Тёмная личность[править]
Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна.
Но только всё не впрок…И. А. Крылов.
Сашка! Иначе его не называл никто.
О! Это был тип — один из таких типов, которые, попадая в водоворот столичной жизни, не пропадают, не теряются в нём и каким-то чудом находят себе средства к существованию среди тысяч подобных себе безработных.
Уж это был его талант.
Начав свою карьеру чистильщиком сапог, под конец перебрав чуть ли не с десяток профессий, он каким-то чудом поступил репортёром в одну довольно распространённую газету. Но успев прослужить в ней всего с полгода, попал в историю.
Ну кто же не знает газетных историй? Сашка в своей заметке разделал особу. Особа оказалась двоюродным братом сенатора Хвостикова, и история разгорелась. Сенатор ездил лично к редактору за объяснениями, потребовал удаления из редакции автора заметки и помещения опровержения.
Напуганный редактор удовлетворил требования сенатора. И так Сашка снова очутился на улице.
Денег едва хватало на 3 дня. Казалось, выхода не было.
Сашка пришел к себе в комнатку подавленный, но не потерявший способности мыслить. Он сел на железную кровать и стал усиленно думать, сжимая себе виски ладонями. Но по выражению его лица можно было догадаться, что положение — швах.
— Эх, влопался, чёрт возьми! — не раз с горечью пробормотал он. Выхода действительно не было.
И вдруг… нет! Его толстые губы внезапно расплылись в улыбку. Морщинки на лбу расправились, и лицо приобрело обычный, нахальный репортёрский вид. Он придумал! Опасность миновала!
Для подкрепления сил Сашка сначала отправился в ресторанчик «Тверь», где обыкновенно по вечерам собираются ужинать репортёры, мелкие фельетонисты и прочая газетная мелюзга. Но так как было ещё часа четыре, Сашка не встретил никого из своей братии и, довольный этим обстоятельством («насмешки будут отпускать по моему адресу,» — думал он), сытно пообедал, выпил для храбрости полбутылки красного и, против обыкновенения аккуратно расплатившись, направился выполнить свой гениальный план.
Глава I[править]
— Вам кого? — не совсем ясно и твёрдо спросил очевидно подвыпивший лакей, открывая парадную дверь петербургской квартиры знаменитого писателя Куприна, уставив свои оловянные глаза на стоявшего перед ним молодого человека, одетого «хоть не шикарно, но во всяком случае прилично». Сашка (это, без сомнения, был он) приятно улыбнулся и слащавым голосом спросил:
— Дома-с Александр Иванович и можно ли их видеть-с?
— Как доложить? То есть как ваша фамилия?
— Э-э, скажите, что э… э… молодой человек желает видеть! Э… молодой человек!
— Ну-у ладно. Доложу. Подождите здесь!
И пока подвыпивший лакей ходил докладывать, зоркие глаза экс-репортёра успели осмотреть полутёмную переднюю. Зеркало было не протертое, со следами бесчисленных мух, на столике перед ним навален разный хлам. На огромной вешалке висело всего одно рыжее пальто, да и то повешенное но ошибке за рукав. На полу валялась измятая фетровая шляпа.
Во всём был виден хозяин — поэт (поэтический беспорядок!). Или если не поэт, то во всяком случае большой пьяница…
В передней больше ничего и не было.
Вскоре вошёл слуга и произнёс лениво:
— Пожалуйте в кабинет, они там сейчас.
Сашка прошёл за лакеем через какую-то также неприбранную комнату, и очутился на пороге Куприновского кабинета. Лакей исчез.
В кабинете было почти темно; у окна был заметен письменный стол с кипою неряшливо набросанных бумаг. В самом дальнем углу комнаты стоял какой-то предмет — очевидно, громоздкой, солидный, но что это было — разобрать было невозможно; хозяина же в комнате, по-видимому, не было.
Но, попривыкнув к темноте, Сашка к своему удивлению заметил, что это что-то тёмное в углу, что он принял за какой-нибудь громоздкий предмет, приняло теперь очертания тучного низенького человечка сидящего за маленьким кругленьким столиком.
Сашка почтительно кашлянул. Человечек поднял голову и пьяненьким баском, с хрипотцой лениво проговорил:
— А, это вы молодой человек, э… не знаю, как вас… зажгите, пожалуйста, электричество, кнопка вон там, возле двери — лень вставать, знаете, человек я пожилой.
Сашка подобострастно бросился к двери и повернул выключатель.
Минуту было больно глазам, а затем он ясно увидал лицо Александра Ивановича. Оно было круглое, узенькие серые глаза были окружены опухолью и мешочками; во рту торчала потухлая папироса, а круглый толстый подбородок обрамлён реденькой, неопределённого цвета бородкой, которая казалась выщипанной и не столько похожей на бородку, сколько на щёку неделю не брившегося актера. Маленький фиолетово-красный нос дополнял портрет известного писателя. Он сидел перед столиком, представлявшим оригинальное зрелище: он сплошь быль уставлен целой батареей бутылок самой разнообразной величины и формы. На полу валялось несколько пустых пивных бутылок. Перед писателем стоял колосальный жбан, из которого он изредка потягивал, тщетно стараясь раскурить полчаса тому назад потухшую папиросу.
Сашка немного помолчал и, видя, что с ним не заговаривают, решил начать сам:
— Гм! Гм! Э… я, Александр Иванович, к вам с большой э… просьбой! — начал он, сгибаясь вдвое.
— А вот, молодой человек, — пробасил писатель, — вы попробуйте сначала лучше, чем с просьбами обращаться, вот эту английскую горькую, вот я вам стаканчик налью.
— Покорно благодарю… не пью-с, — соврал Сашка и покосился на бутылки.
— Э-эх, напрасно, молодой человек, даже очень напрасно. Просьбу вы всегда успеете мне изложить. А вот выпить.. — Тут он многозначительно прищелкнул языком, — не всегда выпьете.
Сашка застенчиво мялся. Знаменитый писатель оживился и с увлечением стал описывать достоинства стоящих перед ним в изобилии коньяков, водок, наливок, ликеров. Сашка терпеливо ждал.
Наконец, опустошив почти половину содержимого в бутылках и впадая в благодушное настроение, великий писатель повалился на софу животом вверх и, растегнув все пуговицы на жилете, томно прошептал (ибо не мог говорить):
— Ну-с, добрейший юноша, излагайте мне вашу просьбу, и я помогу вам чем могу!
Сашка согнулся ещё ниже и сладеньким голосом проговорил:
— Я, видите ли, служу приказчиком в писчебумажном магазине, ну жалованье совсем маленькое — 35 рублей в месяц. Сами подумайте! Матери в деревню отсылаю по 15 рублей и остается 20 рублей. Ну и еле-еле перебиваешься — живёшь кое-как…
— Так вам нужны деньги? Не дам! — прервал Сашкину речь писатель. — Прин-ци-пи-ально не даю, прин-ци-пи-ально!
— Помилуйте, — засуетился Сашка, — я не попрошайка-с, и пришёл просить вовсе даже не денег!
Великий писатель что-то одобрительно промычал и неопределённым жестом попросил продолжать. И Сашка продолжал:
— Но надо вам, Александр Иванович, заметить, воспитывался я в гимназии и имею непреодолимое, можно сказать, влечение к чтению — но классические писатели: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев — меня не удовлетворяли; я что-то искал, а что — сам не знал. И вот в один прекрасный день мне попала в руки книжечка ваших сочинений, Александр Иванович, и тут я прозрел! Я увидел, что одни только ваши сочинения могут меня удовлетворить! Без них я жить не могу! Но, Александр Иванович, человек я бедный! — Сашка подавил тяжкий вздох. — И купить полное собрание ваших сочинений не могу, а чувствую, что пропадаю без них. Эдакая потребность, как рыба, можио сказать, без воды!
И вот я решился на отчаяный шаг! Я решил пойти к вам лично и просить у самого творца его гениальные произведения. Александр Иванович, не откажите! Ведь жить не могу!
Великий писатель хотель поворотиться к собеседнику, но не мог пошевелиться, и потому не изменяя позы трогательным голосом прошептал (ибо не мог говорить):
— Молодой человек, как ваше имя, не знаю?
— Александр-с, как бы ваш тёзка, хе-хе!..
— Э… э… молодой человек… Саша…. Ты один меня понял во всей России. Ты… Саша, обрадовал старика, э… на старости лет… Саша, за это выпей рюмочку вишнёвки и поцелуй меня!…
Приходи, брат Саша, завтра ко мне, и ты э… э… получишь полное собрание моих сочинений в роскошных переплётах. Для тебя ничего не пожалею! Ты… один… на всю Россию понял… оценил… познал, и всё такое прочее… Ну а теперь вып…
— Честь имею кланяться, не смею отвлекать от работы своим присутствием, — прервал его Сашка, поклонился и вышел.
— Ю-ю-юный прапорщик армееее-ейский стал ухажи-и-ивать за мнооой… — запел великий писатель, но тотчас оборвался… И вслед за этим раздался храп, потрясший всю квартиру.
В передней было темно. Лакей снал на стуле подле двери.
Сашка вышел на улицу.
Судьба играет человеком
Она изменчива всегда…(Народная песня).
Глава II[править]
В изящном кабинете несравненного юмориста Аркадия Аверченко царил приятный полумрак.
Электрическая лампочка в зеленом абажуре бросала яркий белый свет на письменный стол, аккуратно покрытый чистенькой промокательной бумагой, на которой в одном её углу была надпись карандашом:
- З00 строк в «Сатирикон» — 30 р.
- в «Синий Жур.» 221½ строчки (не считая подписи) — 22 р. 50 коп.
- Задолжал в «Литературке» 3 р. 35 коп. (всё равно не отдам).
- 1 раз выругал Пуришкевича, за это получил с К....а 50 копеек.
- Коробочка ваксы — 10 коп.
- и т. д.
Стол был уставлен всевозможными безделушками, баночками от помады и коробочками от пилюль.
Знаменитый юморист в непренуждённо-грациозной позе сидел за столом и, сгрызая с ручки лак, подбирал рифму к слову «Пуришкевич». Светлый пот струился с его вдохновенного чела.
— Вевич, Севич, Шмулевич… Фи, это не годится… ба… вал… Тарасевич… нет… шевич… ах, чёрт возьми, не выходит…
— Ба!.. Нашёл, ура! Штукаревич! Шту-ка-ре-вич — Пу-ри-шке-вич! Великолепная рифма, шедевр, страшно-шикарно!
Великий юморист небрежно обмакнул перо в чернила и крупным элегантным почерком вывел:
|
Надо было подбирать рифму на «зол», и только он хотел написать —
|
как в передней раздался повелительный звонок, и хорошенькая горничная, кокетливо улыбаясь, доложила:
— Господин Корнфельд!
Великий юморист весело встал, со свойственным ему юмором ущипнул горничную за щёчку и сам пошёл встречать гостя.
— Хе-хе-хе… Здравствуйте, Моисей Генохович, снимайте пальто, милости просим!
— Господин Аверченко, зачем я буду снимать своё пальто, если я забежал к вам на одну минутку?
— Да вы ничего, Моисей Генохович, раздевайтесь, право, вам ведь не на пожар!
— Хо-хо-хо, вот чудак этот Аверченко, хо-хо-хо… «на пожар», ха-ха «на пожа…» Даже выговорить не могу — смех душит, чудак… Остроумный парень, чтоб я так хлеб кушал!
— Ха-ха-ха… хи-хи-хи… это действительно, того… ик… ик… остро…умно ха-хи-хи! Но я острю случайно — это у меня в природе так уж. Эдакая юмористическая жилка, ха-ха!
— Вы не скромничайте, Аверченко, вы таки да — юморист вовсе, но дело не в этом: я зашел к вам за материалом для моего «Сатирикона».
Аверченко лукаво улыбнулся и, подмигнув правым глазом, между тем как левый жадно смотрел на отопыреннмй карман Горифельда, проговорил:
— Моисей Генохович, если возможно, то дайте мне авансом рублей 50—100.
Моисей Генохович сделал кислое лицо.
— Дайте, Монсей Генохович, честное слово! Аванс под Пуришкевича, чудная эпиграмка у меня есть, вот я вам прочту сейчас.
И онь прочитал с лёгким завыванием:
|
Ха-ха-ха. Шикарно? Не правда ли, милейиший издатель?
— Конечно, нет слов, что это стихотворение таки себе эпиграмма вовсе, но аванса я вам дать не могу, накажи меня Бог!
— Ах, Моисей Генохович, но ведь аванс не под какого-нибудь Меньшикова — ведь аванс под самого Пуришкевича, а? Под самого Владимира Митро…
— А! Ай ему в рот палкой, не говорите мне, этого проклятого с… с… союзника!.. Но, ей-Богу, как честный еврей, а вам говорю, денег под Пуришкевича не дам, не могу.
И тут произошло нечто невероятное. Великий юморист выпрямился во весь рост, на глазах у него показались слезы и… (рука моя не повинуется написать дальше). И… Но об этом после, а покамест возвратимся к нашему герою, к несчастному, гонимому судьбою Сашке.
Глава III[править]
Выйдя на улицу после своего визита к Куприну, Сашка постоял в раздумьи, наконец тряхнул головой и пошёл по мокрой от недавнего дождя улице. Сумерки спустились, кое-где горели фонари, и их свет скользил и переливался в блеске мокрых тротуаров. По улице сновали взад и вперёд автомобили, кареты… Слышался стук копыт, визжанье трамвая… Но далёк был мыслью от всего этого репортёр Сашка.
Он шёл быстро, не оглядываясь по сторонам. Дойдя до дома № 125, он вошёл в подъезд, посмотрел в указателе № квартиры знаменитого юмориста Аверченко и поднялся на второй этаж по шикарной мраморной лестнице. Дверь была отперта, из неё падала яркая полоса света и были слышны голоса — один хриплый с еврейским акцентом, а другой… ну, да читатели сами знают, кто говорил за дверью. Не долго думая, Сашка вошёл в дверь и остановился на пороге комнат. Его не замечали.
— Ей-богу, как честный еврей, под Пуришкевича я вам аванса не дам, не могу.
Аверченко выпрямился, и глаза его сверкнули, и… (о Боже!) и он с жалобным видом опустился перед Корнфельдом на колени, приговаривая:
— Ну не 50, ну 40, ну З5, что вам, жаль что ли?
— Ну так и быть, 25 я вам дам, но это последний раз, и то из уважения к вашему таланту!
Аверченко с чувством поцеловал ему руки, весело улыбаясь сквозь слезы, блестевшие у него на глазах.
Провожая Корнфельда, Аверченко наткнулся в дверях на Сашку, принял суровый вид и сухо сказал:
— Что это вы, молодой человек? Без доклада входить? А? Что вам угодно?
Сашка не растерялся — он сразу понял выгоду своего положения и нахально проговорил:
— Господин Аверченко, советую говорить со мной немного повежливее! Я пришёл к вам с просьбой не отказать разрешить напечатать в газете «Петербургская Зарница» всё то, что я видел, стоя на пороге вашей комнаты сейчас! Я репортёр! А? Разрешаете?
— Ша! — сказал Аверченко со свойственным ему юмором и, вынимая из толстого бумажника четвертную, протянул её Сашке.
— Мало! — лаконично проговорил Сашка и сделал вид, что уходит, однако воротился и значительно мягче проговорил:
— Послушайте, Аверченко, я готов взять с вас четвертную, но с условием, чтобы вы меня приняли сотрудником в «Сатирикон».
— А! Это можно, отчего же! Гонорар мы вам шикарный назначим — 50 коп. строка! Довольны, надеюсь? А впрочем, если хотите, то можете и рисунки помещать в нем. Вы рисуете?..
— Нет, не пробовал!
— А, тем лучше, тем лучше! — обрадовался Аверченко. — Вот именно, кто не умеет рисовать — так у того рисунок, знаете, выходит более стильно!… А ну-ка, любезнейший, нарисуйте нам что-нибудь.
Сашка помялся, взял в руку ручку и с недоуумением вывел нечто похожее на человека в профиль, но с двумя глазами, вроде того, как школьники рисуют на арифметических тетрадках, и что характеризуется следующим стишком:
|
Аверченко захлопал в ладоши и, смеясь, воскликнул:
— Как стильно, как живо, да это шедевр! Как же вы, дражайший, хотите назвать этот чудный шарж? Называйте как угодно, не стесняйтесь. Ну… Пуришкевич, Марков 2-ой, Замысловский — всё равно, на всех правых похоже!
— Нет, не хочу! — угрюмо сказал Сашка. — «Сенатор Хвостиков» этот рисунок назовите.
— Прекрасно! Прекрасно! — воскликнул юморист. — Это так демократично! Вот вам 50 рублей пока, и, если хотите, поедем ужинать в «Литературку». Там сейчас все сотрудники «Сатирикона», я вас представлю. Едем…
IV (эпилог)[править]
В «Твери» бывшие коллеги Сашки через две недели после происшедшего сидели и удивлялись, как это репортер Сашка попал в «Сатирикон».
Сенатор Хвостиков хотел поднять скандал, но… должен был ехать в Баден-Баден на воды, и дело не разгорелось.
В объявлениях «Сатирикона» прочитали между прочим следующее:
- Дёшево продаётся полное собрание сочинений А. Куприна. Узнавать в редакции «Сатирикона», сотрудник С—а.