Функельман и сын (Аверченко)/ДО
| ← Роскошная жизнь | Функельманъ и сынъ : Разсказъ матери | Святые души → |
| Изъ сборника «Чернымъ по бѣлому». Опубл.: 1913. Источникъ: Аркадій Аверченко. Чернымъ по бѣлому. Разсказы. — С.-Пертербургъ, 1913. — az.lib.ru |
Я еще съ прошлаго года стала замѣчать, что мой мальчикъ ходитъ блѣдный, задумчивый. A когда еврейскій мальчикъ начинаетъ задумываться — это уже плохо. Что вы думаете, мнѣ обыскъ нуженъ, что-ли или что?
— Мотя, — говорю я ему, — Мотя, мальчикъ мой! Чего тебѣ такъ каламитно?
Такъ онъ подниметъ на меня свои глазки и скажетъ:
— Что значить — каламитно! Ничего мнѣ не каламитно.
— Мотя! Чего ты крутишь? Вѣдь я же вижу…
— Ой, — говоритъ, — отстань ты отъ меня, мама! У меня скоро экзаменъ на аттестатъ зрѣлости, a потомъ y меня есть запросы.
Обрадовалъ! Когда y еврейскаго мальчика появляются запросы, такъ господинъ околодочный цѣлую ночь не спитъ.
— Мотя! Зачѣмъ тебѣ запросы? Что ты ихъ на ноги надѣнешь, когда башмаковъ нѣтъ, или на хлѣбъ намажешь, вмѣсто масла? Запросы, запросы. Отцу твоему сорокъ шестой годъ — онъ даже этихъ запросовъ и не нюхалъ. И плохо, ты думаешь, вышло? Пойди, поищи другой такой галантерейный магазинъ, какъ y Якова Функельмана! Нужны ему твои запросы! Онъ даже картоночки маленькія по всему магазину развѣсилъ! «Цѣны безъ запроса».
— Мама, не мѣшай мнѣ! Я читаю.
Онъ читаетъ! Когда онъ читаетъ, такъ уже мать родную слушать не можетъ. Я черезъ тебя можетъ сорокъ двѣ болячки въ жизни имѣла, a ты носъ въ книжку всунулъ и думаешь, что умный, какъ раввинъ. Геніальный ребенокъ.
Вижу — мой Мотя все крутитъ и крутитъ.
— Что ты крутишь?
— Ничего я не кручу. Не мѣшай читать. Что это онъ тамъ такое читаетъ? Ой! Развѣ сердце матери это камень, или что? Я же такъ и знала! «Записки Крапоткина»! Тебѣ очень нужно знать записки Крапоткина, да? Ты будешь больной, если ты ихъ не прочтешь? Брось сейчасъ же!
— Мама, оставь, не трогай. Я же тебя не трогаю.
Еще бы онъ родную мать тронулъ, шейгецъ паршивый!
И такъ мнѣ въ сердце ударило, будто съ камнемъ. Куда вы думаете я сейчасъ же побѣжала? Конечно, до отца.
— Яковъ! Что ты тутъ перекладываешь сорочки? Убѣжатъ они что ли отъ тебя, или что? Онъ долженъ обязательно сорочки перекладывать…
— A что?
— Ты бы лучше на Мотю посмотрѣлъ.
— A что?
— Ему надо читать «Записки Крапоткина», да?
— A что?
— Яковъ! ты мнѣ не крути. Что ты мнѣ крутишь! Скандала захотѣлъ, обыска y тебя не было, да?
— A что?
Это не человѣкъ, a дуракъ какой-то. Еще онъ мнѣ долженъ голову крутить!
— Тебѣ что нужно, чтобы твой сынъ въ тюрьмѣ сидѣлъ? Тебѣ для него другого мѣста нѣтъ? Надѣвайся, пойдемъ домой!
Вы думаете, что онъ дѣлалъ, этотъ Мотя, когда мы пришли? Онъ читалъ себѣ «Записки Крапоткина».
— Мотька, — кричитъ Яковъ. — Брось книгу.
— A вы, — говоритъ, — ее подымете?
— Брось, или я тебя сію минуту по мордѣ ударю.
И какъ вы думаете, что отвѣтилъ этотъ Мотя?
— Попробуй! A я отравлюсь.
Это запросы называется!
— А, чтобъ ты пропалъ! Тебѣ для матери книжку жалко. Тебя кто рожалъ — мать или Крапоткинъ?
— A что вы, — говоритъ Мотя, — думаете? Можетъ я, благодаря ему, второй разъ на свѣтъ родился.
Ой, мое горе! Я заплакала, Яша заплакалъ и Мотя тоже заплакалъ. Прямо маскарадъ!
Вышли мы съ Яшей въ спальню, смотримъ другъ на друга.
— Хорошій мальчикъ, а? Ему еще въ носѣ нужно ковырять, a онъ уже Крапоткина читаетъ.
— Ну, что же?
— Яша! Ты знаешь, что? Нашего мальчика нужно спасти. Это же невозможно.
Такъ Яша мнѣ говоритъ:
— Что я его спасу? Какъ я его спасу? По мордѣ ему дамъ? Такъ онъ отравится.
— Тебѣ сейчасъ — морда. Интеллигентный человѣкъ, a разсуждаетъ какъ разбойникъ. Для своего ребенка головой пошевелить трудно. Думай!
Яковъ сѣлъ, сталъ думать. Я сѣла, стала думать. Умъ хорошо, a два еще лучше. Думаемъ, думаемъ, хоть святыхъ вонъ выноси.
— Яша!
— A что?
— Знаешь, что? Нашего ребенка нужно отвлечь.
— Ой, какая ты умная — отвлечь! Чѣмъ я его отвлеку? По мордѣ ему дамъ?
— Ты же другого не можешь! Для тебя Мотькина морда это идеалъ!.. Онъ ребенокъ живой — его чѣмъ-нибудь другимъ заинтересовать нужно… Нехай онъ влюбится, или что?
— Какая ты, подумаешь, геніальная женщина! A въ кого?
— Ну, пусть онъ побываетъ въ свѣтѣ! Поведи его въ кинематографъ или еще куда! Что, ты не можешь повести его въ ресторанъ? !
— Нашла учителя! Что, я бывалъ когда-нибудь въ ресторанѣ? Даже не знаю, какъ тамъ отворять дверей.
— Что ты крутишь! Что ты минѣ крутишь? Тебѣ это чужой ребенокъ? Это Крапоткинское дитѣ, a не твое? Такой большой дуракъ, и не можетъ мальчика развлекать.
Такъ пошелъ онъ къ Мотѣ, сталъ крутить:
— Ну, Мотечка, не сердись на насъ. Пойди съ отцомъ немного пройдись. Я вѣдь же тебя люблю — ты такой блѣдненькій.
Ну, Мотька туда-сюда — сталъ крутить: то дайте ему главу дочитать, то y него ноги болятъ.
— Хорошій ребенокъ! Книжку читать — ноги не болятъ, a съ отцомъ пройтись — откуда ноги взялись. Надѣвай, картузикъ, Мотенька, ну же!
Похныкалъ мой Мотечка, покапризничалъ — пошелъ съ папой.
Они только за двери — я сейчасъ же къ нему въ ящикъ… Боже ты мой! И какъ это y насъ до сихъ поръ обыска не было — не понимаю! За что только, извините, полиція деньги получаетъ?.. И Крапоткины y него, и Бебели, и Мебели, и Малинины, и Буренины — прямо пороховой складъ. Эрфуртскихъ программъ — такъ цѣлыхъ три штуки! Какъ y ребенка голова не лопнула отъ всего этого?!
Ой, какъ оно y меня въ печкѣ горѣло, если бы вы знали! Быка можно было зажарить.
Въ одиннадцать часовъ вечера вернулись Яша съ Мотей, a на другое утро такой визгъ по дому пошелъ, какъ будто его рѣзали.
— Гдѣ мои книги?! Кто имѣлъ право брать чужую собственность! Это насиліе! Я протестуюсь!!
Функельманы, это вѣрно, любятъ молчать, но когда они уже начинаютъ кричать — такъ скандалъ выходитъ на всю улицу.
— Что ты кричишь, какъ дуракъ, — говоритъ Яковъ. — Отъ этого книжка не появится обратно. Пойдемъ лучше контру сыграемъ.
— Не желаю я вашу контру, отдайте мнѣ моего Энгельса и Каутскаго!
— Мотя, ты совсѣмъ сумасшедшій! Я же тебѣ дамъ фору — будемъ играть на три рубля. Если выиграешь, покупай себѣ хоть десять новыхъ книгъ!
— Потому только, — говоритъ Мотя, — и пойду съ тобой, чтобы свои книги вернуть.
Ушли они. Пришли вечеромъ въ половинѣ двѣнадцатаго.
— Ну, что, Мотя — спрашиваю. — Какъ твои дѣла?
— Хорошія дѣла, когда папаша играетъ, какъ маркеръ. Развѣ можно при такой форѣ кончать въ послѣднемъ шарѣ? Конечно же, онъ выиграетъ. Я не успѣю подойти къ билліарду, какъ y него партія сдѣлана.
Ну, утромъ встали они, Мотя и говоритъ:
— Папаша, хочешь контру?
— A почему нѣтъ?
Ушли. Слава Богу! Богъ всегда слушаетъ еврейскія молитвы. Уже Мотя о книжкахъ и не вспоминаетъ. Раньше y него только и слышишь:
— Классовыя перегородки, добавочная стоимость, кооперативныя начала…
A теперь такія хорошія русскія слова:
— Красный по борту въ лузу, фора, очко, алагеръ. Прямо сердце радовалось.
Ну, пришли они въ двѣнадцать часовъ ночи — оба веселые, легли спать.
Пиджаки въ мѣлу, взяла я почистить — что-то торчитъ изъ кармана. Э, программа кинематографа: Хе-хе! Послѣ эрфутской программы, это, знаете, недурно. Богъ-таки поворачиваетъ ухо къ еврейскимъ молитвамъ!
Ну, такъ y нихъ такъ и пошло: сегодня билліардъ, завтра билліардъ, и послѣ завтра тоже билліардъ.
— Ну, — говорю я какъ-то, — слава Богу, Яша… Отвлекъ ты мальчика. Уже пусть онъ немного позанимается. И ты свой магазинъ забросилъ.
— Рано, — говоритъ Яша. — Еще онъ еще вчера хотѣлъ открытку съ видомъ на Маркса купить… Ну, рано, такъ рано.
Уже они кинематографъ забросили, — уже программки цирка y нихъ въ карманѣ. Еще проходить недѣля — кажется, довольно мальчикъ отвлекся.
— Мотя, что же; съ экзаменомъ? Яша, что же съ магазиномъ?
— Еще не совсѣмъ хорошо, — говоритъ Яша, — подождемъ недѣльку. Ты думаешь запросы такъ легко изъ человѣка выходятъ? !
Недѣльку, такъ недѣльку. Уже y нихъ по карманамъ не цирковая программа, a отъ кафешантана — ужасно бойкій этотъ Яша оказался…
— Ну, довольно, Яша, хватитъ! Гораздо бы лучше, чтобы Мотя за свои книги засѣлъ.
— Сегодня, — говоритъ Яша, — нельзя еще, мы одному человѣчку въ одномъ мѣстѣ быть обѣщали.
Сегодня одному человѣчку, завтра одному человѣчку… Вижу я, Яковъ мой крутить начинаетъ. A одинъ разъ оба этихъ дурака въ десять часовъ утра явились.
— Гдѣ вы были, шарлатаны?
— У товарища ночевали. Уже было поздно, и дождикъ шелъ, такъ мы остались.
Странный этотъ дождикъ, который на ихъ улицѣ шелъ, a на нашей улицѣ не шелъ.
— Я, — говоритъ Яша, — спать лягу, y меня голова болитъ. И y Моти тоже голова болитъ; пусть и онъ ложится.
Такъ вы знаете что? Взяла я ихъ костюмы, и тамъ лежало въ карманахъ такое, что ужасъ: y Мотьки черепаховая шпилька, a y Яши черный ажурный чулокъ.
Это тоже дождикъ? !
То эрфуртская программа, потомъ кинематографическая, потомъ отъ цирка, потомъ отъ шантана, a теперь такая программа, что плюнуть хочется.
— Яша! Это что значитъ?
— Что? Чулокъ! Что ты, чулковъ не видала?
— Гдѣ же ты его взялъ?
— У коммивояжера для образца.
— A зачѣмъ же онъ надѣванный? A зачѣмъ ты пьяный? A зачѣмъ y Мотьки женская шпилька?
— Это тоже для образца.
— Что ты крутишь? Что ты минѣ крутишь? A отчего Мотька спать хочетъ? A отчего въ твоей чековой книжкѣ одни корешки? Ты съ корешковъ жить будешь? Чтобъ васъ громомъ убило, паршивцевъ!
И теперь вотъ такъ оно и пошло: Мотька днемъ за билліардомъ, a ночью его по шантанамъ черти таскаютъ; Яшка днемъ за билліардомъ, a ночью съ Мотькой по шантанамъ бѣгаетъ. Такая дружба, — будто чортъ съ веревкой ихъ связалъ. Отецъ хоть изрѣдка въ магазинъ за деньгами пріѣдетъ, a Мотька совсѣмъ исчезъ! Пріѣдетъ, перемѣнитъ воротничекъ, и опять назадъ.
Нашъ еврейскій Богъ услышалъ еврейскую молитву, но только слишкомъ; онъ сдѣлалъ больше, чѣмъ надо. Такъ Мотька отвлекся, что я день и ночь плачу.
Уже Мотька отца на билліардѣ обыгрываетъ и фору ему даетъ, a этотъ старый оселъ на него не надыхается.
И такъ они оба отвлекаются, что плакать хочется. Уже и экзаменовъ нѣтъ, и магазина нѣтъ. Все они изъ дому тащутъ, a въ домъ ничего. Развѣ что иногда принесутъ въ карманѣ кусокъ раздавленнаго ананаса, или половинку шелковаго корсета. И ужъ они крутятъ, ужъ они крутятъ…
Вы извините меня, что я отнимаю время разговорами, но я y васъ хотѣла одну вещь спросить… Тутъ никого нѣтъ поблизости? Слушайте! Нѣтъ-ли y васъ свободной эрфуртской программы или Крапоткина? Что вы знаете, утопающій за соломинку хватается, такъ я бы, можетъ быть, попробовала бы… Вы знаете что? Положу Мотѣ подъ подушку, можетъ, онъ найдетъ и отвлечется немного… A тому старому ослу — сплошное ему горе — даже отвлекаться нечѣмъ! Онъ уже будетъ крутить и крутить и крутить до самой смерти…