У детей на ёлке (Ясинский)/ДО
| У дѣтей на елкѣ |
| Источникъ: Ясинскій І. І. Полное собраніе повѣстей и разсказовъ (1883—1884). — СПб: Типографія И. Н. Скороходова, 1888. — Т. III. — С. 170. |
Дѣти въ нарядныхъ пестрыхъ платьицахъ и праздничныхъ курточкахъ застѣнчиво столпились въ залѣ. Я вижу бѣлокурыя маленькія лица, вижу черные и сѣрые глазки, съ наивнымъ любопытствомъ устремленные на красивую гордую елку, сверкающую мишурнымъ великолѣпіемъ. Бонна зажигаетъ свѣчки, и, точно пожаръ, вспыхиваетъ елка въ этой большой комнатѣ, гдѣ, кромѣ дѣтей, сидятъ поодаль взрослые — мужчины и дамы.
Отъ елки по паркету вытянулись легкія причудливыя тѣни, и на разноцвѣтную толпу дѣтей, точно на букетъ цвѣтовъ, разсыпавшійся въ безпорядкѣ, падаютъ яркіе лучи.
Я любуюсь дѣтьми. Нельзя не заглядѣться на этихъ милыхъ крошекъ, чистыхъ, какъ ангелы, съ невиннымъ прошедшимъ и съ радужнымъ будущимъ. Когда отцамъ цѣна грошъ, всѣ надежды возлагаешь на дѣтей. Въ самомъ дѣлѣ, не стоило-бы, да и нельзя было-бы жить, еслибъ не было дѣтей. Жизнь, точно рѣка. Она беретъ начало изъ безконечности и впадаетъ въ безконечность. И если теперь волны ея мутны, то, можетъ, современемъ грязь осядетъ и ихъ смѣнятъ прозрачныя, кристальныя струи…
Я думалъ эту думу, глядя на дѣтей. И меня особенно плѣняла трехлѣтняя крошка, съ коротко остриженными черными волосиками, съ голыми пухлыми ручками, съ голыми колѣнками. Она была въ бѣленькомъ платьицѣ, низко перевязанномъ лентой огненнаго цвѣта. Она посматривала на елку съ восторгомъ и недоумѣніемъ. Можетъ быть, она первый разъ видѣла елку. Но какъ только ей хотѣлось шумнымъ движеніемъ выразить свою радость, она въ страхѣ косилась на уголъ, гдѣ неподвижно стоялъ старикъ въ черномъ сюртукѣ и съ гладко выбритымъ лицомъ. Я вскорѣ замѣтилъ, что всѣ дѣти боятся этого старика. Оттого они такъ застѣнчивы и такъ не по дѣтски приличны.
Когда дѣтямъ были розданы подарки, и гувернантка заиграла на фортепьяно, и дѣти стали танцовать, чинно и скучно, каждый разъ благодаря своихъ дамъ, усиленно шаркая ножкой и разговаривая между собою шопотомъ, я подозвалъ знакомую дѣвочку гимназистку и спросилъ:
— Скажите, кто этотъ старикъ?
Она покраснѣла, засмѣялась и хотѣла убѣжать, но я удержалъ ее за руку.
— Отчего-же вы не отвѣчаете?
— Это Старый Годъ, я его такъ прозвала! — проговорила она чуть слышно, лукаво сверкнувъ своими карими глазками, и затѣмъ прибавила. — Потому что онъ самый старый здѣсь! Сейчасъ тотъ мальчикъ разсказалъ намъ, что Старый Годъ ужасно злой. И бѣдная Соня, — она указала на крошечную дѣвочку, которая мнѣ такъ понравилась, — чуть не заплакала отъ страха… А знаете, мнѣ пришла мысль назвать ее Новымъ Годомъ… потому что она самая молоденькая!
Сказавъ это, гимназистка бросилась отъ меня со всѣхъ ногъ и, схвативъ Соню на руки, закружилась по комнатѣ. Старикъ нахмурилъ густыя сѣдыя брови, нижняя губа его отвисла. Соня увидѣла его и расплакалась. Дѣти, разыгравшіяся было, притихли.
Я подошелъ къ старику. Онъ тупо взглянулъ на меня и сказалъ:
— Веселятся!.. Глупыя! Поставь имъ елку, навѣшай того, сего, прочаго, и довольно… Юный возра́стъ! Юный возра́стъ!
— Дѣти какъ дѣти, — произнесъ я, чувствуя себя почему-то неловко передъ этимъ глубокимъ старикомъ.
— Это ваша дѣвочка? — съ кислой гримасой спросилъ онъ, указывая на гимназистку, издали посматривавшую на насъ не очень-то дружелюбно.
— Нѣтъ. У меня нѣтъ дѣтей.
— Счастливый человѣкъ вы, милостивый государь, — проговорилъ старикъ.
Я взглянулъ на него съ изумленіемъ.
— А у васъ есть дѣти?
Старикъ отыскалъ глазами икону, висѣвшую въ противоположномъ углу, и набожно сказалъ:
— Благодареніе Господу Богу моему, не имѣлъ и не имѣю… И не буду имѣть! Я ненавижу дѣтей, — убѣжденно произнесъ онъ.
— Откуда-жъ у васъ такая ненависть къ дѣтямъ? — спросилъ я.
— Я, милостивый государь, вотъ ужъ двадцать лѣтъ директоромъ учебнаго заведенія и имѣлъ время возненавидѣть ихъ…
Онъ распространился въ описаніяхъ дѣтскихъ шалостей; губа его отвисала все больше и больше, и было непріятно смотрѣть на его брезгливое и жестокое лицо.
Когда онъ кончилъ, я сказалъ:
— А вѣдь они не ошиблись. Вы знаете, всѣ эти дѣти, вотъ эти милыя, хорошія дѣти, съ неиспорченными благоухающими сердцами, не любятъ васъ. Эту дѣвочку, вонъ видите, въ бѣленькомъ платьицѣ…
— Знаю я ее, скверная дѣвочка, — проговорилъ старикъ.
— Такъ эту дѣвочку, — продолжалъ я, — дѣти прозвали Новымъ Годомъ, а васъ Старымъ Годомъ. И такъ какъ старый годъ былъ отвратительный годъ, то изъ этого вы можете заключить…
Старикъ посмотрѣлъ на меня, нахмурившись.
— Повѣрьте, что ихъ наказывать надо. Сегодня елка, завтра розги. Я изумляюсь, милостивый государь, что вы находите въ нихъ милаго и благоуханнаго. А впрочемъ — честь имѣю быть вашимъ покорнѣйшимъ слугою.
Онъ сухо и гнѣвно поклонился. Больше мы не разговаривали. Ровно въ двѣнадцать часовъ уѣхалъ этотъ старикъ. Моя гимназистка захлопала въ ладоши. Маленькихъ увезли раньше. Остались только дѣти лѣтъ по десяти, по двѣнадцати. Но Соня тоже осталась. И когда, среди внезапнаго оживленія, дѣти закружились съ громкимъ смѣхомъ около потухшей елки, крошечная дѣвочка вертѣлась тутъ-же, весело поѣдая конфекты, бѣлая, какъ пушинка, въ красномъ колпакѣ, доставшемся ей въ подарокъ, и кричала:
— Я Новый Годъ! Я Новый Годъ!