Туманъ въ исторiи и политикѣ (по поводу статьи г. Спасовича, «Вѣстникъ Европы», апрѣль 1873 года. Разборъ «Опыта Соцiологiи» Стронина).
Мы незнакомы съ книгою г. Стронина и потому не можемъ точно провѣрить на сколько вѣрно передано ея содержанiе г. Спасовичемъ и на сколько безпристрастно оцѣненъ разбираемый трудъ, да насъ не то и занимаетъ. Насъ занимаетъ отношенiе самого г. Спасовича къ нѣкоторымъ вопросамъ русской исторiи и настоящей русской общественной жизни. Г. Спасовичъ сталъ давно уже въ число литературныхъ авторитетовъ, значенiе которыхъ отвергается немногими вольнодумцами, да кромѣ того г. Спасовичъ одинъ изъ сотрудниковъ журнала наиболѣе распространеннаго въ публикѣ и пользующагося, какъ говорятъ, въ нѣкоторыхъ частяхъ высшихъ слоевъ русскаго общества нарочитымъ влiянiемъ. — Журналъ, издаваемый бывшимъ профессоромъ истоpiи г. Стасюлевичемъ, имѣетъ особенное притязанiе на авторитетъ въ области исторiи и политики и потому небезполезно заглядывать иногда, чтó за мудрость выползаетъ изъ нынѣшняго «Вѣстника Европы», мудрость, которою обязательный редакторъ надѣляетъ читающую публику на всемъ пространствѣ Россiйcкой Имперiи.
Нельзя не пожалѣть что все еще «независящiя» обстоятельства не позволяютъ нашимъ писателямъ договариваться до конца, вполнѣ; отъ этого во взглядахъ на нѣкоторые важные вопросы все еще господствуетъ до нѣкоторой степени неясность, неопредѣленность. Если писатель не договариваетъ своей мысли до конца, то съ одной стороны фантазiи читателя остается полная свобода дѣлать какiе угодно выводы, съ другой стороны авторъ, смотря по обстоятельствамъ, всегда можетъ сказать что такой-то и такой-то мысли нѣтъ въ его трудѣ. Все это мѣшаетъ ясной, опредѣленной постановкѣ самыхъ важнѣйшихъ жизненныхъ вопросовъ и даетъ возможность рости и укрѣпляться тысячи неопредѣленныхъ, неясныхъ воззрѣнiй которыя, смотря до направленiю вѣтра, иногда могутъ сдѣлаться весьма вредными для общества. — Къ числу такихъ вопросовъ, несмотря на всѣ усилiя литературы, все еще принадлежатъ до нѣкоторой степени вопросы о нашихъ окраинахъ, — и это потому, что по поводу этихъ вопросовъ ни та, ни другая сторона не договорились или лучше не могли договориться до конца. — Все это невольно приходитъ въ голову по поводу статьи г. Спасовича. Съ какимъ удовольствiемъ прочли бы мы, напримѣръ, его полный, откровенный взглядъ на такъ называемый польскiй вопросъ; не потому чтобы его взглядъ былъ неясенъ, но потому, что высказанный урывками, съ недомолвками, онъ этимъ самымъ спасается до нѣкоторой степени отъ сокрушительныхъ ударовъ правдивыхъ и неотразимыхъ возраженiй. — Сколько ложныхъ взглядовъ, выражаемыхъ урывками, проскользаютъ часто отъ вниманiя людей, понимающихъ дѣло, и, оставленные безъ возраженiя, получаютъ значенiе аксiомъ у значительной части публики.
Не отъ этого ли самые важные вопросы покрыты у насъ какимъ-то туманомъ, что понимаетъ всякiй, знающiй Россiю не изъ книгъ только. Искусственный туманъ, которымъ подергиваются многiе вопросы, зависитъ преимущественно отъ того, что наша литература привыкла прежде и удерживаетъ эту привычку до сегодня, привыкла говорить не прямо о дѣлѣ, а такъ, по поводу….
Статья г. Спасовича, выписанная нами въ заглавiи, представляетъ замѣчательный образчикъ искусственнаго тумана.
Г. Спасовичъ, согласившись съ г. Стронинымъ, авторомъ разбираемой имъ книги, что скрещиванiе (нацiональностей) составляетъ источникъ обновленiя; и что Россiя богата такими источниками, ибо любая окраина представляетъ цѣлую этнографическую казну, говоритъ:
«Теперь близорукiе централисты сѣтуютъ на эту пестроту окраинъ, они хотѣли бы многое разомъ урѣзать и вытравить; но придетъ время, когда интеллигенцiя и правительство убѣдятся что подобное отношенiе къ своему собственному добру тоже, что самоизувѣченiе себя и постигнутъ возможность продлить жизнь и прогрессивность цѣлаго на многiе вѣка покровительствомъ помѣсямъ и случиванiямъ племенъ и сословiй».
Оставивъ въ сторонѣ этотъ немного коннозаводскiй языкъ, мы скажемъ только, что эти слова искуснаго адвоката весьма замѣчательны по такому, говоря коннозаводскимъ языкомъ г. Спасовича, искусственному скрещиванiю и слученiю идей, какого, вѣроятно, не бывало при скрещиванiи и слученiи конскихъ породъ ни на одномъ конскомъ заводѣ….. Можетъ быть изъ автора вышеприведенныхъ строкъ и вышелъ бы искусный коневодъ; но, на этотъ разъ, онъ забываетъ разницу между конскимъ заводомъ и областiю мысли. Тамъ, т. е. на конскомъ заводѣ, скрещиванiе разнородныхъ породъ производитъ новыя, улучшенныя породы; такъ отъ скрещиванiя арабскихъ лошадей со степными образовалась превосходная орловская порода. Въ области мысли выходитъ не то; здѣсь отъ скрещиванiя идей противоположныхъ, неимѣющихъ внутренней связи между собою, порождаются безтолочь, смутныя понятiя, однимъ словомъ туманъ. — Все это и есть въ вышеприведенномъ мѣстѣ.
Гдѣ г. Спасовичъ нашелъ такихъ близорукихъ централистовъ, которые сѣтовали бы на этнографическую пестроту окраинъ, которые хотѣли бы разомъ урѣзать и вытравить эту пестроту? Близорукiе централисты окажутся нестоль близорукими, если яснѣе формулировать ихъ желанiя: близорукie централисты хотятъ чтобы тѣ небольшiя частички мѣстнаго населенiя на окраинахъ, которыя именуютъ себя чуть не «солью земли», по крайней мѣрѣ клочковъ оной, которыя надменно именуютъ себя интеллигенцiями того или другаго края Россiи, чтобы тѣ небольшiя частички не давили, пользуясь своимъ привиллегированнымъ положенiемъ, интересовъ массъ, солидарныхъ съ интересами русскаго государства. Гдѣ же тутъ близорукость централистовъ? Но едва-ли есть такiе централисты, которые захотѣли бы разомъ урѣзать, вытравить этнографическую пестроту, залогъ обновленiя. Да и что значитъ вытравливанiе этнографической пестроты? Если бы кто изъ централистовъ предложилъ, напр., планъ, выселить бездомную, праздношатающуюся шляхту западныхъ губернiй въ большеземельныя губернiи восточной и юго-восточной Россiи и надѣлить ее тамъ землею, то и это означало бы не вытравливанiе разнообразiя этнографическаго элемента, а только перенесенiе онаго въ другой край государства. Такое передвиженiе, съ точки зрѣнiя скрещиванiя, слученiя нацiональностей, которую такъ защищаетъ г. Спасовичъ, должно бы его безконечно радовать, ибо скрещиванiе, слученiе нацiональностей раскинулось бы еще на болѣе обширное пространство… Вообще же относительно покровительства «помѣсямъ и случиванiю народностей», какъ выражается г. Спасовичъ, замѣтимъ великому политику и еще величайшему историку, что люди не лошади и насильное скрещиванiе нацiональностей неудобно; но онъ не найдетъ ни одного централиста, который бы не желалъ мирнаго слiянiя нацiональностей посредствомъ браковъ. — И если оно встрѣчаетъ препятствiя, то едва-ли отъ русскихъ централистовъ! Препятствiя мирному слiянiю, посредствомъ браковъ, встрѣчаются скорѣе со стороны тѣхъ мѣстныхъ, такъ называемыхъ, интеллигенцiй, которыя своею замкнутостiю хотятъ спасти свою исключительность и свои политическiя иллюзiи.
Мы уже сказали, чего хотятъ такъ называемые централисты, теперь скажемъ противъ чего и когда централисты возстаютъ:
Централисты возстаютъ, когда въ восьми или девяти западно-русскихъ губернiяхъ польское шляхетство воображаетъ себя частiю Польши, презирая племенные инстинкты и желанiя массъ, когда ничтожное меньшинство остзейскаго края вообразитъ себя частiю обширнаго gesamt-Vaterland’a, когда ничтожное шведское меньшинство въ Финляндiи вообразитъ себя частiю Шведско-Норвежскаго государства, — тогда и противъ такихъ политическихъ измышленiй возстаютъ централисты. За это еще нельзя назвать централистовъ близорукими; близоруки тѣ, которые не видятъ государственныхъ интересовъ и которые допускали нaпp. полонизированiе русскихъ губернiй. Всякiй видитъ что большая разница между скрещиванiемъ породъ, о которомъ благовѣствуетъ г. Спасовичъ, и стремленiями измышленныхъ имъ централистовъ. Въ туманѣ-же, которымъ облечено выше приведенное мѣсто, читателю представляются какiе то злодѣи централисты, вытравляющiе этнографическое разнообразiе, зaлогъ обновленiя. Да уже одно слово централисты, само по ceбѣ, напускаетъ цѣлый туманъ: подъ централистами преимущественно у насъ разумѣются административные централисты, которые далеко не пользуются, и справедливо, сочувствiемъ публики. У г. Спасовича не сказано политическiе централисты, а просто централисты да и только… Во первыхъ и г. Спасовичъ и г. Стронинъ, весьма односторонне понимая римскiй методъ обращенiя съ завоеванными странами, упускаютъ изъ виду что западныя губернiи были не завоеваны, а возвращены отъ Польши.
Впрочемъ черезъ страницу и самъ г. Спасовичъ уменьшаетъ нѣсколько густоту тумана. "Все, что дѣлается, говоритъ онъ, на западной окраинѣ, подъ именемъ обрусенiя, представляется автору (т. е. г. Стронину) случайностiю, налетѣвшимъ шкваломъ мелкой завистливости (?! хорошъ и г. Стронинъ!), подражательностiю или отрыжкою гнилой старины. Въ доказательство что методъ pусскiй (т. е. методъ обращенiя съ завоеванными странами) есть воспроизведенiе римскаго, т. е. что онъ не мѣшаетъ побѣжденнымъ оставаться самимъ собою, приводятся въ прошедшемъ польскiй сеймъ съ 1815—1830 г., автономiя остзейскаго края и пр.
Во вторыхъ г. Спасовичъ совершенно не отдѣляетъ западный край отъ Польши, что въ данномъ случаѣ особенно неудобно, ибо польскiй сеймъ съ 1815 по 1830 г., — этотъ фактъ, доказывающiй уваженiе русскихъ къ автономiи чужой нацiональности тамъ, гдѣ она дѣйствительно представляетъ главный нацiональный элементъ, получаетъ, какъ историческiй фактъ, неправильное значенiе. Польшѣ собственно данъ былъ сеймъ потому, что она представляетъ отдѣльную этнографическую единицу — польскую, чего не представляли никогда западные губернiи. Это очень важно, это уже показываетъ полнѣйшее непониманiе прошлаго, что и ставить поляковъ въ фальшивое положенiе, заставляя ихъ дѣлать безполезныя усилiя. Такiя усилiя, естественно кончающiяся неудачами, производятъ съ одной стороны раздраженiе, озлобленiе, съ другой притворное смиренiе и портятъ польскiй характеръ, симпатическiя, славянскiя черты котораго и такъ уже значительно искажены iезуитскимъ воспитанiемъ. Это смѣшенiе западно-русскаго края съ Польшею и повело къ той Сизифовой работѣ, о которую сокрушились усилiя поляковъ, и если дѣло не измѣнится, о нее же сокрушится въ будущемъ и польскiй патрiотизмъ, и польская народность. Если бы поляки съ большею политическою прозорливостiю взглянули на свое прошлое, они увидали бы что въ соединенiи съ Россieю бывшаго Польскаго Королевства лежалъ залогъ дальнѣйшаго развитiя польской нацiональности въ ея законныхъ, этнографическихъ предѣлахъ; но чтобы взглянуть на свое прошлое безпристрастно, надобно отрѣшиться отъ аристократическаго взгляда на свою исторiю, надобно выкинуть изъ головы и сердца то пpeзpѣнie къ народу, котоpоe, въ старой Польшѣ, окрестило земледѣльцевъ именемъ «быдло». Это отрѣшенiе заставитъ отказаться и отъ притязанiй на западныя губернiи. Для блага самихъ поляковъ надобно чтобы они поняли, что западно-русскiй край и есть край русскiй и поняли бы это прямо, откровенно, честно и буквально, не прикрывая шляхетскихъ притязанiй громкимъ именемъ «интеллигенцiи». Эта iезуитская покрышка добра полякамъ никогда и ни въ какомъ случаѣ не принесетъ; ибо фальшь къ добру не ведетъ. Интеллигенцiя какой либо страны тогда только съ справедливою гордостiю можетъ носить это почтенное названiе, когда она крѣпкими узами связана съ народомъ, когда она стоитъ на своей почвѣ, а не болтается на воздухѣ ногами. Какая связь между польской интеллигенцiей и бѣлорусскимъ или малоpусскимъ крестьяниномъ? Какой интересъ этимъ кpecтьянамъ въ произведенiяхъ Лелевеля или Мицкевича? Какая связь? Мы говоримъ о внутренней связи. Гёте не пойметъ нѣмецкiй земледѣлецъ; но между Гёте и нѣмецкимъ земледѣльцемъ есть внутренняя, духовная связь; ибо Гёте былъ пpeдставителемъ народа; нѣмецкiй крестьянинъ не пойметъ Шлоссера; но между ними есть связь: Шлоссеръ, не смотря на видимую объективность, есть одинъ изъ генiальнѣйшихъ представителей интересовъ нѣмецкаго народа. Какъ по видимому ни далеко русская литература оторвалась отъ народной почвы, она имѣетъ глубокую связь съ интересами народными; произведенiя Тургенева — гражданская заслуга передъ русскимъ народомъ, ибо эти произведенiя, вмѣстѣ съ остальною литературою, вносили въ общество сознанiе о необходимости покончить съ крѣпостнымъ правомъ. Для насъ въ этомъ отношенiи важно то, что русская литература выработала это сознанiе живымъ чувствомъ, которое оскорблялось рабствомъ своихъ братiй; русская наукa далa этому вопросу чисто народный xapaктеръ и здѣсь мысль шла изъ глубины чувства. Такой внутренней связи нѣтъ между бѣлорусскимъ крестьяниномъ и польской литературой и быть ея не могло… Польская литеpaтурa, правда, въ лицѣ нѣкоторыхъ представителей своихъ, въ томъ числѣ и Мицкевича, обращалacь къ панамъ съ увѣщанiемъ подумать объ участи бѣлорусскаго крестьянина: но этими увѣщанiями pуководило только одно политическоe благоразумiе, а не чувство, и они не были услышаны. Польская шляxтa западнаго края называетъ себя гордо интеллигенцiей края; но увы! эта интеллигенцiя не умѣлa установить связи между собою и собственнымъ народомъ, т. е. говорящимъ польскимъ языкомъ. Въ 1863 г., разсказывалъ намъ одинъ полякъ, одна банда пробралась въ Силезiю и тамъ искала прiюта у силезскихъ крестьянъ, которые по р. Одеръ говорятъ польскимъ нарѣчiемъ. «Мы не ляхи, отвѣчали крестьяне, мы хлопы». Этотъ отвѣтъ, для поляка, понимающаго дѣло, этотъ отвѣтъ — переводъ Дантовой надписи надъ вратами ада:
Если бы поляки поняли свою истоpiю, они обратили бы взоры на западъ, а не на востокъ, — на западъ, гдѣ у нихъ подъ бокомъ области, населенныя сплошь поляками… Возстанiя 1830-го года и тому подобныхъ попытокъ не было бы, если бы не было притязанiй на западный край… Не говоря о томъ что ихъ усилiя вкатить на гору Сизифовъ камень, т. е. — возстановить Польшу въ предѣлахъ 1772-го года, кончились неудачно; мы скажемъ что если бы даже поляки успѣли получить политическую самостоятельность и оторвались отъ Россiи въ предѣлахъ бывшаго Королевства Польскаго, то и этотъ успѣхъ былъ бы для нихъ гибеленъ. По этому поводу весьма основательную и глубокую мысль высказалъ Н. Я. Данилевскiй («Россiя и Европа»):
«Допустимъ что мечты поляковъ сбудутся, что имъ удастся образовать, въ тѣхъ или другихъ размѣрахъ, независимое государство. Оно сдѣлается несомнѣнно центромъ революцiонныхъ интригъ, очевидно что Россiи нельзя будетъ этого терпѣть, что при первой возможности она должна будетъ стараться уничтожить вредное для нея гнѣздо. Польша должна слѣдовательно сдѣлаться театромъ часто повторяющихся войнъ и терпѣть въ матерiальномъ отношенiи страшныя раззоренiя, какъ это и было въ послѣднiя времена Рѣчи Посполитой. Но чтобы имѣть возможность противостоять Россiи, Польшѣ необходимо будетъ жить въ наилучшихъ ладахъ съ ея западными сосѣдями, нѣмцами, которые, конечно, не упустятъ случая своими капиталами, колонизацiей, политическимъ и культурнымъ влiянiемъ прибрать къ своимъ рукамъ эту страну такъ-же хорошо, какъ если бы она состояла въ непосредственной зависимости отъ Германiи — однимъ словомъ не упустятъ сдѣлать то, что уже было сдѣлано при подобныхъ обстоятельствахъ съ восточною и западною Пруссiею, съ Силезiею. Независимость польскаго государства была бы гибелью польскаго народа, поглощенiемъ его нѣмецкою народностiю».
Естественно, что при неправильномъ взглядѣ на польское дѣло, взглядъ г-на Спасовича на русскую исторiю отличается крайнею односторонностiю, видимо что онъ почиталъ немного Костомарова и болѣе ничего не читалъ, да и Костомарова-то не совсѣмъ понялъ. Такъ онъ говоритъ о первоначальномъ ходѣ русской исторiи:
«Слабость инстинкта соединенiя была сначала (русской исторiи) поразительная, много времени прошло, пока образовалась первая государственная клѣточка, едва стали нарощаться на эту клѣточку роды одинъ за другимъ, какъ явилось раздѣленiе въ видѣ удѣльности, которое уничтожило почти всю работу соединенiя, пока случайность внешняя и иго татарское не дало инстинкту соединенiя рѣшительнаго перевѣса надъ инстинктомъ раздѣленiя».
И это напечатано въ журналѣ, издаваемомъ бывшимъ профессоромъ исторiи петербургскаго университета! Чѣмъ бы путать сюда растительную клѣточку á lа Щаповъ, не лучше ли было бы г. Спасовичу оказать намъ въ исторiи Европы хоть на одно государство, въ которомъ бы, въ началѣ исторiи, инстинктъ соединенiя преобладалъ надъ инстинктомъ раздѣленiя? Можетъ быть это извѣстно спецiалисту (sic) по средней истоpiи, подарившему публику четырьмя томами выписокъ изъ средневѣковыхъ хроникъ? Если бы г. Спасовичъ серьознѣе смотрѣлъ на дѣло, безъ предвзятыхъ идей, то онъ, конечно, постарался бы поглубже вникнуть въ смыслъ явленiй русской исторiи и увидалъ бы что такъ называемая удѣльная система, или какъ онъ выражается, удѣльность, заключала въ себѣ гораздо болѣе инстинкта соединенiя, чѣмъ онъ думаетъ. Ему не хотѣлось вспомнить почему-то, что въ западной Европѣ этотъ инстинктъ соединенiя въ продолженiе среднихъ вѣковъ обнаруживался весьма слабо, что феодальная система была олицетворенiемъ инстинкта разъединенiя. Что же мы видимъ на Руси въ перiодъ удѣльный? Не смотря на видимое раздробленiе, вся Русь объединялась единствомъ княжескаго рода; князья, передвигаясь изъ города въ городъ по старшинству, тѣмъ самымъ напоминали о единствѣ земли. Усобицы князей, ослабленiе Руси въ борьбѣ съ внѣшними врагами дали новый толчекъ инстинкту соединенiя. И напрасно г. Спасовичъ приписываетъ исключительно татарскому игу перевѣсъ инстинкта соединенiя надъ инстинктомъ раздѣленiя.
Не перевѣсъ, а дальнѣйшее развитie инстинкта соединенiя началось еще до татаръ, оно началось во Владимiрѣ на Клязьмѣ при Боголюбскомъ и при Всеволодѣ III-мъ. Погромъ же татарскiй на долгое время, лѣтъ на 85-ть замедлилъ ходъ этого дѣла. Что мы видимъ въ промежутокъ времени отъ битвы при Сити до Калиты? Удѣльные князья, съ помощiю татаръ, сокрушаютъ всякую попытку великихъ князей увеличить свою власть. Съ Калиты московскимъ князьямъ и митрополитамъ удалось дать дѣлу другое направленiе, обративши татаръ въ орудiе cоединенiя. Въ томъ-то и состоитъ громадная заслуга Москвы, что московскiе князья, митрополиты и бояре дружными усилiями убѣдили народъ, что связь, основанная на единородствѣ князей, слаба сравнительно съ единовластiемъ: благодаря ихъ дѣйствiямъ дѣло Боголюбскаго и Всеволода III возобновилось и укрѣпилось послѣ куликовской побѣды, которая высоко подняла родъ московскихъ князей и выдвинула ихъ изъ ряда Рюриковичей и Гедиминовичей. Что же касается до татаръ, то ихъ влiянiе отразилось преимущественно на самой формѣ соединенiя и, конечно, ко вреду этой формы.
Но вотъ гдѣ весь г. Спасовичъ со всѣмъ «Вѣcтникомъ Европы»: «Способъ (русскихъ завоеванiй), способъ этотъ весьма успѣшный въ смыслѣ закрѣпленiя прiобрѣтенiй, хотя и дорого оплачиваемый вѣковымъ безплодiемъ вспаханной такимъ образомъ почвы, состоялъ въ томъ, чтобы демократизировать общество, оставивъ некультурные слои народа нетронутыми; но снять у нихъ съ плечъ разомъ всѣ культурныя, аристократическiя наслоенiя и замѣстить ихъ людьми заѣзжими и пришлыми элементами изъ центра государства». Г. Спасовичъ говоритъ это о до-петровской эпохѣ, о методѣ завоеванiй, «открытомъ московскими вѣнценосцами», какъ онъ выражается, говоритъ о Псковѣ и Новгородѣ, выражаясь по Костомарову, — о сѣверозападныхъ народоправствахъ (не лучше ли народовластiяхъ?). Гдѣ же въ Псковѣ и Новгородѣ вы нашли «культурныя, аристократическiя наслоенiя»? Въ культурномъ отношенiи верхнiй слой Новгорода и Пскова едва ли чѣмъ отличался отъ нижняго слоя. Очевидно, что говоря о культурномъ аристократическомъ слоѣ, снятомъ съ плечъ, г. Спасовичъ говоритъ не столько о Новгородѣ и Псковѣ, сколько о чемъ-то другомъ. Туманъ, опять туманъ… Пойдемъ сквозь этотъ туманъ далѣе, не уяснится ли дѣло: «Съ Петра Великаго измѣнились значительно и завоевательные пpieмы; въ Европу прорубались окошки, простирались руки къ культурѣ, которая вся выросла изъ аристократизма, проявлявшагося тамъ не въ однѣхъ невѣжественныхъ формахъ: отсюда автономiя остзейскаго края, Финляндiи, конгрессоваго королевства западныхъ и югозападныхъ губернiй».
Что это за конгрессовое королевство западныхъ и югозападныхъ губернiй? Конгрессовое королевство! Вотъ одно слово, которое сгубило тысячу поляковъ, вотъ одно слово, изъ котораго истекли потоки крови, вотъ слово, въ которомъ въ одномъ выразилось все то непониманiе своего дѣла, о которомъ мы говорили выше; въ немъ-то, въ этомъ зловѣщемъ словѣ выразились притязанiя поляковъ на западныя губернiи. Конгрессовое королевство, конгрессувка, презрительное наименованiе, данное бывшему царству польскому коноводами польскихъ движенiй, это зловѣщее слово означало — дали-де намъ урѣзокъ, лоскутокъ Польши, въ вознагражденiе за всю старую Польшу. Но что разумѣлось подъ всею старою Польшею? Не только Познань, Краковъ, часть Силезiи (про которую поляки забыли, ибо тамъ жили только хлопы), нѣтъ, вся западная Россiя по Днѣпръ! Вотъ уже про поляковъ можно сказать — желали чужаго и потеряли свое… Притязанiя же на западную Русь, какъ извѣстно уже всѣмъ, основывались ни болѣе, ни менѣе какъ на помѣщичьемъ правѣ; ибо, за исключенiемъ помѣщиковъ и вообще шляхты, все народонаселенiе западныхъ и юго-западныхъ губернiй чисто русское и заявляло не разъ свою преданность престолу и отечеству и, не смотря на это, всѣ усилiя поляковъ преимущественно тянулись въ эту сторону… Но г. Спасовичу показалось мало выраженiя конгрессовое королевство, онъ выразился конгрессовое королевство западныхъ и юго-западныхъ губернiй! Это что еще за новость «Вѣстника Европы»? Развѣ Витебская, Могилевская, Минская, Гродненская, Виленская, Ковенская губернiи, развѣ Волынская, Подольская входили въ составъ, такъ называемой, конгрессувки? Мы признаемся первый разъ встрѣчаемъ выраженiе: конгрессовое королевство западныхъ и юго-западныхъ губернiй! Развѣ «Вѣстникъ Европы» такъ переименовалъ Привислинскiй край? «Извѣстно, говоритъ далѣе г. Спасовичъ, съ какою силою проявилъ себя инстинктъ демократическiй возвращаясь разомъ къ преданiямъ древне-московскимъ завоеванiя Новгорода и Пскова». А, вотъ въ чемъ дѣло! Вотъ для чего нужно было изобрѣтенiе культурнаго слоя въ древнемъ Новгородѣ и Псковѣ! Все это нужно было для того, чтобы дойти до безсмысленнаго выраженiя выше приведеннаго.
«Демократическiй инстинктъ, возвращаясь разомъ къ древне-московскимъ преданiямъ завоеванiя Новгорода и Пскова»! Эта безсмыслица, подъ перомъ нѣкоторыхъ фокусниковъ литературнаго дѣла, пpiобрѣла особенное значенiе. Это возвращенiе демократическаго инстинкта, ко временамъ Iоанна III и Василiя III означаетъ ни болѣе ни менѣе, какъ освобожденiе крестьянъ въ Польшѣ! Вотъ онъ демократическiй инстинктъ! Какъ хорошо, какъ ловко! и что за туманъ напущенъ этимъ выраженiемъ! — Демократическiй инстинктъ, срѣзыванiе аристократическихъ культурныхъ слоевъ — все это такъ ужасно выходитъ, однимъ словомъ революцiя! И что за туманъ далѣе, такой густой, что за нимъ не разглядятъ пожалуй даже отсутствiя здраваго смысла: «срѣзывать культурный слой не значитъ создавать въ покоренной странѣ прочную русскую партiю, которая никогда не образуется посредствомъ однихъ аграрныхъ законовъ и возможна въ демократическомъ направленiи только посредствомъ возрощенiя мѣстной культуры изъ мѣстныхъ же сѣмянъ, съ глубокимъ уваженiемъ къ привычкамъ, преданiямъ и особенностямъ политически объединенной страны». Чего тутъ нѣтъ, чего тутъ нѣтъ, Боже ты мой! И риторическая фигура умолчанiя, и губительные аграрные законы, и совѣтъ мнимо-демократической партiи, — чего тутъ нѣтъ! Всего довольно, кромѣ правды и логики! Обращаясь съ совѣтомъ какъ нужно дѣйствовать въ демократическомъ направленiи, г. Спасовичъ уже не yпотpeбляетъ выраженiя: берегите-де аристократическо-культурный слой, а просто культурный слой; для мнимыхъ демократовъ аристократiя превращена въ просто культурный слой, въ интеллигенцiю, и этотъ культурный слой устами г. Спасовича порицаетъ аграрные законы, т. е. надѣленiе польскихъ крестьянъ землею! Логика: — дѣйствуйте демократично, только не давайте крестьянамъ земли, а возрощайте мѣстную культуру изъ мѣстныхъ же сѣмянъ, т. е. изъ аристократическихъ началъ! Плохое понятiе г. Спасовичъ имѣетъ о «мнимыхъ» демократахъ! Но не лучшаго онъ понятiя и о русской аристократiи; ибо съ удовольствiемъ повторяетъ выраженiе г. Стронина, что аристократiя у насъ проявлялась только въ невѣжественныхъ формахъ. Мы уже выше сказали, чтó извѣстно всякому, занимающемуся русской исторiей, какое сильное участiе московское боярство принимало въ созданiи московскаго государства… Аристократiя русская или лучше ея исторiя имѣетъ свои перiоды въ первую половину московскаго перiода боярство было одною изъ земскихъ созидательныхъ силъ московскаго государства; съ Iоанна III, со вступленiемъ въ его ряды потомковъ удѣльныхъ князей, оно пыталось выдѣлиться изъ земства, стать въ исключительное положенiе и проиграло свое дѣло. Въ этотъ второй перiодъ западно-русская аристократiя, видя неудачу московскаго боярства, тѣснѣе примкнула къ Польшѣ, начала ополячиваться и положила начало нынѣшней такъ называемой польской интеллигенцiи въ западно-русскомъ краѣ. Западно-русской такъ называемой интеллигенцiи слѣдовало бы вспомнить свое давнее прошлое, и вмѣсто тяготѣнiя къ Польшѣ, слѣдовало бы идти на встрѣчу событiй и подумать о тѣснѣйшемъ союзѣ съ Русью. Съ Петра начинается третiй перiодъ, сходный съ первымъ, т. е. въ этотъ перiодъ потомство московскаго боярства трудилось, руководясь волею монарховъ, въ созиданiи русской имперiи. Можно найти довольно печальныхъ страницъ въ исторiи русской аристократiи въ этотъ перiодъ; но въ тоже время значительное число фамилiй могутъ выставить имена славныя на страницахъ русской исторiи. Невѣжественная же форма, какъ говоритъ г. Спасовичъ, дѣйствительно проявлялась и проявилась именно въ этотъ перiодъ времени; она выразилась въ нѣкоторой части аристократiи потерею нацiональнаго инстинкта. Въ примѣръ можно привести князя Рѣпнина, бывшаго въ началѣ диссидентскаго дѣла посломъ въ Польшѣ. Этотъ, во всѣхъ отношенiяхъ достойный государственный человѣкъ, писалъ къ графу Панину, что стоитъ ли такъ усиленно хлопотать о послѣдователяхъ православной церкви въ Польшѣ, когда между ними нѣтъ никого, кромѣ мужиковъ. Такое невѣжественное ослѣпленiе, въ такомъ государственномъ человѣкѣ какъ князь Репнинъ, поразительно и если бы такое ослѣпленiе и такая потеря нацiональнаго инстинкта были всеобщими у русской знати, то гг. Спасовичъ и Стронинъ тогда только могли бы сказать что русская аристократiя проявилась въ невѣжественныхъ формахъ въ этотъ перiодъ русской исторiи.
Въ заключенiе приведемъ еще одно замѣчательное выраженiе г. Спасовича: «г. Стронинъ мыслитель весьма радикальный, вмѣстѣ съ тѣмъ онъ человѣкъ сердечный и патрiотъ до мозга костей, пропитанный преданiями нацiональной исторiи, которыя укладываются съ радикализмомъ». Въ чемъ состоитъ радикализмъ г. Стронина, это до насъ не касается; изъ разбора видно между прочимъ что онъ отличается большою пародоксальностiю; для насъ же въ настоящемъ случаѣ любопытнѣе знать что г. Спасовичъ нашелъ самаго радикальнаго въ идеяхъ его. «Самымъ радикальнымъ выходитъ у него непремѣнно и почти всегда завѣтное, нацiональное и предполагаемое имъ соединенiе всѣхъ христiанскихъ церквей въ младшей изъ нихъ, въ православiи, и соединенiе всѣхъ славянъ въ самомъ младшемъ, именно въ русскомъ». Вотъ какiя идеи кажутся г. Спасовичу наиболѣе радикальными! Замѣтимъ г. рецензенту, что названiе русскихъ младшимъ племенемъ ничего не значитъ; если старшинство словянскихъ племенъ разбирать по древности ихъ исторiи цивилизацiи, то старшимъ словянскимъ племенемъ окажется болгарское; но дѣло здѣсь идетъ не о старшинствѣ, а о русской государственной силѣ, которая одна не разъ спасала словянъ отъ поглощенiя чуждыми элементами и спасетъ еще не разъ. Одно существованiе сильнаго русскаго государства не разъ оказывaло помощь австрiйскимъ словянамъ. — Что же касается до выраженiя относительно православной церкви, то удивительно, что многоученый редакторъ не поправилъ такой грубой ошибки! Историку должно быть извѣстно какъ совершилось раздѣленiе церквей, ему извѣстно, конечно, что восточная церковь въ какомъ видѣ была до раздѣленiя, въ такомъ и осталась. Какимъ же образомъ у знаменитаго адвоката, но весьма посредственнаго историка и близорукаго политика (ибо мнимая дальнозоркость такихъ политиковъ есть сущая близорукость), какимъ же образомъ у него православная церковь очутилась младшей изъ всѣхъ христiанскихъ церквей? Не потрудится ли намъ объяснить это г. редакторъ «Вѣстника Европы»?
1 iюля 1873 года.