„И видел слезы тех, кого угнетают, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их сила, а утешителя у них нет“.
Том скоро понял, на что можно надеяться и чего бояться при новых условиях его жизни. Он был опытный и ловкий работник во всяком деле, за какое брался; по привычке и по принципу он всегда всё делал быстро и аккуратно. При своем спокойном, мирном характере, он надеялся неослабным прилежанием отвратить от себя хоть часть тех неприятностей, каким подвергались его товарищи. Он видел вокруг себя массу насилий и страданий, от которых у него болело сердце; но он решил всё переносить терпеливо, поручив себя Судье праведному и не отказываясь от надежды на избавление.
Легри молча следил за Томом и очень скоро признал в нём первоклассного работника; но в то же время он чувствовал какую-то тайную неприязнь к нему — инстинктивную антипатию зла к добру. Он ясно видел, что Том замечает все акты насилия и жестокости над беззащитными, которые так часто совершались на его плантации. Всякий человек настолько дорожит общественным мнением, хотя бы не выраженным словами, что даже молчаливое осуждение раба может раздражать господина. Том много раз выказывал нежность и сострадание к своим товарищам по несчастью и Легри подозрительно следил за всеми проявлениями таких чувств, до сих нор неизвестных его неграм. Он купил Тома с целью сделать из него нечто в роде управителя, которому он мог бы поручать хозяйство во время своих кратковременных отлучек. Но для управителя необходимо было во первых суровость, во вторых и в третьих суровость. Легри решил, что Том слишком мягок, и что следует ожесточить его. Через несколько недель по прибытии Тома на плантацию, он и приступил к выполнению этого плана.
Один раз утром, когда работники вышли в поле, Том с удивлением заметил среди них женщину, которую не видал никогда раньше, и которая невольно обратила на себя его внимание. Эта женщина была высокого роста, стройная, с замечательно изящными ногами и руками, одета опрятно и прилично. По наружности ей можно было дать от тридцати пяти до сорока лет; у неё было одно из тех лиц, которые, раз увидав, уже не забудешь, которые с первого взгляда наводят на мысль о какой-нибудь необыкновенной несчастной и романтической истории. У неё был высокий лоб и красиво очерченные брови. Прямой, правильный нос, красивый рот, изящная форма головы и шеи показывали, что она была когда-то красавицей, но лицо её было изрезано глубокими морщинами, носило следы страдания, горечи и гордого терпения. Цвет лица её был бледный и нездоровый, щеки впалые, все черты обострившиеся, тело исхудалое. Всего замечательнее были её глаза, огромные, черные глаза, осененные длинными, также черными ресницами, глаза полные дикого, мрачного отчаяния. Каждая черта её лица, каждый изгиб её подвижного рта, каждое движение её тела дышало презрением и гордым вызовом: но в глазах её застыло выражение мрачной тоски и безнадежности, составлявшее страшный контраст с её гордым и презрительным видом.
Том не знал, кто она и откуда явилась. Он увидел ее в первый раз, когда она стройная и гордая шла рядом с мим, в сером сумраке рассвета. Но прочие рабочие, невидимому, знали ее, многие оборачивались и смотрели на нее; жалкая, оборванная, полуголодная толпа, окружавшая ее, очевидно не могла скрыть своего злорадства.
— Вот уж до чего дошла, очень рад! — заметил один из рабочих.
— Хе, хе, хе! — засмеялся другой, — пусть узнает важная барыня каково сладко работать!
— Посмотрим, как-то она будет работать! Будет ли ей доставаться по вечерам так же как нам!
— Хотелось бы мне посмотреть, как ее будут пороть! — Женщина не обращала ни малейшего внимания на все эти злобные замечания, она шла всё с тем же выражением гневного презрения, как будто и не слыхала их. Том постоянно жил среди культурных людей, он инстинктивно чувствовал по её виду и манерам, что она принадлежит к тому же разряду; но он не мог понять, каким образом она дошла до такого унизительного состояния. Женщина не смотрела на него и не заговаривала с ним, но всё время, пока они шли в поле, она держалась около него.
Том по обыкновению усердно принялся за работу, но так как незнакомая женщина была недалеко, то он часто поглядывал на нее и на её работу. Он сразу заметил, что, благодаря её ловкости и гибкости пальцев, работа давалась ей легче, чем многим другим. Она собирала хлопок быстро и чисто, всё с тем же презрительным выражением лица, как будто презирала и работу, и ту судьбу, которая довела ее до этого унизительного положения.
В течение дня Тому пришлось работать рядом с мулаткой, которая была куплена вместе с ним. Ома очевидно была сильно больна, и Том несколько раз слышал, как она шептала молитвы, вся дрожа и шатаясь, как будто готовая упасть в обморок. Том молча подошел к ней и переложил несколько горстей хлопка из своей корзины в её.
— Ах, не надо, не надо! — сказала женщина, с удивлением взглядывая на него, — тебе достанется!
В эту минуту подошел Самбо. Он, казалось, питал особую неприязнь к мулатке; и, замахнувшись бичом, он крикнул грубым, гортанным голосом: — Ты что это, Люси, плутовать! — Он дал ей пинка ногой в тяжелом башмаке и хлестнул Тома бичом по лицу.
Том смолчал и продолжал работать; но женщина, и без того обессиленная, упала в обморок.
— Я ее сейчас приведу в чувство! — вскричал надсмотрщик к со злобным смехом. — Я ее угощу кой чем, полезнее камфоры! — Он вынул булавку из-за обшлага и всунул ее но самую головку в тело несчастной. Женщина застонала и приподнялась. — Вставай, скотина, и работай, а то я тебе еще не так задам!
Женщина сделала над собой нечеловеческое усилие и принялась за работу с мужеством отчаяния.
— Смотри же, так и продолжай! — приказал Самбо, — иначе ты вечером пожалеешь, что не умерла.
— Я и теперь жалею! — прошептала она. Том слышал эти слова и слышал как она шептала:
— О Господи, да скоро ли? Господи, за что ты покинул нас?
Не думая о том, чему он подвергается, Том снова подошел к ней и переложил весь хлопок из своей корзины в её.
— Ой, не надо! ты не знаешь, что они сделают с тобой! — вскричала мулатка.
— Мне это легче перенести, чем тебе, — отвечал Том, возвращаясь на свое место. Всё это произошло в одну минуту.
Вдруг незнакомка, которую мы описали и которая работая подошла на столько близко к Тому, что слышала его последние слова, подняла свои мрачные, черные глаза и пристально посмотрела на него. Затем, взяв несколько горстей хлопка из своей корзины переложила в его корзину.
— Ты не знаешь здешнего места, — сказала она, — иначе ты этого бы не делал. Когда ты проживешь здесь с месяц ты перестанешь помогать другим, ты увидишь, что тут надо заботиться только о том, чтобы свою шкуру сберечь.
— Боже меня от этого избави, миссис! — сказал Том, — инстинктивно обращаясь к своей соседке с тем словом, которое обыкновенно употребляется в разговоре с господами.
— Бог никогда не посещает здешних мест, — с горечью отвечала женщина, снова проворно принимаясь за работу; и презрительная усмешка опять скривила её губы.
Но надсмотрщик, бывший на другом конце поля, заметил, что она сделала и подошел к ней, размахивая бичом.
— Это что! это что! — вскричал он с торжествующим видом, — ты плутуешь? Эй, берегись! ты теперь в моих руках, смотри, как бы тебе не отведать плети!
Молния сверкнула из черных глаз женщины, губы её задрожали, ноздри расширились, она выпрямилась и устремила на надсмотрщика взгляд, горевший гневом и презрением.
— Собака! — вскричала она, — осмелься-ка дотронуться до меня. У меня еще достаточно власти, чтобы отдать тебя на растерзание псам, сжечь тебя живым, изрезать на куски! Мне стоит только слово сказать!
— Чёрт возьми, зачем же вы здесь? — сказал Самбо, видимо струсив и мрачно отступая шага на два, — простите, пожалуйста, миссис Касси!
— Ну, так держись подальше! — приказала женщина. Самбо вдруг понадобилось присмотреть за чем-то на другом конце поля, и он быстро отошел.
Женщина снова вернулась к своей работе и работала так быстро, что приводила Тома в изумление. Её пальцы двигались с какой-то волшебной силой. До заката солнца она битком набила свою корзину, да еще несколько раз подбавляла в корзину Тома. Было уже почти темно, когда усталые рабочие с корзинами на головах потянулись к тому зданию, где вешали и складывали хлопок. Легри ожидал их там, разговаривая со своими двумя надсмотрщиками.
— Этот Том наделает нам много хлопот, он постоянно подкладывал хлопок в корзину Люси. Он нам всех негров взбаламутит, если масса не образумит его, — говорил Самбо.
— Ишь, черномазый чёрт! ну постой, мы тебя научим уму разуму! — вскричал Легри, — правда, что ли ребята?
При этом вопросе оба негра злобно усмехнулись.
— Да, да, масса Легри научит, сам чёрт так не научит, как масса Легри! сказал Квимбо.
— Я думаю, ребята, чтобы выбить у него дурь из головы, всего лучше будет заставлять его сечь других. Понемножку он и привыкнет!
— Долго придется массе выбивать из него эту дурь-то.
— Всё равно, когда-нибудь да выбьем, — отвечал Легри, жуя табак.
— А вот еще Люси самая противная, дрянная баба на всей плантации! — продолжал Самбо.
— Смотри, Самбо, я начинаю догадываться, почему ты так бранишь Люси.
— Да что ж, масса? Вы сами видели, какая она дерзкая! Вы ей велели взять меня в мужья, а она не хочет.
— Ее бы надо хорошенько выпороть, — сказал Легри, сплевывая, — да не стоит, уж очень у нас спешная работа, а она наверно заболеет… Она дохлая, дохлую бабу хоть до полусмерти заколоти, она всё будет на своем стоять.
— Надоела мне сегодня эта Люси, ленится, ничего не делает, смотрит по сторонам, а Том за нее заступается.
— Заступается? в самом деле? Ну вот, пускай-ка Том и посечет ее. Это будет ему наука, да и бабу он не так исколотит, как вы, дьяволы!
— Го, го, ха, ха, ха! — захохотали оба негодяя, и их дьявольский хохот как бы оправдывал название, данное им Легри.
— А только вот что, масса, Том да миссис Касси, они вдвоем наполнили корзину Люси. Пожалуй, вес-то будет как надо быть.
— Да ведь вешаю-то я! — выразительно отвечал Легри.
Надсмотрщики снова разразились своим дьявольским хохотом.
— Так, значит, мисс Касси сделала свой урок? — спросил Легри.
— Она собирает хлопок проворнее дьявола и всех его чертей.
— Они, должно быть, все и сидят в ней! — сказал Легри, и, пробормотав какое-то грубое ругательство, прошел в комнату, где были весы.
Медленно входили в эту комнату усталые, истомленные негры и смиренно подавали свои корзины для взвешиванья.
Легри отмечал на доске против имени каждого негра вес хлопка, принесенного им.
Корзина Тома оказалась надлежащего веса и он с тревогой ожидал, какою окажется корзина мулатки.
Она подошла, шатаясь от усталости, и подала свою корзину. Вес был полный, Легри сразу заметил это, но он притворился сердитым и закричал:
— Ах, ты ленивая скотина! опять не хватает! Становись к стороне! ужо тебе попадет!
Мулатка застонала с отчаянием и присела на доску.
Теперь выступила вперед женщина, которую звали мисс Касси и с гордым, пренебрежительным видом подала свою корзину. Легри взглянул ей в глаза насмешливо и в то же время пытливо.
Она пристально посмотрела на него своими черными глазами, губы её зашевелились, и она сказала что-то по-французски. Никто не понял, что именно, но лицо Легри приняло поистине дьявольское выражение. Он поднял руку, как бы собираясь ударить ее, она посмотрела на него с гордым презрением и вышла из комнаты.
— А теперь, — сказал Легри, — приди-ка сюда, Том! Видишь ли я говорил тебе, что купил тебя не для черной работы Я хочу повысить тебя, сделать тебя надсмотрщиком. Принимайся за свою должность сегодня же. Возьми эту бабу и высеки ее. Ты видал, как это делается, сумеешь?
— Простите меня, масса, — сказал Том, — но я надеюсь, что вы меня не будете заставлять делать это. Я к этому не привык, я никогда этого не делал, и никак не могу.
— Тебе многому придется у меня выучиться, чего ты никогда не делал! — закричал Легри, взял плеть, хлестнул ею изо всей силы Тома по лицу и продолжал хлестать по чём попало.
— Вот тебе! — проговорил он, уставши бит; — ну-ка скажи теперь, что не можешь сечь!
— Не могу, масса, — отвечал Том, вытирая рукою кровь, которая текла по лицу его. — Я готов работать день и ночь, работать до последнего издыхания; но этого я не могу делать, потому что это нехорошо, и я, масса, никогда не буду этого делать, никогда!
У Тома был удивительно мягкий, кроткий голос и почтительные манеры, вследствие чего Легри заключил, что он трус, и что с ним легко будет справиться. При последних словах, произнесенных им, трепет изумления пробежал по присутствовавшим; бедная мулатка сложила руки и проговорила: О, Господи! Все невольно переглянулись и затаили дыхание, как бы готовясь к буре, которая должна была разразиться
Легри был удивлен и смущен, но не надолго.
— Что! Ах ты проклятая, черная скотина! — закричал он, — ты смеешь говорить мне, что я тебе приказываю нехорошее! Да как ты смеешь, мерзкая скотина, рассуждать, что хорошо, что нехорошо! Я тебя отучу от этих рассуждений! Что ты себе думаешь, кто ты такой? Ты воображаешь, что ты джентльмен, смеешь указывать своему господину, что хорошо, что нет? Так как же по вашему, мистер Том, будет дурно высечь эту бабу?
— Я думаю, масса, — отвечал Том. — Несчастная женщина больна и слаба, сечь ее будет прямо жестоко, и я этого никогда не сделаю. Масса, если вы хотите убить меня, убейте! Но я никогда не подниму руки ни против кого из здешних; никогда, я скорей сам умру!
Том говорил мягким голосом, но так решительно, что нельзя было не верить ему. Легри дрожал от гнева, его зеленоватые глаза метали искры, даже усы его как-то ощетинились от гнева. Но подобно некоторым хищникам, которые играют со своей жертвой, прежде чем растерзать ее, он сдержал себя и разразился градом ядовитых насмешек.
— Ишь ты! Подумайте! благочестивый пес явился среди нас, грешников! Настоящий Святой пришел обличать нас, не шутите с ним! Должно быть, он страх какой праведник! Эй ты, негодяй, ты притворяешься святошей, а разве ты не Знаешь, что в твоей Библии сказано: Рабы, повинуйтеся господам вашим? А разве я нс твой господин? Разве я не заплатил тысячу двести долларов за всё, что сидит в твоей проклятой черной шкуре? Разве ты не мой и телом, и душою? — и он изо всей силы толкнул Тома своим тяжелым сапогом. — Говори же!
Несмотря на сильное физическое страдание, этот вопрос заронил луч радости и торжества в душу Тома. Он вдруг выпрямился, по лицу его текли слезы, смешанные с кровью, но он поднял глаза к небу и с жаром воскликнул:
— Нет, нет, нет, масса! Моя душа не принадлежит вам! Вы ее не купили, вы не можете купить ее! она куплена и оплачена Тем, Кто может сохранить ее. Делайте, что хотите, вы не можете погубить меня!
— Я не могу? — ухмыльнулся Легри. — Это мы увидим! Эй, Самбо, Квимбо! выпорите этого пса так, чтобы он месяц, не мог стоять на ногах!
Два огромные негра, схватившие Тома с дьявольскою радостью на лицах, могли служить не дурным олицетворением духа тьмы. Мулатка вскрикнула от ужаса, и все по невольному побуждению встали с мест, когда надсмотрщики потащили и не думавшего сопротивляться Тома.