ласковы съ вами, когда вамъ что хорошее достается, но которые скроютъ отъ васъ, если имъ выгода предстоитъ, и стараются только сами все заграбастать себѣ. Нѣтъ, это было вовсе не въ характерѣ Тома Соуера, могу засвидѣтельствовать. Попадись вамъ яблоко и куча ребятъ будетъ вертѣться около васъ и подличать, лишь бы выпросить объѣдокъ; но когда яблочко у нихъ, а вы станете просить себѣ объѣдка и напомните имъ, что сами давали прежде, то они вамъ рожу скорчатъ и скажутъ, что очень благодарны за то прежнее, но у нихъ объѣдочка не останется. Но я замѣчаю, что это имъ даромъ не проходитъ: стоить только подождать. Вотъ Джэкъ Гукеръ всегда такъ продѣлывалъ и что же? двухъ лѣтъ не прошло, и онъ утонулъ.
Ну, хорошо, пошли мы въ лѣсъ, что на холмѣ, и Томъ объяснилъ намъ, что такое онъ придумалъ. Былъ это Крестовый походъ.
— Что же это за штука: Крестовый походъ? — спросилъ я.
Онъ взглянулъ презрительно, какъ всегда, когда ему становилось стыдно за кого-нибудь, и отвѣтилъ:
— Гекъ Финнъ, неужели ты хочешь сказать, что не знаешь, что такое Крестовый походъ?
— Нѣтъ, не знаю, — сказалъ я. — Да и знать не гонюсь. Прожилъ я до сихъ поръ безъ этого; и здоровъ былъ, ничего. А скажешь ты мнѣ, тогда буду знать, и довольно будетъ съ меня. Я рѣшительно не понимаю, съ чего я стану ломать себѣ голову и разгадывать то, въ чемъ мнѣ и нужды не встрѣтится никогда, можетъ быть. Вотъ, взять хотя Ланса Уильямса: выучился онъ говорить по чоктоуски, а сюда и не заглядывалъ отъ роду какой-нибудь чоктоу, до тѣхъ поръ, пока не пришелъ, дѣйствительно, одинъ, да только затѣмъ, чтобы вырыть могилу ему же, Лансу Уильямсу… Ну, говори теперь, что такое Крестовый походъ? Только впередъ скажу: если это брать какую-нибудь привилегію, то денегъ съ нею не наживешь. Вотъ Билль Томпсонъ…
— Привилегію! — воскликнулъ онъ. — Нѣтъ, не видывалъ я еще такого идіота! Крестовый походъ, — это родъ войны.
Я думалъ, что онъ рехнулся. Однако, нѣтъ; онъ говорилъ серьезно и продолжалъ спокойнѣйшимъ голосомъ:
— Крестовый походъ значитъ: война за освобожденіе Святой земли отъ язычниковъ.
— Какой Святой земли?
— Извѣстно какой! Только одна и есть Святая земля.
— А намъ ее зачѣмъ?
— Неужели не понимаешь? Она въ рукахъ у язычниковъ и это нашъ долгъ, отнять ее у нихъ.
— Зачѣмъ же мы позволили имъ взять ее?
— Никто имъ позволенія не давалъ. Они всегда ею владѣли.
— Въ такомъ случаѣ, Томъ, она имъ принадлежитъ?
— Разумѣется. Кто же говоритъ, что нѣтъ?
Я призадумался, но не могъ взять въ толкъ ничего, и сказалъ:
— Это мнѣ не по разсудку, Томъ Соуеръ. Если бы, къ примѣру, у меня была ферма, то есть, принадлежала бы она мнѣ, а другой захотѣлъ бы ее отнять, развѣ это по справедливости…
— О, замолчи! Ты глупъ, какъ пень, Гекъ Финнъ! Тутъ не ферма… совсѣмъ дѣло другое. Постарайся понять: они владѣютъ землею, только одною землею, на нее одну право имѣютъ. Но мы, то есть, евреи и христіане, признаемъ ее Святою, поэтому не можемъ терпѣть, чтобы они оскверняли ее. Это позоръ для насъ и нельзя выносить это долѣе, ни одной минуты! Мы должны пойти и отнять…
— Признаюсь, тутъ, по моему, такая путаница, что я и не видывалъ. Если бы, къ примѣру, у меня была ферма, а другой…
— Не толкую я тебѣ развѣ, что тутъ нѣтъ ничего общаго съ фермерствомъ?.. Фермерство, это занятіе, именно самое простое, обыденное, мірское занятіе, вотъ и все… болѣе ничего въ немъ не найдешь… А тутъ, нѣчто высшее… религіозное, совершенно иное.
— Это религіозно, по вашему, пойти отнять землю у тѣхъ, кому она принадлежитъ?
— Именно… такъ всегда смотрѣли на это дѣло.
Джимъ покачалъ головою и проговорилъ:
— Масса Томъ, мнѣ сдается, что тутъ какое-то недоразумѣніе… святость-то нарушается. Я религіозенъ, знаю и множество другихъ религіозныхъ людей… но не встрѣчалъ между ними никого, кто бы такъ поступалъ.
Томъ озлился и крикнулъ:
— Хоть кого выведетъ изъ себя такое невѣжество… точно мулы какіе-то! Если бы кто изъ васъ былъ знакомъ сколько-нибудь съ исторіей, то вы знали бы, что Ричардъ Львиное сердце, и папа, и Годфридъ Бульонскій, и многое множество самыхъ набожныхъ и доблестныхъ лицъ рубили и колотили язычниковъ, въ теченіе болѣе чѣмъ двухъ столѣтій, стараясь отнять у нихъ эту землю, купаясь по горло въ крови все это время… И вдругъ, два тупоголовыхъ дикаря изъ миссурійской глуши хотятъ лучше разбирать, что худо, что хорошо, чѣмъ весь тотъ народъ! Толкуй послѣ этого!
Разумѣется, взглянувъ на дѣло съ этой стороны, мы съ Джимомъ должны были почувствовать все свое ничтожество и невѣжество; и мы жалѣли уже, что такъ придирались. Я не находилъ, что и сказать; Джимъ тоже молчалъ въ продолженіи нѣкотораго времени, но подъ конецъ онъ сказалъ:
— Ладно, я согласенъ, что все это справедливо; если уже они хорошенько всего не знали, то гдѣ же намъ, простакамъ, стараться разобрать… И если такъ долгъ велитъ, то и мы пойдемъ, будемъ тоже колотить тамъ кого угодно, какъ только съумѣемъ. Но, какъ ни какъ, а мнѣ немножко жалко и тѣхъ язычниковъ, масса Томъ. Оно тяжело какъ-то пойти убивать людей, которыхъ вовсе не знаешь и которые не сдѣлали вамъ никакого зла. Вотъ дѣло какое!.. Если мы къ нимъ пойдемъ… вотъ, именно, мы трое… и скажемъ, что проголодались, и попросимъ чего-нибудь поѣсть, что же, можетъ быть, они такіе же, какъ и другіе негры… вы согласны, что это можетъ быть?.. Ну, значитъ, они и подѣлятся съ нами, а тогда…
— Что тогда?
— Видите-ли, масса Томъ, я такъ размышляю. Но въ состояніи-ли будемъ мы убивать тѣхъ бѣдныхъ чужихъ людей, не сдѣлавшихъ намъ ничего худого, если не напрактикуемся на то прежде… я очень хорошо это знаю, масса Томъ… превосходно знаю. Такъ вотъ: возьмемъ мы по лому, или по парѣ тамъ, что-ли, всѣ трое мы, вы, я и Гекъ, переправимся за рѣку сегодня ночью, когда мѣсяцъ зайдетъ, и укокошимъ ту больную семью, что живетъ на Снайѣ, потомъ спалимъ ихъ домъ и…
— О, заткни свою глотку! Это выносить невозможно! Не хочу я болѣе и толковать съ такими, какъ ты и Гекъ Финнъ. Вы вѣчно уклоняетесь отъ предмета и разума у васъ хватаетъ только на то, чтобы подводить чисто богословскіе вопросы подъ мѣрку законовъ, охраняющихъ наличное достояніе!
Нѣтъ, Томъ Соуеръ былъ несправедливъ въ этомъ отношеніи. Ни Джимъ, ни я, мы не хотѣли ничего худого. Мы понимали отлично, что онъ правъ, а мы ошибаемся, и если мы чего добивались, такъ именно самой сути… болѣе ничего. И единственной причиной того, что онъ не могъ намъ ее объяснить, было только одно то, что мы неучи… да, и тупы вдобавокъ… этого я не отрицаю, но, Боже мой, это еще не преступленіе, думается мнѣ!
Но Томъ не хотѣлъ ничего и слушать болѣе на счетъ этого. Онъ говорилъ, что если бы мы поняли дѣло какъ слѣдуетъ, то онъ тотчасъ же поднялъ бы на ноги тысячи двѣ рыцарей, вооружилъ бы ихъ въ стальные доспѣхи съ головы до ногъ, меня сдѣлалъ бы своимъ подручнымъ, Джима маркитантомъ, самъ сталъ бы командовать, и смелъ бы въ море всю языческую ораву, какъ какихъ-нибудь мухъ, и воротился бы домой, возсіявъ — что твое заходящее солнце! «Но вы, — говорилъ онъ, — такъ неразумны, что выпускаете изъ рукъ свое счастье, а я ужь не преподнесу его вамъ во второй разъ». И не преподнесъ. Если онъ упирался однажды, то съ мѣста его не сдвинешь уже ничѣмъ.
Я и не огорчался ни мало. Я не забіяка и вовсе не желаю драться съ людьми, которые не задѣваютъ меня. По моему, если язычники не лѣзутъ ко мнѣ, то и мнѣ не зачѣмъ лѣзть, и можно оставить все, какъ оно всегда было.
Надо сказать, что Томъ Соуеръ набрался всѣхъ этихъ нелѣпыхъ мыслей изъ романовъ Вальтеръ-Скотта, которые онъ постоянно читалъ. А затѣя его была нелѣпа уже потому, что гдѣ же ему было набрать столько людей? А если бы это ему даже удалось, то кончилось бы дѣло все же тѣмъ, что его оттрепали бы. Я бралъ у него эти книги и перечиталъ все, что тамъ было на этотъ счетъ: выходитъ, что очень многимъ изъ тѣхъ, которые побросали свои фермы ради участія въ Крестовыхъ походахъ, пришлось потомъ крайне солоно.