Фет А. А. Сочинения и письма: В 20 т.
Т. 3. Повести и рассказы. Критические статьи.
СПб.: Фолио-Пресс, 2006.
ФАМУСОВ И МОЛЧАЛИН
Кое-что о нашем дворянстве
[править]Дружинное начало дворянства прямо указывает на него как на сословие, способное по личной храбрости, навыку в военном деле, неуклонному исполнению принятой на себя обязанности, предводить случайно собранные под знамена толпы. Пока дело шло о чисто географических вопросах, служить владыке значило помогать ему в достижении желаемых границ в качестве воеводы. Но по мере утверждения границ и потребности внутреннего устройства к понятию службы царю и отечеству неминуемо стало привходить и понятие помощи в деле государственного благоустройства. Излишне говорить, что нимало не ослабевшая потребность в благонадежных военачальниках, с одной стороны, и полное отсутствие благоустройства, с другой, были причинами прикрепления крестьян к земле, и только твердая государственная организация сделала возможною отмену этого прикрепления.
Нечего говорить, что возникновением новой отрасли государственной службы отнюдь не отменялась первая и основная, то есть военная. Требование на нее не только не прекратилось, но напротив, все возрастает, так что международное значение государства прямо измеряется способностью выставлять наибольшую массу войска, превосходящую качеством других конкурентов. Si vis pacem, para bellum[1] останется вечным лозунгом не только государственной, но и всякой другой среды. Если это бесспорно так, то вопрос, как и прежде, сводится на наилучших военачальников от мала и до велика. Что же в этом смысле значит наилучший? Наилучший офицер в своей специальности то же самое, что наилучший начальник во всякой другой специальности. Ему мало в подробности знать дело, которым он заведует, ему необходимо в совершенстве самому делать то, чему он учит других; ему мало направить свою часть на ров, вал или стену, ему нужно первому через них перескочить. Такое проникновение делом достигается только любовью к нему. Но и этого мало. В военном ремесле, кроме ежеминутных трудов, лишений и опасностей, нередко бывают минуты, когда эта опасность из возможной превращается в неизбежную, переходя даже в неминуемую гибель. Сохранить начальнику в подобном случае все необходимое присутствие духа и непоколебимую стойкость может только чувство чести. Если по мере развития государственного организма отдельные специальности все более обособляются, то понятно, что самое слово честь, применяясь к той или другой специальности, принимает тот или другой оттенок. Так, один может поставлять свою честь в наибольшем скоплении богатств и связанном с ними проявлением роскоши, другой — в наибольшем освобождении всеми неправдами преступников от законной кары и наконец даже в наибольшем нанесении вреда тому государству, в пользу которого он будто бы действует. Никаких подобных оттенков не имеет военная честь.
Воин не имеет права пускать в ход свой механизм без прямого приказания свыше, за которое он не несет никакой нравственной ответственности. Самостоятельная инициатива в иных случаях вменяется ему даже в преступление. Излишне говорить о значении в войске офицера, когда понятие чести переносится не только на него, но даже на неодушевленные предметы, как знамя, мундир и т. д.
Несомненно, лучший офицер был из дворянского рода, где он уже с детства играл в солдатиков, потешаясь игрушечными барабанами, гусарами и касками, и от деда и отца слышал рассказы об их военных подвигах, в которых они сумели соблюсти честь своего рода. Справедливо называют дворян наследственными белоручками; руки их действительно не грубели от преемственной черной работы, но необъятная карта России получила свои очертания исключительно при помощи этих рук. Мы не знаем более трогательного памятника воинской чести, чем Севастопольское кладбище. Историческим судьбам угодно было в назидание потомкам собрать там могилы русских офицеров от восемнадцати до восьмидесятилетнего возраста. Все они так же безропотно и безмолвно пали на своих постах, как и теперь безмолвно проповедуют о долге, чести и верности. Но Севастопольское кладбище есть только видимый памятник нашей воинской чести. Немного надо воображения и исторических сведений, чтобы представить себе всю массу белой кости, раскиданной «от Финских хладных скал до пламенной Колхиды, от потрясенного Кремля…»
Опасаясь впасть в ошибочную оценку современного воинственного духа наших офицеров, буду говорить только об этом духе до исхода Крымской войны, после которой мне, пишущему эти строки, пришлось оставить ряды войск. Знамя военной чести не только возносилось высоко в наших рядах, но вселяло непоколебимое к нему доверие и во главе государства. При выступлении нашего полка с зимних квартир тогдашний Государь Наследник, в Бозе почивший Император Александр II, догнал нас на переходе. Полк был остановлен на ходу и офицеры собраны во главе колонны. Поздоровавшись с людьми, растянувшимися на версту, Его Высочество в кругу съехавшихся офицеров сказал следующие достопамятные слова: «Поздравляю полк от имени Государя с походом; вам, господа, быть может, первыми предстоит честь вступить в дело. Вы здесь все дворяне, и я уверен, что этого никто из вас не забудет». С тех пор много воды утекло. Появились мнения и убеждения, поставляющие честью жертвовать жизнью не за сохранение вековечных устоев народной жизни, а за их колебания и разрушения. Возникла печатная и устная пропаганда такого воображаемого честного дела. Ходили и ходят с ней и в народ, и в войска.
По мере прогрессивного возникновения и обособления государственной деятельности пришлось и государственной службе расширить круг своего понятия, давая в нем место и другим государственным деятельностям. Петру понадобилось просвещение, и тут дворяне первые явились его послушными учениками. Упрекать историю в совершившемся значит признавать беспричинные явления, то есть впадать в логическую ошибку. Если блеск французского двора так долго подчинял себе Англию, Германию и другие народности, навязывая им свой язык, свои моды и обычаи, от которых они освободились, только когда национальный гений произведениями наук и искусств далеко оставил за собою блестящие, но худосочные плоды французской цивилизации, то справедливо ли укорять наше дворянство в том, что оно в свою очередь подчинилось этому влиянию до того, что французский язык у нас до сих пор, по выражению графа Л. Толстого, нечто вроде чина? И на поприще такой цивилизации наше дворянство в общей сложности достигло совершенства. Правильно ли в этом направлении выставлен вопрос чести, дело иное, но ходят, кланяются, танцуют, говорят по-французски наши дворяне не хуже всех других, старающихся им подражать. Вообще наше дворянство блистательно себя заявило во всем, где требуется вкус, как, например, в изящной литературе, где все имена принадлежат почти исключительно дворянам. Но тот же поступательный ход государственной жизни, вследствие тех же причин, обнаружил наши недостатки, восполнить которые может только будущее. Кроме специалиста воина, придворного, поэта, в государстве мало-помалу возникает множество специальностей. Для управления ими всеми или отдельною их группой необходимо не только подробное с ними знакомство, но и ясное понимание их соотношений и взаимодействия.
Таким руководящим масштабом при общем устройстве государственных дел является наука, подразумевая под нею не те отрывочные сведения, которые у нас с легкой французской руки до сих пор слыли науками, а те науки, которые, начинаясь классическим образованием, приучают к умственному делу.
Дворяне всегда были непосредственными стражами государственного порядка на всех его ступенях, и если после исторической эпохи освобождения крестьян дело до сих пор не установилось и не упорядочилось, то упрек в этом по справедливости должен пасть на руководящее сословие, то есть на тех же дворян. Не касаясь вопроса о современном значении дворянства, мы желаем рассмотреть, что оно такое по идее и что оно делает в настоящее время, чтобы не изменить своей идее. Мы берем его только как факт, желательный или нежелательный, все равно. Мы видим ежедневный его упадок и объясняем его только недостатком той нравственной опоры, которая в настоящее время заключается преимущественно в умственном образовании. Жизнь есть борьба за существование. Недостаток знания и разумения в руководящей среде не только лишает ее возможности встретить врага равным оружием, но даже не дает силы вникнуть в слова людей, указывающих не на отдельное положение вещей, а на их опасное взаимодействие. Пишущий эти строки имел однажды случай рассказать, как в шестидесятых годах почтенный помещик, подписчик и постоянный чтец «Современника», услыхав, к своему изумлению, что этот журнал красный, схватил его и с восклицанием: «ах он подлец» швырнул под стол. Ввиду существования у нас разрушительных журналов на дворянские деньги, мы поставлены в необходимость предположить одно из двух: или что дворяне сочувствуют разрушительным для государства и для них самих тенденциям, что быть может и справедливо по отношению к некоторым исключениям, или же, говоря о массе, мы вынуждены придти к заключению, что по уровню образования эта масса не доросла до понимания языка, на котором к ним обращается писатель. Говоря о целом сословии, поневоле приходится иметь в виду не отдельные личности, а целые массы. И здесь, как во всяком историческом явлении, гораздо плодотворнее рассмотреть причину, чем обвинять. Как ни избито сваливать все бедствия на покойное крепостное право, приходится тем не менее и в настоящем случае не добром помянуть его. Выше сказано о высоком воинственном настроении нашего дворянства. Если присовокупить к этому, что весь контингент правительственных лиц черпался из военных, а тогдашнее блестящее положение офицеров вообще и кавалеристов в особенности само по себе, вне всяких расчетов, привлекало к себе молодежь, то нечему удивляться, что недоросли, хорошо знавшие, что никакое образование не сравняет их в чинах со сверстниками, не пропустившими ни дня после законного возраста для поступления в юнкера, тем более старались со своей стороны не упускать этого срока, чтобы вступить в блестящую среду, где светский лоск с французским языком ценился выше всякого основательного образования, на которое пришлось бы потратить много труда и времени и на которое, между прочим, не всякий способен. Если, наскучив в мирное время напрасною гоньбой за военной славой, офицер, чувствуя себя дома обеспеченным в материальном отношении, и возвращался к своим пенатам и становился в свою очередь сельским хозяином и отцом семейства, то к заботам о наилучшем ведении дела не привходила тяжелая и подчас непосильная забота о приискании рабочих рук к этому делу. Готовые руки избавляли помещика ото всех многосложных забот и соображений, о которых говорить здесь не у места. Новый недоросль явился бы каким-то неслыханным чудом, если б, исходя из такой сравнительно беззаботной среды, он вдруг, наперекор всем семейным преданиям и одобрительным улыбкам дам, инстинктивно с юных лет предался бы тяжелому умственному труду, о сущности которого он не мог иметь никакого понятия. Но такого чуда не совершилось, потому что совершиться не могло. Высшие правительственные места по-прежнему почерпали своих деятелей из военачальников или же из родовитых людей, имевших терпение досидеться в канцеляриях до соответственных чинов, причем тяжелая умственная работа все более и более сваливалась на неродовитых тружеников. Вспомним Фамусова, принимавшего всю московскую знать, с его
Обычай мой такой —
Подписано, так с рук долой, —
и Молчалина с его чуланчиком. Не явно ли, что при таком порядке всем делом руководит, согласно своим целям и выгодам, Молчалин, прикрываясь авторитетом Фамусова, и что по своей юркости и смышлености Молчалин не может не видеть, что среди чиновников, прокладывающих себе около Фамусова карьеру, только он один не свой и то затем что деловой. Могло ли подобное положение не внушить Молчалиным зависти и ненависти ко всей окружавшей их среде? Конечно, ненависть эта не могла в то время еще открыто поднимать головы, а должна была из чувства самосохранения извиваться ужом и ласкать собачку дворника. Тем не менее всестороннее развитие государства предъявляло настойчивый спрос на умственный труд и широкое образование с целью приготовления подобных деятелей. Как бы расчищая пред служилым сословием новую широкую дорогу гражданской службы, государство отворило с большими затратами двери университетов, в которых недоросли, приобыкши к умственной гимнастике, насколько ее требовалось в службе, не теряли бы и времени, сравнительно со сверстниками, не проходившими в двери университета. Кончивший трехлетний, а потом четырехлетний курс получал наивысший чин, какой при самых счастливых обстоятельствах он за эти годы мог получить в гражданской службе. С этой стороны наши университеты не были ни фантастическою затеей, ни бесцельною модой; они должны были доставлять государству более или менее грамотных и умственно развитых чиновников. Это была открытая дверь к иерархической лестнице с соответственным содержанием и наградами. Если б, открывая университеты, правительство задалось мыслью создать научные центры без служебных прав, то малолюдные в то время университеты представляли бы самое ничтожное число умственных отшельников, отказавшихся от мирских благ во имя никому не понятного дела, а может быть и вовсе остались бы пустыми.
Нечему удивляться, что торговый человек тщательно рассчитывает будущие барыши, а служащий будущие выгоды от службы; а так как главный персонал государственных сановников по-прежнему почерпался из военных, то неудивительно, что поступление дворян в университеты значительно задерживалось следующим соображением: допустив даже, что один из недорослей успел к шестнадцатилетнему возрасту, в котором его ровесник беспрепятственно поступал на двухлетнем праве в юнкера, приготовиться в университет с целью позднейшего поступления во фронт, все-таки нельзя не признаться, что в течение трех излишних лет, предстоящих студенту до получения первого офицерского чина, его сверстник при счастии мог бы уже получить чин штаб-ротмистра, то есть быть командующим в том эскадроне, куда студент поступил бы младшим корнетом. Расчет этот до того верен, что наше остзейское дворянство, не имея гибельной для рода русской наклонности к дележам, постоянно посылает своих сыновей, предназначаемых заступить в имении место отца, в университет, ради того широкого образования, которое необходимо сословию, стоящему во главе умственного и экономического развития края. Карьеру же всех других оно не находит расчета задерживать университетским образованием, а прямо высылает их на военную дорогу, где они со временем являются в виде полковых, дивизионных и корпусных командиров. Но в то время, когда двери университета оказались на практике столь мало пригодными для дворян, они явились широким и единственным путем к служебной карьере для всех остальных сословий.
Конечно, все проходящие чрез университет волей-неволей приобретали ту известную долю грамотности и умственной гимнастики, для изобретения коей государство и вынуждено было открыть самые университеты; но этими умственными доспехами пришлось по вышеуказанным причинам вооружиться весьма малому числу служилого сословия, как это видно из отношения числа студентов-дворян к числу разночинцев. Хотя благодушный Фамусов и остался при своих чинах и орденах, но было бы чрезмерным со стороны его благодушием полагать, что, пока он и не думал вооружаться, вооруженный Молчалин будет продолжать извиваться у ног его ужом и исподтишка устраивать свои делишки. Фамусов только радовался ежедневному наплыву грамотных Молчалиных в надежде, что ему еще менее придется распоряжаться и приказывать, так как Молчалины все устроят согласно его желанию. Он и не догадывался, что Молчалин, в силу вещей, его ненавидит и желает во что бы то ни стало занять его место, на которое, по сравнительной широте своего кругозора, считает за собой большее право. Фамусов не допускал даже мысли, чтобы Молчалин стал опасным. Мы могли бы привести факт, как родовитейший и сановитеишии из Фамусовых со смехом трепал по плечу Молчалина, сказав ему в лицо: «Говорят, будто вы опасный человек». Такое фамусовское благодушие не мешало Молчалину в то же время откровенно выставлять себя на всю Россию очковою змеей. Но ведь это литература, это только русские книги, от которых Фамусову больно спится. Фамусов только тогда всплеснул руками, когда вертлявый уж, пройдя инстанцию очковой змеи, превратился в дракона. Фамусов, конечно, не заметил весьма характеристичного, но неизбежного события. Считая письменность, за исключением донесений и предписаний, делом праздным и бесплодным, он не мог различить языка безотносительного искусства от диалектики и софистики. Первое требует таланта, которым, как мы видели, Бог не обидел наше дворянство; вторая требует более широкого кругозора и привычки обращаться с умственным материалом. Человек, совершенно непочатый в этом смысле, легко может быть в споре побежден даже софистом третьего разбора; а если он к тому же привык обращаться со словом при изображении отдельных предметов, связанных между собою лишь непосредственною идеей, то умственное освещение, придаваемое тем же предметам софистом, по самой привлекательности обобщения, каково бы оно в сущности ни было, легко может показаться такому таланту новою эрой, неслыханным торжеством разума и мощно увлечь его за собой. В своем внезапном ослеплении такой талант и знать не хочет, что его мнимое солнце много раз уже возникало в истории, которая, каждый раз убеждаясь, что это не солнце, а плохо вычищенная крышка с кастрюли, выбрасывала его за окошко. Такой талант, по своей непривычке к отвлеченному мышлению, не замечал даже, что новая пропаганда употребляет терминологию, которая вместо разъяснения дела, по неведению и злонамеренности, вносит страшную путаницу в понятия. Укажем только на злоупотребление словом идея. Можно ли удивляться, что наши крупнейшие художники-писатели, в самый расцвет их служения художественной идее, внезапно с чужих софистических слов предались служению нравоучения непременно в желанном софистами направлении, так как это нравоучение обзывалось на софистическом языке фальшивым, но дорогим для художника именем идеи. Гоголь, Тургенев и многие другие пошли загонять клинья мнимой идеи в свои произведения, раскалывая таким образом ту художественную идею, которая составляла их сердцевину. Дело в том, что люди, на грамотность которых мог бы, судя по общим интересам, опереться Фамусов в защиту своего дела, очутились разом на стороне Молчалиных, придавая двойную силу противному лагерю. Выражение противный лагерь не совсем точно, так как видимых двух лагерей не существовало, а лагерь был один; ибо нельзя же назвать спорящими двух людей, из которых один всеми мерами проповедует гибель своего противника, а другой, не понимая языка, на котором тот бранится и угрожает, всячески суетится, чтоб угодить ему. Фамусов не только не возражает, но, как мы видели, добродушно помогает своими деньгами гибельной для него пропаганде. Вообще Фамусова нельзя упрекнуть в своекорыстии, это он доказал, отделив значительную долю своего состояния в пользу другого сословия. Он вообще любит роль благотворителя и не перестает всеми мерами ежедневно увеличивать массу Молчалиных, несмотря на то, что эти люди, отрываемые навеки от первоначально выгодного труда в видах поступления в ряды служилого сословия, давно уже многим превышают число служебных мест и таким образом умножают не ряды служилых людей, а ряды горько обманутых и недовольных. Добродушный Фамусов и не заметил, что помимо уменьшения его экономических средств, его доброжелатель Молчалин подсунул ему под разными предлогами такое самоуправление, которое, перейдя в полное самоуправство, не только лишило Фамусова-помещика всякого руководящего значения, но и сделало вполне беззащитным от всяких враждебных вторжений в его экономическое дело. Если бы, в качестве придворного человека привыкнув к роскоши и развлечениям, Фамусов успел наконец оглянуться на свое положение и употребить занятые на тяжелых условиях деньги на устройство вольнонаемного хозяйства, за упразднением обязательного, а не разбрасывал бы их на столичную и заграничную роскошь, то и тогда его дело не могло бы рассчитывать на успех по своей полной беззащитности. Справедливость такого предположения подтверждается практикой.
Чем сложнее машина, тем разрушительнее для ее механизма всякое ущербление даже малейшей ее части. Ослабление помещичьего влияния имело своим последствием упадок экономического быта не только помещиков, но и крестьянского. Мы никогда не поверим, чтобы Молчалин не догадывался о неизбежной солидарности интересов земских сословий, невзирая ни на какие их формальные разделения, и не понимал бы, что общее благосостояние возможно только при законном надзоре исконно служилого сословия за общим порядком. Мы слышали, что многие зажиточные дворяне будто бы возвращаются из-за границы и из столиц на свои родовые гнезда, дай-то Бог. Но если они вернутся туда лишь как безмолвные жертвы, то проку будет мало.
Мы по опыту знаем, что под обособляющей рукой садовника в саду преемственно цветут отдельными кустами розы, лилии, левкои и т. д. по хорошо удобренным куртинам, а кругом по газонам дикорастущие травы, из которых вырываются только зловредные или безобразные. Там же, где заботливая рука отстраняется от сада, дикорастущие и ядовитые травы безразлично захватывают все пространство и бойчее всего растут на удобренных куртинах, заглушая окончательно благородные растения. Конечно, первое лучше в смысле сада, но второе характернее в виде пустыря.
Чтобы не повторять избитой темы, очертим только слегка то колесо, которое Фамусов сам себе изготовил и на котором он так быстро катится под гору. Как благоприличный человек без должного образования, он постоянно обращен лицом к форме и спиной к содержанию.
Тут медоточивый Молчалин проповедует ему об основном стремлении русского человека к общинному владению, а за спиной у Фамусова его же дети рвут на клоки неразделимое имение, а крестьяне отрывают отцовские сени от избы и ломают пилу надвое.
Но живущий за границей Фамусов этого не знает, а состоящему на службе Молчалин подробно объяснит, что русские это делают из пристрастия к общинному владению и самоуправлению. Доверие, возбуждаемое в благоприличных людях новою экономическою эрой, всего характернее выразилось в шестидесятых годах в письме И. С. Тургенева к дяде из Парижа:
«Дядя! Я не верю ни в один вершок русской земли, ни в одно русское зерно. Выкуп и выкуп!»
Конечно, этот выкуп вместо устройства экономии на новых началах всецело полетел в Париж и, быть может, не без некоторого основания, так как при возникших вслед за первыми посредниками правовой неурядицы рациональное ведение хозяйства стало невозможно и, следовательно, положенный в его основу капитал пропал бы бесследно. Но так как выкуп был только один раз, а Париж и Баден-Баден предъявляют ежедневные требования цивилизации, то по той же дорожке побежали сначала леса, а потом и имения.
Добродушные Фамусовы более всего любят роль благотворителей и горды, когда этим щитом могут прикрыть свою апатию и неспособность. Сословия капиталистов-арендаторов у нас нет, да и едва ли можно ожидать, чтоб богатый человек пошел на такое небезопасное и мучительное дело, каким у нас стало сельское хозяйство. Тут-то и представилась Фамусову возможность явиться благодетелем. Он всем рассказывал, что в видах подъема крестьянского благосостояния сдал имение за полцены в аренду мужичкам в общинное пользование. Не беремся судить, служило ли в этом случае мотивом благодеяние или желание во что бы то ни стало уйти от собственного головокружения. Но тут произошла для Фамусова неожиданность, о которой пишущий эти строки в свое время подробно говорил в печати. Разорились вконец именно эти льготные арендаторы-общинники, уподобясь зайцу, опереженному черепахой, и перестали платить и половинную аренду, а Фамусов, так блистательно начавший свою новую экономическую эру при помощи капитала, полученного за распроданный инвентарь, пришел под конец к совершенному безденежью, выпаханной земле и тощему конопляннику на месте прежней усадьбы. О благодеянии он уже молчит. Самолюбие не дозволит ему признать, что мало желать благотворить, а надо уметь благотворить, и что всякое благодеяние должно начинаться с благоустройства. Было время, когда русские дворяне, приближаясь своим бытом отчасти к быту английского дворянства, только в редких случаях проживали в столицах, а жили по своим вотчинам. Тогда деревенская жизнь была оживлена, а не представляла, как теперь, подобие одиночного заключения. Но когда Фамусов, с голоса Молчалина, устроил себе невозможную среду, то сам из нее убежал. На местах остались только те, кому бежать было некуда и не с чем. Конечно, эти люди постарались вознаградить свой имущественный ущерб на счет всякого рода открывшихся должностей, оплачиваемых мнимым самоуправлением…
КОММЕНТАРИИ
[править]Большая часть собранных в томе художественных произведений и статей печатается по первым публикациям. При публикации по автографам в квадратных скобках даются слова, зачеркнутые в оригинале, в ломаных — восстанавливаемые по смыслу.
Тексты и комментарии к разделу «Повести и рассказы» составлены Л. И. Черемисиновой, к статье «Ответ на статью „Русского вестника“ об „Одах Горация“» — А. В. Успенской, к остальной части раздела «Критические статьи» --А. Ю. Сорочаном и М. В. Строгановым, при участии Н. П. Генераловой и В. А. Лукиной, к разделу «Афоризмы» — Н. П. Генераловой.
Редколлегия приносит благодарность за содействие в подготовке тома сотрудникам РО ИРЛИ и ОР РГБ, предоставившим возможность работать с архивными материалами, и выражает особую признательность сотрудникам ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН Т. Г. Ивановой, Л. В. Герашко, Н. А. Хохловои, Е. М. Аксененко и В. А. Лукиной, а также сотрудникам Орловского государственного литературного музея И. С. Тургенева Л. А. Балыковой, С. Л. Жидковой и Л. М. Маричевой.
Белинский — Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. М.; Л., 1953—1959.
БдЧ — журнал «Библиотека для чтения».
ВЕ — журнал «Вестник Европы».
ВО 1 — Вечерние огни. Собрание неизданных стихотворений А. Фета. М., 1883.
Даль — Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1—4. 2-е изд. СПб.; М., 1880—1882 (репринт 1978 г.).
ГАОО — Государственный архив Орловской области (Орел).
ЖМНП — «Журнал Министерства народного просвещения».
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (Санкт-Петербург).
ЛН — «Литературное наследство».
Летопись — Блок Г. П. Летопись жизни А. А. Фета / Публ. Б. Я. Бухштаба // А. А. Фет. Традиции и проблемы изучения. Курск, 1985. С. 127—182.
МБ — Фет A.A. Мои воспоминания: 1848—1889. Ч. 1—2. М., 1890.
ОГЛМТ — Орловский государственный литературный музей И. С. Тургенева (Орел).
ОЗ — журнал «Отечественные записки».
ОР РГБ — Отдел рукописей РГБ.
ОР РНБ — Отдел рукописей РНБ.
ПССт1912 — Фет А. А. Полное собрание стихотворений: В 2 т. / Со вступ. статьями Н. Н. Страхова и Б. В. Никольского. СПб., 1912. (Приложение к журналу «Нива»).
ПССт1959 — Фет А. А. Полное собрание стихотворений / Вступ. ст., подг. текста и примеч. Б. Я. Бухштаба. Л., 1959 (Библиотека поэта. Большая серия).
PB — журнал «Русский вестник».
РГ — Фет A.A. Ранние годы моей жизни. М., 1893.
РГБ — Российская государственная библиотека (Москва).
РНБ — Российская национальная библиотека (Санкт-Петербург).
РО ИРЛИ — Рукописный отдел ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН (Санкт-Петербург).
РСл — журнал «Русское слово».
ССиП — Фет А. А. Собрание сочинений и писем: В 20 т. / Гл. ред. В. А. Кошелев. Т. 1. Стихотворения и поэмы. 1839—1863. СПб., 2002; Т. 2. Переводы. 1839—1863. СПб., 2004.
Садовской — Садовской Б. Ледоход: Статьи и заметки. Пг., 1916.
Совр. — журнал «Современник».
Соч. — Фет A.A. Сочинения: В 2 т. / Подг. текста, сост. и коммент. А. Е. Тархова. М., 1982.
Толстой. Переписка — Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями: В 2 т. М., 1978.
Тургенев. Письма — Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в 28 т. Письма: В 13 т. М.; Л., 1961—1968.
Чернышевский — Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений Т. 1—16. М., 1939—1953.
Фамусов и Молчалин. Кое-что о нашем дворянстве. Впервые: PB. 1885. Т. 178. № 7. С. 315—327. Подп.: A.A. Автограф не известен. Печатается по тексту первой публикации.
Авторство Фета впервые установлено М. Д. Эльзоном (Неизвестная статья А. А. Фета // Рус. лит. 1986. № 3. С. 183) на основании указания в письме С. В. Энгельгардт к Фету от 11 сентября 1885 г. Письмо это является откликом на статью Фета и самостоятельно развивает ряд его положений: «Дорогой Афанасий Афанасьевич, очень вам благодарна, что вы мне указали на вашу статью „Фамусов и Молчалин“. Она не подписана вашим именем и, разумеется, я бы ее не прочла; у меня лежал на столе, вместе с другими журналами, неразрезанный „Р<усский> Вестник“. Ваша статья отвлекала меня от мучительных мыслей, и я этому рада. Мы всегда сходимся с вами в некоторых взглядах и на некоторые явления смотрим с одинаковой гадливостью» (Письма С. В. Энгельгардт к А. А. Фету. Часть III / Публ. Н. П. Генераловой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1997 год. СПб., 2002. С. 119). Возможно, что и другие положения письма С. В. Энгельгардт являются своеобразным откликом на статью Фета. В частности, слова Энгельгардт о Тургеневе как писателе-гражданине отзываются на суждение Фета об Тургеневе как о дворянине-помещике: «Ивану Сергеевичу жутко было, когда он читал „Бесы“ и волей-неволей узнавал себя. И как эти люди не понимают, что популярность не дается заискиванием, и может ли человек добиться популярности унижением и отречением от своей собственной личности?» Далее Энгельгардт сравнивает двух генералов: М. Д. Скобелева, прямого и честного «вояку», не лишенного излишней прямолинейности, и А. А. Суворова, близкого к чиновным верхам и императорскому двору, — первый был очень популярен в народе, но «никто в народе и не знает его (Суворова. — Ред.) имени». После этого следует фраза, как бы подводящая итог всем этим рассуждениям: «А Молчалины из ягнят (на вид, по к<райней> м<ере>) обратились в рыкающих зверей» (Там же. С. 119—120).
Концепция статьи начала формироваться в творческом сознании Фета еще в середине 1870-х гг., о чем свидетельствует письмо его к С. В. Энгельгардт от 29 января 1876 г.: «Купил себе „Горе от ума“ и схожу с ума от этой прелести. Новей и современней вещи я не знаю. Я сам — Фамусов и горжусь этим» (цит. по: Благой Д. Д. Мир как красота // Фет А. А. Вечерние огни / Изд. подг. Д. Д. Благой, М. А. Соколова. 2-е изд. М., 1979. С. 546). Отождествление себя с героем комедии Грибоедова становилось в этом контексте первым шагом к социологической реинтерпретации обоих героев комедии.
Статья «Фамусов и Молчалин» оказалась последним журнальным выступлением Фета и последней его публикацией в PB до тех пор, пока им руководил М. Н. Катков. После смерти редактора PB в 1887 г., Фет возобновил сотрудничество, опубликовав в журнале начальные главы MB. Сравнительно малый объем статьи дает основание предположить, что текст Фета был сокращен M. H. Катковым и что это привело Фета к разрыву с журналом, о чем он вскользь писал в предисловии к третьему выпуску «Вечерних огней» (1888): «…стихотворения наши не могли быть помещаемы на страницах журналов, в которых они возбуждали одно негодование. Единственное исключение представлял „Русский вестник“, не ставивший тенденциозности непременным условием. Но когда в 1885 г. мы сочли дальнейшее наше сотрудничество в „Русском вестнике“ невозможным…» (Фет А. А. Вечерние огни. С. 241; см. об этом: Кошелев В. А. «Злоупотребление словом „идея“»: «Грибоедовская» статья Афанасия Фета // Грибоедов и Пушкин. С. 154—155). Как указал Кошелев, после 1885 г. Фет публиковал свои публицистические статьи в иных изданиях, прежде всего в «Московских ведомостях».
Статья «Фамусов и Молчалин» лежит на грани литературной критики и публицистики, и приемы ее во многом близки к «реальной критике» Н. А. Добролюбова: Фамусов и Молчалин интерпретированы как представители разных этапов развития русского общества: дворянства, живущего во многом по «ветхозаветным» законам, и лиц, пришедших ему на смену с падением крепостного права (здесь и разночинцы, и чиновники, и дельцы). На первый взгляд, от былых принципов в духе «органической критики» или «чистого искусства» Фет отказывается и выстраивает «футурологию» российского дворянства в публицистическом духе, с автобиографическими отступлениями и экономическими рассуждениями. Однако широкое использование литературных образов, новое прочтение комедии Грибоедова и оригинальное развитие тех проблем, которые затронуты в статьях о Н. Г. Чернышевском и Л. Н. Толстом, позволяют отнести «Фамусова и Молчалина» к корпусу литературно-критических выступлений Фета. Создавая статью, Фет ориентировался на ту традицию переосмысления образов комедии Грибоедова, которая уже сложилась в русской литературе в произведениях Е. П. Ростопчиной, M. E. Салтыкова-Щедрина и других писателей. См. об этом: Фомичев С. А. Грибоедовские персонажи в творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина // От Грибоедова до Горького. Л., 1973; Борисов Ю. Н. Чацкий у Салтыкова-Щедрина//Рус. лит. 1976. № 1; Рыжов В. В. Образы русской классической литературы в творчестве Салтыкова-Щедрина: Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 1989.
Стр. 316. Дружинное начало дворянства. — О генетической связи послепетровского служилого дворянства и средневековой княжеской дружины во времена Фета писали: Маркевич А. И. История местничества в Московском государстве в XV—XVII вв. Одесса, 1888; Ключевский В. О. Боярская дума древней Руси. М., 1888.
Наилучший офицер в своей специальности — Такое проникновение делом достигается только любовью к нему. — В подобном описании и понимании военной специальности Фет опирается на собственный военный опыт.
Справедливо называют дворян наследственными белоручками — но необъятная карта России получила свои очертания исключительно при помощи этих рук. — Концепцию дворянства как единственного сословия России, способствовавшего утверждению ее государственности и военной мощи, Фет развивал и в трактате «Наши корни» (1882) и в др. публицистических статьях.
Стр. 317. Севастопольское кладбище. — Это кладбище участников Севастопольской обороны 1854—1855 гг. Фет посетил в 1879 г. и посвятил ему стихотворение «Севастопольское братское кладбище» (4 июня 1887), включенное в третий выпуск «Вечерних огней» (1888). Здесь, в частности, Фет писал:
Счастливцы! Высшею пылали вы любовью:
Тут, что ни мавзолей, ни надпись — все боец.
И рядом улеглись, своей залиты кровью,
И дед со внуком, и отец.
Из каменных гробов их голос вечно слышен,
Им внуков поучать навеки суждено,
Их слава так чиста, их жребий так возвышен,
Что им завидовать грешно…
…всю массу белой кости…-- Возможно, сознательно использованный каламбур: белой костью называлось и само дворянское сословие.
…"от Финских хладных скал до пламенной Колхиды, от потрясенного Кремля…" — Из ст-ния Пушкина «Клеветникам России» (1831). Упоминание этого ст-ния, которое демократической критикой и публицистикой воспринималось как шовинистическое и реакционное, в данном контексте принципиально: Фет таким образом строит свою «родословную» — от Фамусова и Пушкина.
…до исхода Крымской войны, после которой мне — пришлось оставить ряды войск. — Этот эпизод приведен и в воспоминаниях Фета (MB. Ч. 1.С. 138—141).
Стр. 318. …в Возе почивший император Александр II… — Император был убит 1 марта 1881 г. См. о реакции Фета на его смерть: MB. Ч. 2. С. 381—382. Под впечатлением от этого события было написано стихотворение «1 марта 1881 года» («День искупительного чуда…»), датируемое мартом 1881 г. (см. об этом письмо Фета к С. В. Энгельгардт от 27 мая 1881 г. // Автограф. № 4. СПб., 1998. Публ. Н. П. Генераловой).
Ходили и ходят с ней и в народ, и в войска. — Обыгрывание буквального значения известного фразеологического сочетания, обозначающего ту революционно-пропагандистскую деятельность народовольцев, которая достигла наибольшего размаха в 1873—1874 гг. и получила название «хождение в народ».
Петру понадобилось просвещение, и тут дворяне первые явились его послушными учениками. Упрекать историю в совершившемся значит признавать беспричинные явления, то есть впадать в логическую ошибку. — Полемика со славянофилами по поводу их негативной оценки петровских реформ. Кроме того, здесь Фет воспроизводит ту апологетику русского дворянства, сторонником которой в 1850-е гг. выступал Л. Н. Толстой; ср., например: «Рескрипт об освобождении только отвечал на давнишнее, так красноречиво выражавшееся в нашей новой истории желание одного образованного сословия России — дворянства. Только одно дворянство со времен Екатерины готовило этот вопрос и в литературе, и в тайных и не тайных обществах, и словом и делом. Одно оно посылало в 25 и 48 годах, и во все царствование Николая, за осуществление этой мысли своих мучеников в ссылки и на виселицы, и несмотря на все противодействие правительства, поддержало эту мысль в обществе и дало ей созреть так, что нынешнее слабое правительство не нашло возможным более подавлять ее» (Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 5. М., 1928. С. 267—268).
…блеск французского двора так долго подчинял себе Англию, Германию и другие народности… — Имеется в виду «французомания», считавшаяся очевидной опасностью в начале XIX в. и в 1860-х гг. (см. ниже).
…французский язык у нас до сих пор, по выражению графа Л. Толстого, нечто вроде чина. — Цитата из незавершенного романа «Декабристы»: «французский язык, как известно, есть нечто вроде чина в России» (Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 14. С. 242).
Стр. 319. …не те отрывочные сведения, которые у нас с легкой французской руки до сих пор слыли науками, а те науки, которые, начинаясь классическим образованием, приучают к умственному делу. — См. об этом в статье Фета «Два письма о значении древних языков в нашем воспитании», публикуемой в наст. томе.
Жизнь есть борьба за существование. — Возможно, отклик на знаменитый тезис Ч. Дарвина, сформулированный им в книге «О происхождении видов» (1859), которая была переведена в России С. А. Рачинским в 1865 г. См. также примеч. к стр. 141 наст. тома.
Стр. 320. Новый недоросль явился б каким-то неслыханным чудом, если б — предался бы тяжелому умственному труду, о сущности которого он не мог иметь никакого понятия. — Фет обыгрывает здесь ситуацию комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль» (1782). Весь фрагмент построен на реминисценциях из романа Пушкина «Евгений Онегин». К характеристике главного героя восходит представление о тяжелом умственном труде, с которым не знаком дворянский недоросль:
Онегин дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать — но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его,
И не попал он в цех задорный
Людей, о коих не сужу,
Затем, что к ним принадлежу.
Способность вызывать улыбки светских дам и получать за то их снисхождение есть одно из важных достоинств молодого дворянина:
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре,
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.
Ссылки на труд не являются нормой в семейных преданиях рядового русского дворянства:
Тогда роман на старый лад
Займет веселый мой закат.
Не муки тайные злодейства
Я грозно в нем изображу,
Но просто вам перескажу
Преданья русского семейства,
Любви пленительные сны
Да нравы нашей старины.
Обычай мой такой… — Неточная цитата из комедии А. С. Грибоедова: «Обычай мой такой: / Подписано, так с плеч долой» («Горе от ума», действие I, явление 4).
…Молчалина с его чуланчиком. — Ср. в «Горе от ума» реплику Хлестовой: «Молчалин, вот чуланчик твой» (действие IV, явление 8).
…только он один не свой и то затем что деловой. — Реплика Фамусова: «Один Молчалин мне не свой, И то затем, что деловой» (действие II, явление 5).
…ласкать собачку дворника. — Реплика Молчалина: «Во-первых, угождать всем людям без изъятья — <…> Собаке дворника, чтоб ласкова была» (действие IV, явление 12).
Стр. 321. Кончивший трехлетний, а потом четырехлетний курс ~ мог получить в гражданской службе. — Реорганизация университетского образования и институт сдачи экзаменов чиновниками на получение чина были созданы в России в 1864 г. Об этом Фет писал в трактате «Наши корни» (1882).
…в течение трех излишних лет, предстоящих студенту — куда студент поступил бы младшим корнетом. — Три года — срок выслуги для лиц окончивших высшие учебные заведения (из 12-го в 10-й класс). Военный чин, соответствующий 12-му классу — командир взвода, младший офицер, 10-му — командир роты. Таким образом, военная карьера действительно оказывалась более успешной, нежели «ученая».
…наше остзейское дворянство, — во главе умственного и экономического развития края. — Тема преуспеяния и образования отзейских немцев активно разрабатывалась в публицистике 1870—1880-х гг. См.: С…о-М..ъ [Д. Л. Мордовцев]. Что немцу здорово, то русскому смерть // ОЗ. 1873. № 9. С. 311—374.
Стр. 322. Мы могли бы привести факт — не мешало Молчалину в то же время откровенно выставлять себя на всю Россию очковой змеей. — Явный намек на Тургенева, Добролюбова и Чернышевского. В воспоминаниях об отношениях Тургенева к Добролюбову и Некрасову Чернышевский воспроизвел остроту писателя, обращенную к нему: «Вы простая змея, а Добролюбов — очковая» (см.: И. С. Тургенев в воспоминаниях современников: В 2 т. Т. 1. М., 1983. С. 333). Ср. у Фета в статье о романе «Что делать?»: «Пришел Рахметов склонять автора на какое-то хорошее дело (истинно змей-соблазнитель — очковая змея!)».
Но ведь это литература, это только русские книги, от которых Фамусову больно спится. — Ср.: «Ей сна нет от французских книг, А мне от русских больно спится» (действие I, явление 2).
Стр. 323. Укажем только на злоупотребление словом идея. — См.: Кошелев В. А. «Злоупотребление словом „идея“»: «Грибоедовская» статья Афанасия Фета // Грибоедов и Пушкин. С. 154—167.
…Гоголь, Тургенев и многие другие пошли загонять клинья мнимой идеи в свои произведения, раскалывая таким образом ту художественную идею, которая составляла их сердцевину. — Апеллируя к концепции «чистого искусства», Фет вновь отдает ему предпочтение перед искусством «тенденциозным», к каковому относил поздние сочинения Гоголя и Тургенева.
Добродушный Фамусов и не заметил <…> такое самоуправление — и сделало вполне беззащитным от всяких враждебных вторжений в его экономическое дело. — Фет имеет в виду земства — органы бессословного общественного самоуправления, созданные в 1864 г. «Третий элемент», который составился из земских служащих, оказался новой, во многом независимой социальной группой. Появление земств сводило к минимуму деятельность по дворянским и городским выборам, лишая эту службу реального значения.
Стр. 323—324. Если бы <…> Фамусов успел наконец оглянуться на свое положение ~ рассчитывать на успех по своей полной беззащитности. — Речь идет о характере управления дворянскими поместьями после крестьянской реформы 1861 г.: бывшие помещичьи крестьяне считались временнообязанными, не имели права частной собственности на землю. «Вольнонаемное хозяйство», за которое ратовал Фет, считалось одной из наиболее многообещающих форм организации отношений помещиков и крестьян в новых условиях.
Стр. 324. Тут медоточивый Молчалин проповедует ему об основном стремлении русского человека к общинному владению, а за спиной у Фамусова его же дети рвут на клоки неразделимое имение. — Проповедь общинного землевладения как «основного стремления русского человека» входила в самые разные идеологические системы: и в славянофильство, и в народничество, и в концепцию А. И. Герцена. Сам Фет неоднократно выступал в печати против общинного владения.
Стр. 325. «Дядя! Я не верю ни в один вершок русской земли, ни в одно русское зерно. Выкуп и выкуп!» — Неточная цитата из письма И. С. Тургенева к дяде Николаю Николаевичу Тургеневу, который долгое время управлял его имениями во Мценском уезде и постоянно жил в Спасском. В интересах племянника H. H. Тургенев противился его стремлению получить единовременный выкуп за имения — более низкий, чем тот, на который он рассчитывал. Однако И. С. Тургенев строил в это время дом в Баден-Бадене и хотел получить деньги на любых условиях, поэтому отстранил дядю в 1867 г. от хозяйственных дел. Эти события вызвали сначала охлаждение отношений между Фетом и И. С. Тургеневым, а в последующем и полный разрыв. См. об этом: Заборова Р. Б. Тургенев и его дядя H. H. Тургенев // Тургеневский сборник. Вып. 3. Л., 1967. С. 221—233. Письмо И. С. Тургенева от 25 октября 1864 г. не сохранилось, но эти слова включены в ответное письмо H. H. Тургенева от 31 мая; см.: Тургенев. Письма. Т. 5. С. 294, 652—653.
…вслед за первыми посредниками… — Манифестом 1861 г. был учрежден институт уездных мировых посредников и образованы из них уездные мировые съезды для рассмотрения недоразумений и споров в связи с новыми законодательными актами. В 1864 г. институт был ликвидирован, однако Фет, наблюдавший, с каким успехом этот институт справился с проведением реформы, неоднократно выступал за восстановление его в системе управления.
…Но тут произошла для Фамусова неожиданность, о которой пишущий эти строки в свое время подробно говорил в печати. Разорились вконец именно эти льготные арендаторы-общинники… — Об аренде общинами государственных крестьян помещичьих земель Фет писал неоднократно («Из деревни», «Наши корни» и т. д.).
…уподобясь зайцу, опереженнному черепахой. — Фет имеет в виду апорию древнегреческого философа Зенона из Элей (ок. 490—430 до н. э.): «Догонит ли черепаха Геракла?» Этот парадокс вспоминал Л. Н. Толстой в третьем томе (часть 3) «Войны и мира», где писал: «Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно» (Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. Т. 6. М., 1980. С. 275).
…на счет всякого рода открывшихся должностей, оплачиваемых мнимым самоуправлением… — Земские должности — учителя, врачи, статистики, страховые агенты и др. — не были приравнены к государственным. Многие лица, занимавшие эти должности, вследствие политической неблагонадежности, не могли поступить на государственную службу. Свое мнение о сельском самоуправлении Фет выразил в статье «О нашем сельском самоуправлении», подписанной псевдонимом «Деревенский житель» и напечатанной в газете «Русь», № 3 от 1 февраля 1884 г. (републикация Е. М. Аксененко и Е. В. Виноградовой в сб. : А. А. Фет и русская литература: XVI Фетовские чтения. С. 12—26).
- ↑ Если хочешь мира — готовься к войне (лат.).