Цыганка (Боратынский)/редакция 1831 г.
Наложница
Сочинение, представляемое теперь публике, одно из тех, которое Журналисты наши обыкновенно называют безнравственными, хотя обвинение в безнравственности довольно странно в государстве, имеющем цензуру, и где печатать позволяется, являющееся на первом листе книги, уже ручается за безвредность ее содержания.
Странно также, что Г-да Журналисты, позволяя себе столь неприличные обвинения, называя развратными произведения: Руслана, Онегина, Цыган, Нулина, Эду, Бал и потому имея полное право поместить в тот же разряд и Наложницу, до сих пор не определили, в чем, по их мнению, состоит нравственность или безнравственность литературных произведений.
Постараемся решить вопрос, равно важный для писателей и для читателей.
Журналисты наши выразили некоторые положительные требования. Воспевайте добродетели, а не пороки, говорили они; изображайте лица, достойные подражания; пишите для назидательной нравственной цели, не замечая, что каждое из сих требований противоречит другому.
Изобразить какую-либо добродетель значит заставить ее действовать, следственно подвергнуть испытаниям, искушениям, т. е. окружить ее пороками. Где нет борьбы, там нет и заслуги. Следственно, лицо достойное подражания не может выказаться иначе, как между лицами ему противуположными.
Что такое нравственная цель литературного произведения? В чем состоит она? Есть люди, называющие нравственными сочинениями только те, в которых наказывается порок и награждается добродетель. Мнение это некоторым образом противно нравственности, истине и религии. Ежели бы добродетель всегда торжествовала, в чем было бы ее достоинство? Этого не хотело провидение, и здешний мир есть мир испытаний, где большею частью добродетель страждет, а порок блаженствует. Из этого наружного беспорядка в видимом мире и феологи и философы выводят необходимость другой жизни, необходимость загробных наград и наказаний, обещаемых нам откровением.
Нравственное сочинение не состоит ли в выводе какой-нибудь философической мысли, вообще полезной человечеству? Но чтобы в самом деле быть полезною, мысль должна быт истинною, следственно, извлеченною из общего, а не из частного. Как же, изображая только добродетель, играющую довольно второстепенную роль в свете, и минуя торжествующий порок, я достигну этого вывода? Я скажу мысль блестящую, но необходимо ложную, следственно вредную.
Нет, скажут наши противники, мы не требуем, чтобы вы изображали одну добродетель: изображайте и порок, но первую привлекательною, второй отвратительным.
Мы погрешим против истины: не все пороки имеют вид решительно гнусный. По большей части наши добрые и злые начала так смежны, что нельзя провести разделяющей линии между ними. В этом случае отменно истинны шуточные стихи Панара:
Trop de fraideur est indolence,
Trop d’activité turbulence,
Trop de rigueur est dureté,
Trop de finesse est artifice,
Trop d’economie avarice,
Trop d’audace témérité,
Trop de complaisance est bassesse,
Trop de bonté devient faiblesse,
Trop de fierté devient hauteur, etc.
Вот естественная причина той привлекательности, которую имеют иные пороки: мы обмануты сходством их со смежными им добродетелями, но должно заметить, что в самом увлечении нашем мы поклоняемся доброму началу, а не злому.
Нет человека совершенно добродетельного, т. е. чуждого всякой слабости, ни совершенно порочного, т. е. чуждого всякого доброго побуждения. Жалеть об этом нечего: один был бы добродетелен по необходимости, другой порочен по той же причине; в одном не было бы заслуги, в другом вины; следственно ни в том, ни в другом ничего нравственного.
Характеры смешанные, именно те, которые так не любы Г-дам Журналистам, одни естественны, и одни нравственны: их двойственность и составляет их нравственность. Одно и то же лицо является нам попеременно добродетельным и порочным, попеременно ужасает нас и привлекает. Федра, оплакивающая незаконную страсть свою, и Федра, ей уступающая, — две противуположные Федры: мы любим добродетельную, ненавидим порочную, и здесь мы не можем ошибиться, не можем принять добродетель за порок и порок за добродетель: действия не смешаны, как характеры; действие добродетельное совершенно прекрасно, действие порочное совершенно безобразно, и нравственный вывод, о котором так хлопочут Г-да Журналисты, хлопочут до того, что ради оного предлагают нам удаляться от истины, изображая лица неестественные, — этот нравственный вывод внушает нам, без всяких посторонних соображений, всякое лицо, верно снятое с природы.
Но не безнравственно ли, скажут они, то участие, которое возбуждает в нас герой трагедии, романа, поэмы, даже в ту минуту, когда он уступает преступному побуждению? Не говорит ли нам наше сердце, что и мы охотно совершили бы то же преступление, надеясь возбудить то же участие? Если означенное лицо без борьбы уступает искушению, оно не возбуждает участия, не возбуждает его и тогда, когда мы чувствуем, что оно не употребило всего могущества воли своей на победу преступной наклонности и позволило побороть себя, а не пало под силою обстоятельств превышающих нравственную его силу. Побежденные Трояне возбуждают наше участие потому, что они защищались до последней крайности; побежденные, они не ниже победителей; расчетливая сдача какой-нибудь крепости не восхищает нас, подобно падшей Трое, и никто не сравнивает ее коменданта с божественным Гектором.
Должно прибавить, что творения, развивающие чувствительность, в то же время просвещают совесть. Ежели они располагают нас к лишнему числу искушений, они развивают в нас лишние способы противустоять им.
Рассматривая литературные произведения по правилам наших Журналистов, всякую книгу найдем мы безнравственною. Что, например, хуже Квинта Курция? Он изображает привлекательно неистового честолюбца, жадного битв и побед, стоящих так дорого роду человеческому; кровь его не ужасает; чем больше ее прольет, тем он будет счастливее; чем далее прострет он опустошение, тем он будет славнее; и эту книгу будут читать юные властители! — Что хуже Гомера? В первом стихе Илиады он уже показывает безнравственную цель свою, намерение воспевать порок:
Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына!
Раскроем даже Ивана Выжигина, творение г. Булгарина, писателя, который всех настоятельнее требует нравственной цели от современных сочинений. Найденыш воспитывается в доме белорусского помещика, который кормит его и одевает довольно скудно, но и это благодеяние для подкидыша. Он за это платит ему неблагодарностью, помогает какому-то удальцу увезти дочь своего благодетеля и сам за нею следует. Потом ведет жизнь бродяги, негоден и порядочен, смотря по обстоятельствам: получает толчок от одного офицера, за который не сердится; присваивает себе чужое имя; наконец, наследует два миллиона денег, женится по любви и живет в совершенном благополучии. Что заключите вы из подобного романа? Какую нравственную мысль вы из него извлечете, если даже узнаете, что он отменно хорошо раскупился? Ничто не придет вам на ум, кроме старой русской пословицы: не родись ни хорош, ни умен, а родись счастлив; но что в ней назидательного?
Читатель видит, что подобным образом можно неопровержимо доказать вредное влияние всякого сочинения и, из следствия в следствие, заключить с логическою основательностью, что в благоустроенном государстве должно запретить Литературу.
В таком случае должно запретить и человека. Но природа одарила его разумом не для невежества, одарила словом не для молчания. Какой незваный критик решится воспретить ему дозволенное провидением и тем явно противоречить его цели? Запретить человеку пользоваться своим разумом значит унизить его до животных, его лишенных.
Сами Г-да Журналисты, вероятно, на это не согласятся: их постигла бы общая участь человечества.
Чем согласиться критику на уничтожение Литературы, следственно на уничтожение человека, не благоразумнее ли взглянуть на нее с другой точки зрения: не требовать от нее положительных нравственных поучений, видеть в ней науку, подобную другим наукам, искать в ней сведений, а ничего иного?
Знаю, что можно искать в ней и прекрасного, но прекрасное не для всех; оно непонятно даже людям умным, но не одаренным особенною чувствительностью: не всякий может читать с чувством, каждый с любопытством. Читайте же роман, трагедию, поэму, как вы читаете путешествие. Странствователь описывает вам и веселый юг, и суровый север, и горы, покрытые вечными льдами, и смеющися долины, и реки прозрачные, и болота, поросшие тиною, и целебные, и ядовитые растения. Романисты, поэты изображают добродетели и пороки, ими замеченные, злые и добрые побуждения, управляющие человеческими действиями. Ищите в них того же, чего в путешественниках, в географах: известий о любопытных вам предметах; требуйте от них того же, чего от ученых: истины показаний.
Читайте землеописателей, и, не выходя из вашего дома, вы будете иметь понятие об отдаленных, разнообразных краях, которых вам, может быть, не случится увидеть собственными глазами. Читайте романистов, поэтов, и вы узнаете страсти, вами или не вполне, или совсем не испытанные; нравы, выражение которых, может быть, вы бы сами не заметили; узнаете положения, в которых вы не находились; обогатитесь мыслями, впечатлениями, которых вы без того бы не имели; приобщите к опытам вашим опыты всех прочтенных вами писателей и бытием их пополните ваше.
Ежели показания их верны, впечатление, вами полученное, будет непременно нравственно, ибо зрелище действительной жизни, развитие прекрасных и безобразных страстей, дозволенное в ней провидением, конечно, не развратительно, и мир действительный никого еще не заставил воскликнуть: как прекрасен порок! как отвратительна добродетель!
Из этого следует, что нравственная критика литературного произведения ограничивается простым исследованием: справедливы или несправедливы его показания?
Критика может жаловаться также на неполноту их, ибо самое полное описание предмета есть в то же время и самое верное. Можно сказать недостаточную правду. Есть истины относительные, которых отдельное выражение внушает ложное понятие.
Иностранные Литературы имеют книги, по счастию неизвестные в нашей: это подробные откровения всех своенравий чувственности, подробные хроники развращения.[1] Несмотря на то, что все их показания справедливы, книги сии конечно развратительны, но это потому, что их показания не полны. В действительной жизни за часами развратного упоения следуют часы тяжелой усталости; какое отвращение возбуждают тогда в развратнике воспоминания нечистых его наслаждений! Выразите так же полно чувство последующее, как полно выразили предыдущее, и картина ваша не будет безнравственною: одно впечатление уравновесит другое. Ежели вы изобразили первые шаги разврата, изобразите и последние. Описав любострастие, злоупотребляющее силами юности, опишите и следствия злоупотребления. Представьте нам раннюю, болезненную старость сластолюбца, раннюю неспособность его не только к тем наслаждениям, которых несет он наказание, но и к обыкновенным, позволенным; ранний упадок умственных его способностей. Что будет поучительнее изображения преждевременно поседевшего разврата, в страданиях благоприобретенного недуга, смешащего не природным, но заслуженным тупоумием? и в этом изображении не будет ничего насильственного.
Невоздержность телесная приемлет мзду свою еще в здешней жизни; временное тело обретает ее во времени, между тем как неумирающий дух находит ее только в вечности.
С творениями, о которых мы говорили, не должно смешивать эротические стихотворения, вакхические и застольные песни. Не упоминая уже о том, что из похвал красоте не следует позволительности разврата, в эротической поэзии чувственность обыкновенно уравновешивается чувством, и большая разница — живописать красоту, обладание которой может быть беспорочным, и живописать своенравия разврата, которые нельзя удовлетворить без преступления. Славить вино и обеды не значит проповедывать пьянство и обжорство. Каждый это разумеет. Державин, воспевавший иногда красоту и пиршества; Дмитриев, говорящий иногда о вине и поцелуях; Богданович,
Который Киприду иногда являл без покрывала;[2]
Батюшков, Пушкин, написавшие несколько эротических элегий и вакхических песней, конечно, не безнравственные писатели. Не говоря уже о том, что сии писатели не ограничивались выражением одного чувства; что подражатель Анакреона в то же время певец Фелицы, певец бога; что автор стихотворения Счет поцелуев в то же время творец Ермака и преложитель высоких песней Давида; что Душенька изобилует не одними сладострастными картинами; что между шаловливыми стихотворениями Батюшкова есть и унылые, есть и высокие; что автор Руслана в то же время автор Годунова; и что никто не принуждает читателя в целой книге стихотворений твердить одно для него соблазнительное, когда, перевернув страницу, он найдет другое, впечатление которого исправит впечатление первого; вообще несправедливо быть строже к писателю, нежели к человеку; и ежели действие не вредит доброй славе одного, еще менее его описание может вредить доброй славе другого.
Тем менее, что выбор предмета не столько зависит от самого писателя, сколько от свойства его дарований; что упрекать в разврате эротического поэта так же несправедливо, как упрекать в жестокости поэта трагического. Неужели вы думаете, что Анакреон не желал быть Гомером, Проперций — Виргилием, Шольё — Расином и т. д.? Чем обширнее гений писателя, тем он полнее и разнообразнее в своих творениях, тем он вернее отражает действительность и тем он нравственнее. Но только Гомеры, Шекспиры являют нам полный мир в своих творениях. Дарования односторонние обрекают других на изображение частностей. Произведение одного имеет нужду быть поясненным, пополненным произведением другого, и писатели сего рода только в своей совокупности доставляют нам то нравственное впечатление, которое производит один многообразный писатель.
Или не читайте, или читайте всё: иначе вы будете всегда в заблуждении. Читать одного автора с частным дарованием все равно, что читать одну страницу в писателе многообъемлющем. Раскройте Шекспира на монологе злодея, искусными софизмами ободряющего себя к преступлению, остановитесь на нем — и Шекспир будет для вас проповедником злодеяния; но прочтите всё творение, прочтите всего Шекспира, и самая эта страница будет наставительна: так и книга односторонняя занимает не лишнее место в библиотеке.
Журналисты наши говорят часто о юных читателях и юных читательницах, которым может быть вредно такое-то и такое-то произведение. Кто с этим спорит? Но нянька не позволяет ребенку играть ножом. Благоразумные наставники не дают своим воспитанникам книги, несообразные с их летами. Когда ж мы уже вышли из-под надзора, вступили в свет и можем всё видеть и всё слышать, мы можем и всё читать; и как не мир, а мы сами виновны, когда злоупотребляем жизнию, так не писатели, а мы сами виноваты, когда злоупотребляем чтением.
До сих пор мы говорили о книгах, преимущественно посвященных изображению лиц и нравов, выражению страстей, чувств и впечатлений, но не говорили о книгах, писанных для доказательства того или другого мнения, книгах, писанных с положительною нравственною целью.
Книги сего рода подлежат тому же исследованию, что и первые. Мнение тогда только полезно и нравственно, когда оно справедливо; но всякий чувствует (не говоря уже о вреде, наносимом совершенно ложным нравственным понятием, и который нельзя сравнивать со вредом, причиняемым неверным изображением характера, страсти или картины), всякий чувствует, что в подобных книгах развитие односторонней истины может иметь особенно пагубное влияние. Сколько преступлений, сколько бедствий народных произошло от превратных нравственных мнений, от частных истин, принятых за общие! Не буду исчислять их. Скажу только, что мало истин не относительных; следственно, мало книг, писанных с нравственною целью, т. е. посвященных выражению одной избранной мысли, которых исключительное чтение не было бы вредно и влияние которых не было бы нужно уравновешивать чтением других, им противуречащих.
Заключим, и надеемся, так заключит с нами и читатель, что в книге безнравственна только ложь, вредна только односторонность; но ни лжи, ни односторонности не существует там, где литература деятельна, где ложное показание тотчас рождает улику, где решение нравственного вопроса тотчас вызывает исследования и противуречия, где публика не осуждена на чтение одной указанной книги.
Просим читателя судить о нравственном достоинстве Наложницы по правилам, нами изложенным, а не по правилам, исповедуемым Г-дами Журналистами, по нашему мнению, довольно необдуманным.
Глава I
Прощай, Елецкий, ты не весел
И рассветает уж давно;
Пошло мне впрок твое вино:
Ух! я встаю насилу с кресел!
5 Но правда ль, братцы, по домам!
— Нет! пусть попляшет прежде нам
Его цыганка. Ангел Сара,
Ну что? потешить нас нельзя ль?
Ступай, я сяду за рояль.
10 — Могу сказать, вас будет пара:
Хмель разобрал тебя совсем,
Она с дремоты побледнела.
«Ты, Сара, спать поди! Зачем
До утомленья ты сидела?
15 В другое время, господа!
Прощайте». — Буйная орда
Восколебалася. Гуляки
Встают, шатаясь на ногах;
Берут на стульях, на столах,
20 Свои разбросанные фраки,
Свои мундиры, сюртуки;
Но доброй воле вопреки
Не споры сборы. Шляпу на лоб
Надвинув, держит пред собой
25 Стакан недопитый иной,
И рассуждает: надлежало б
Докончить дело! — Недвижим
Он долго простоит над ним.
Другой пред зеркалом на шею
30 Свой галстух вяжет; но рука
Его тяжка и неловка:
Всё как-то врозь идут под нею
Концы проклятого платка.
К свече приставя трубку задом,
35 Ждет третий пасмурный чудак,
Когда закурится табак.
Лихие шутки сыплют градом; —
Но полно: вон валит кабак.
«Прощай, Елецкий, до свиданья!»
40 Прощайте, братцы, добрый путь!
И сокращая провожанья,
Дверь поспешает он замкнуть.
Один оставшися, Елецкий
Брюзгливым оком обозрел
45 Покой, где праздник молодецкий
Порой недавнею гремел.
Он чувство возбуждал двойное:
Великолепье отжилое,
Штоф полинялой на стенах:
50 Меж окон зеркала большие,
Но все и в пятнах и в лучах,
В пыли завесы дорогие;
Давно нечищенный паркет;
К тому же, буйного разгулья
55 Всегдашний, безобразный след:
Вот опрокинутые стулья,
Табачный пепел тут и там,
Ряды стаканов по столам
С остатками задорной влаги;
60 Тарелки жирные кругом;
И вот, на выпуске печном,
Строй догоревших до бумаги
И в блеске утренних лучей
Уже бледнеющих свечей.
65 Елецкий с думою немою
Поник печально головою,
Но скоро поднял бодрый взор:
«Гей! — закричал он: — Черномор!»
Явился карлик. Понемногу
70 Лицо Елецкого совсем
Уж прояснилось между тем.
«Ну что соседи?» Слава Богу!
Все хорошо дружна со мной
Служанка барышни самой. —
75 «Ну, мой красавец, это славно;
Смотри ж теперь, когда, куда
Пойдут, поедут господа,
Что скажут, всё ты знай исправно».
— Об вас-то был уж разговор. —
80 Не лжешь?» — Застал меня вечор
У них в передней старый дядя;
Не позабуду я в мой век,
Как гаркнул он, медведем глядя:
«Откуда? чей ты человек?»
85 Я доложил. — «Что ж он?» — Не смею…
— «Эх! говори, не размышляй». —
— Ну, братец, молвил он: жалею,
А уж твой барин негодяй! —
Елецкий громко засмеялся,
90 Но тут же на его чело
Густое облако нашло:
Вновь грустной думе он предался.
Тихонько вышел Черномор;
Открыв рассеянной рукою
95 Окно, меж тем уставил взор
Елецкий прямо пред собою.
Пред ним светло озарена
Наставшим утром, ото сна
Москва торжественно вставала.
100 Под раннею лазурной мглой,
Блестящей влагой блеск дневной
Река местами отражала:
Аркада длинного моста
Белела ярко. Чуден, пышен,
105 Московских зданий красота,
Над всеми зданьями возвышен,
Огнем востока Кремль алел.
Зажгли лучи его живые
Соборов главы золотые;
110 Меж ними царственно горел
Иван Великой. Сад красивой,
Кругом твердыни горделивой
Вияся, живо зеленел.
Но он на пышную столицу
115 Глядел с душевною враждой;
За что? О том в главе другой
Найдут особую страницу.
Он был воскормлен сей Москвой;
Минувших дней воспоминанья,
120 И дней грядущих упованья,
Всё заключал он в ней одной;
Но странной доли нес он бремя,
И был ей чуждым в то же время,
И чуждым больше, чем другой.
Глава II
125 Отца и матери Елецкой
Лишился в годы те, когда
Обыкновенно жизни светской
Нам наступает череда.
В нее вступил он, и сначала
130 Являлся в вечер на три бала;
С визитной карточкой порой
Летел на выезд городской.
Согласно с общим заведеньем,
К дядям и теткам с поздравленьем
135 И в Рождество, и в Новый год,
Скакал с прихода на приход.
У них в беседах самых чинных
Без нетерпенья заседал,
И на обедах именинных
140 Прибор всегдашний занимал.
Но волей полной насладиться
Алкал безумец молодой,
И вскоре начал он томиться
Пределов светских теснотой.
145 Ему в гостиных стало душно;
Ему досадно и смешно
В них показалося одно,
Другое — глупо, третье — скучно.
Из них Елецкий мой исчез,
150 И на желанном им просторе,
Между буянов и повес
Житьем он новым зажил вскоре,
Товарищ скромный их сперва,
Потом решительный глава.
155 Он и уму (что вдвое хуже)
Дал со страстями волю ту же.
Одушевлен в речах своих
Враждою к мнимым предрассудкам
Подвергнул дерзновенным шуткам
160 Он всё святое для других.
Развратных, своевольных правил
Несчастный кодекс он составил:
Всегда ссылалось на него
Его блажное болтовство.
165 Им проповедуемых мнений,
Иль половины их большой,
Наверно чужд он был душой,
Причастной лучших вдохновений;
Но сам не ведая о том,
170 Он был в разврате хвастуном.
Его пословиц вольнодумных
Ничуть не новый впрочем род,
Им в свете дал обширный ход,
И от людей благоразумных
175 Чудовищем со всех сторон
Елецкий был провозглашен.
С Москвой и Русью он расстался,
Края чужие посетил;
Там промотался, проигрался
180 И в путь обратный поспешил.
Своим пенатам возвращенный,
Всему решительным венцом
Цыганку взял к себе он в дом,
И, общим мненьем пораженный,
185 Сам рушил он, над ним смеясь,
Со светом остальную связь.
Тут нашей повести начало.
Неделя Светлая была
И под Новинское звала
190 Граждан московских. Всё бежало,
Всё торопилось, стар и млад,
Жильцы лачуг, жильцы палат,
Живою, смешанной толпою
Туда, где, словно сам собою,
195 На краткий срок, в единый миг,
Блистая пестрыми дворцами,
Шумя цветными флюгерами,
Средь града новый град возник:
Столица легкая безделья
200 И бесчиновного веселья,
Народной живости кумир.
Там целый день разгульный пир;
Там раздаются звуки трубны,
Звенят, гремят литавры, бубны;
205 Паясы, с зыбких галлерей
Зовут, манят к себе гостей.
Там клепер чует чёт и не́чет;
Ножи проворные венцом
Кругом себя Индеец мечет
210 И бисер нижет языком.
Гордясь лихими седоками,
Там одноколки, застучав,
С потешных гор летят стремглав.
Своими длинными шестами
215 Качели крашеные там
Людей уносят к небесам.
Волшебный праздник довершая,
Меж тем, с веселым торжеством,
Карет блестящих цепь тройная
220 Катится медленно кругом.
Меж балаганов оживленных,
Ежеминутно осажденных
Нетерпеливою толпой,
К забавам шумным страсти полон,
225 С утра бродил Елецкий мой,
И вот в один из них вошел он.
На то имел он все права,
И под Новинским час и два,
С полудня начиная, мода,
230 По снисхожденью своему,
Делить веселости народа
Не запрещает никому.
Окинув взорами собранье,
Остановил свое вниманье
235 Он на девице молодой:
Своими чистыми очами,
Своими детскими устами,
Своей спокойной красотой,
Столь благородным выраженьем
240 Сей драгоценной тишины,
Она сходна была с виденьем
Его разборчивой весны.
Давно он знал ее заочно.
С его глазами ненарочно
245 Глазами встретилась она;
Их выраженьем смущена,
Покрылась краскою живою
И отвела тихонько взор.
Елецкий тронулся душою;
250 Не зрел Елецкий с давних пор
Румянца этого святого!
Как бодрость в путника ночного,
На небе утреннем горя,
Вливает алая заря, —
255 Так точно, жизнью обновленной,
Страстями долго омраченной
Душе его дохнул тогда
Румянец нежного стыда.
Он к милой думой умиленной
260 Летит; меж тем она встает;
Девице руку подает
Ее сосед, старик почтенной;
Из балагана идут вон, —
И их в толпе теряет он.
265 И незнакомку молодую
С тех пор он в сердце заключал,
И скоро Веру Волховскую,
Свою соседку, в ней узнал.
Ей дядя, после объяснилось,
270 Служил заботливым отцом
И, как бывало говорилось,
Держал в Москве открытый дом.
Что пользы, что отрады в этом?
Сношенья все с враждебным светом
275 Прервал он давнею порой:
Кого и как ему заставить
В почтенный дом его представить,
Его, гонимого молвой?
Что скажет дядя оскорбленный? —
280 Против него предубежденный,
Как он предстанет даже ей?
Но слишком свет его бесславил;
С тех пор как он его оставил,
Прошло, промчалось много дней.
285 Елецкий мыслил промежутком,
Полней других созрел рассудком
Он в самом опыте страстей;
И наконец среди пороков,
Кипевших роем вкруг него,
290 И ядовитых их уроков,
И омраченья своего,
В душе сберег он чувства пламя.
Елецкий битву проиграл,
Но побежденный спас он знамя
295 И пред самим собой не пал.
Глава III
Вседневно нашему герою
Усердный карлик намекал,
Где вероятна встреча с тою,
К которой пламенной мечтою
300 Он непрестанно улетал.
Незамечаем и неведом,
Ходил, бродил за ней он следом,
В тени задумчивых дубров
Прекрасных Пресненских прудов,
305 В аллеях стриженных бульвара;
Между красавиц городских
Искал он девы дум своих.
Не для блистательного дара
Актеров наших посещал
310 Он душный театральный зал:
Елецкий, сцену забывая,
С той ложи не сводил очей,
В которой Вера Волховская
Сидела, изредка встречая
315 Взор, остановленный на ней.
Вкусив не полное свиданье,
Елецкий приходил домой
Исполнен мукою двойной;
Но, полюбив свое страданье,
320 Такой же встречи с новым днем
Искал в безумии своем.
Однажды… погасал, свежея,
Июльский день. Бульвар Тверской
Дремал под нисходящей мглой;
325 Пустела длинная аллея;
Царица тишины и сна,
Высоко поднялась луна.
Но со знакомыми своими
Еще в болтливом забытье,
330 Сидела Вера на скамье.
В соседстве, не замечен ими,
За липой темной и густой,
Стоял влюбленный наш герой.
Перчатку Вера уронила:
335 Приближась, поднял он ее
И подал ей. Лицо свое
К нему с испугом обратила
Младая дева. Разговор
Прервав, на нем остановила
340 Внимательный и робкий взор.
Судьбу, душой своей довольной,
Он и за то благодарил.
Елецкий Веру поразил
Своей услугой своевольной,
345 И хоть на час ее мечта
Им верно будет занята.
Что ж? и сомнительное счастье
Мгновенных, бедных этих встреч
Ему осеннее ненастье
350 Не позамедлило пресечь.
Покрылось небо облаками;
Дождь бесконечный ливмя лил;
И вот мороз его сменил.
Застыли воды, снег клоками
355 На мостовую повалил:
Пришла зима. Свистя крутится
Мятель на Пресненских прудах;
На обнаженных деревах
Бульвара иней серебрится.
360 Там, где недавнею порой
Гуляли Грации толпой,
Какой-нибудь жандарм усатый,
Шагая, шпорами стучит,
С метлой стоит мужик брадатый,
365 Иль школьник с сумкою бежит.
Театр? И тот в разладе этом
Забыт для балов модным светом.
Елецкий сердцем унывал;
Но в зимний холод, как и летом,
370 Проворный карлик не дремал.
Донес он нашему герою,
Что Вера едет в маскарад,
К таким-то. Ожил он душою;
«Спасибо, — молвил, — крайне рад!»
375 Елецкий не́зван; что за горе?
На то и маска. Веру вскоре
Увидит он, и почему
С ней в безъимянном разговоре
Не познакомиться ему?
380 И вот уж вечер маскарада
Им ожидаемый настал.
Москва ли тешиться не рада?
Кипит народом светлый зал;
Живая музыка играет;
385 В лад упоительным смычкам
Кадрили вьются здесь и там.
Кругом, волнуяся, мелькает
Толпа гуляющих гостей,
И половина их большая,
390 Наряд привычный соблюдая,
Тем выдает еще живей
Бродящих рыцарей, шаманов,
И арлекинов, и брахманов,
Диан, Весталок, Флор и Фей,
395 Народов всех веков и наций.
Их мучит бес мистификаций;
Но не выходит хитрых фраз:
«Я знаю вас! я знаю вас!
Здоровы ль вы?» Для продолженья
400 Недостает воображенья.
Признаться надобно: не нам,
Сугробов северных сынам,
Приноровляться к детям Юга!
Мятелей дух не создал нас
405 Для их блистательных проказ.
К чему неловкая натуга?
Смеются наши образцы:
Живых не дразнят мертвецы.
Скрывать лицо под маской душной,
410 Как ведает читатель мой,
Нельзя девице молодой,
Закону светскому послушной.
И Веру милую тотчас
Нашел Елецкий. Этот раз
415 На мертвеца он не походит
И чуть с ума ее не сводит.
От Черномора знал о ней
Он много этих мелочей,
В которых тайны роковые
420 Девицы видят молодые.
В словах запутанных своих
Он намекает ей о них,
И удивленья, и смущенья
Полна, горит она лицом,
425 И вот выходит из терпенья.
«Я как обманутая сном!
Скажите, ради Бога, кто вы?»
Вы любопытны как дитя.
И так со мною не шутя
430 Вы познакомиться готовы?
Нежданным именем моим
Я испугаю вас.
Как скучно!
Все шутки.
Я несклонен к ним,
И остерег вас добродушно:
435 Я дух… и нет глуши жилья,
Где б я незримый не был с вами.
Всё чутким ухом слышу я,
Всё вижу зоркими очами.
Не бойтесь! слушаю, гляжу
440 Я с полной преданностью дружбы;
Неожидаемые службы
Я вам догадливо служу:
Однажды перед ваши очи
Я в виде смертного предстал;
445 В ту пору сумрак летней ночи
Мне образ видимый давал…
Вы узнаете?
Ваши сказки
Вы продолжите до утра.
Смотрите: все снимают маски,
450 Снимите же свою, пора.
Не мне. Оставьте попеченья:
Я не исполню ваш приказ.
Лицо открыл бы я для вас
Без выраженья, без значенья.
455 Нет, нет; я вспомню веселей
Сей разговор непринужденный,
Почти нежданно уловленный
Счастливой маскою моей,
Чем взор холодного смущенья,
460 Который на лицо мое
Вперите вы, когда ее
Сниму я вам из угожденья.
Нет, я б не мог его снести!
Прощайте; я не здешний житель;
465 В мою безвестную обитель
Я должен вовремя сойти.
Елецкий тихо удалился;
Уж был у выхода, и зал
Совсем, казалось, покидал,
470 Но у дверей остановился:
Еще в последние желал
Взглянуть на Веру он, и встретил
Ее невинный, тихий взор;
Прочел в нем дружеский укор,
475 Мольбу немую в нем заметил,
И скинул маску. Вере зрим
Он был единое мгновенье;
Толпа сгустилась перед ним,
И он исчез как привиденье.
Глава IV
480 Когда из блеска жизни светской,
В котором с Верою своей
На миг так близок был Елецкой,
Отшельник, снова чуждый ей,
В своих стенах он очутился, —
485 Казалось грустному ему,
Что вновь как узник погрузился
Он в ненавистную тюрьму,
Из коей на одно мгновенье
Его исторгло сновиденье;
490 И Веры милый идеал
С тех пор его воображенье
Еще сильнее волновал.
Часы летучие мелькали,
И в томном сердце заставали
495 Все ту же думу, тот же лик.
Чего надеяться могу я?
Порою мыслил он, тоскуя;
Нет! Заглушу сердечный крик! —
Напрасно: о единой Вере
500 Мечта в душе его жила,
Одна внимаема была.
Когда бы мог по крайней мере
Свободно видеться он с ней,
Как всякий светский дуралей!
505 И предан грустному томленью,
Досадой тайного язвим,
Он ищет способов к сближенью,
Но недоволен ни одним.
Мысль наконец ему блеснула,
510 Душа в нем весело вздрогнула:
Прекрасно! шепчет; я решон!
В театр они, сомненья нету,
Хоть раз поедут в зиму эту…
«Гей, Черномор!» — Явился он.
515 «Послушай-ка, сказал Елецкий:
Подъезд у нас точь в точь соседский,
Вход не походит ли?» — А что ж?
Ведь и поистине похож!
Да что вам в этом? — «Пригодится:
520 Незнанье — тьма, а знанье — свет.
Предупреди, когда случится
Им для театра взять билет».
Не слишком долго ждал Елецкой,
Один предмет беседы светской,
525 Сердец чувствительных кумир,
Любимец лож, райка, партера,
Жоко влечет к себе весь мир.
В театр сегодня едет Вера.
Захлопотал Елецкий наш;
530 Кровь заиграла в нем живее,
Зовет людей: «Найти скорее
Точь в точь соседский экипаж; —
Теперь смотрите: слушать слово!
С ним у театра ближе стать,
535 К подъезду прежде всех подать,
Крича: карета Волховского!
В миг посадить господ потом
И привезти ко мне их в дом».
Давно громада городская
540 Покрылась ночи темнотой;
Давно прохожих окликая
Раздался буточников вой;
У моего повесы в доме,
Чтоб обмануть ему верней
545 Глаза ожиданных гостей,
Давно нигде нет света, кроме
Того покоя, в коем он
Один развязки приключенья
Ждет, полный странного волненья.
550 Невнятным стуком поражен
Кареты дальной, вспыхнет духом,
Вскочив к окну приникнет ухом:
Они!.. Неправда! Стихнул гул,
Иль в переулок повернул.
555 Вот, наконец, пред самым домом
Карета покатилась с громом.
Затрясся, зазвенел весь дом, —
И тишина тотчас потом.
«Да осветите, Бога ради!»
560 Раздался в зале голос дяди;
И наш услужливый герой
К нему выходит со свечой.
Гостям с притворным удивленьем
В глаза он пристально глядит:
565 «Чему обязан, говорит,
Я вашим лестным посещеньем?» —
И осмотрелся дядя:
«Ба!
Какая странная судьба!
В чужом мы доме! Извините.
570 Обеспокоили мы вас.
Домой уедем сей же час!
Вы, негодяи! поглядите,
Куда заехал с вами я!..
Вот славно! Странности какие:
575 И люди у меня чужие!
Карета верно не моя?» —
Елецкий мнения того же:
Ужель? — Да, так! на то похоже!
Теперь и чуда в этом нет:
580 В его карету сел сосед.
Своим жильцам, мужчине с дамой,
Он дал ее в тот вечер самой.
(Уж эта баснь у шалуна
Была давно сочинена.)
585 Он разговор не опускает;
Свой экипаж он предлагает
Доехать до дому; пока
Садиться просит старика;
Осведомляется учтиво,
590 С кем так случайно и счастливо
Он познакомлен? — Боже мой!
Иван Петрович Волховской!
Елецкий давнего почтенья
Исполнен к гостю своему,
595 И безо всякого сомненья
На днях представится ему.
Пока беседу вел такую
Со старым дядей наш герой,
Он на племянницу младую
600 Украдкой взглядывал порой.
Бесценный взор он думал встретить,
Узнанье думал в нем заметить:
Напрасная надежда! Он
Не на него был обращен.
605 Дверь в глубине туманной зала
Вниманье Веры привлекала.
Под ярко пурпурным платком
Оттуда, смуглая лицом,
Сверкая черными глазами,
610 Блистая белыми зубами,
Глядела Сара. Взоры их
Какая сила сопрягала?
В соображениях каких
Мысль у обеих утопала?
615 Елецкий, проводив гостей,
Был вне себя от восхищенья:
Ему не будет затрудненья
В свиданьях с Верою своей!
Зачем же способ этот странной
620 К знакомству с ней был избран им?
Иль он не мог путем другим
Достигнуть цели, им желанной?
Зачем со светом не искал
Он понемногу примиренья? —
625 Он срок желанного сближенья
Надолго этим отлагал;
К тому ж, однажды свет оставив,
Свою вражду к нему ославив,
Он изменить себе краснел
630 И вновь искать в нем не хотел.
Но может быть причиной главной
Был дух, природно своенравной,
Претивший завсегда итти
Ему по битому пути;
635 Сей дух, который отступленья
Незрелых лет его рождал,
Мог даже в годы размышленья
Им обладать — и обладал.
Глава V
Едва веселыми лучами
640 День новый окна озлатил,
Елецкий скорыми шагами
Уже по комнате ходил.
Порой в забвении глубоком
Остановясь, прилежным оком
645 Во что-то всматривался он.
Во взорах счастье выражалось;
Перед душой его, казалось,
Летал веселый, светлый сон.
Через мгновенье пробужденный,
650 Он тем же чувством озаренный,
Свою прогулку продолжал
И скоро снова прерывал.
В покое том же занимая
Диван, цыганка молодая
655 Сидела, бледная лицом.
Усталость выражали очи:
Казалось, в продолженье ночи
Их Сара не смыкала сном.
Она порывисто чесала
660 Густые, черные власы
И их на темные красы
Нагих плечей своих метала.
Она склонялась головой,
Но на Елецкого порой
665 Взор исподлобья подымала.
Какою злобой он дышал! —
Другой мечты душою полон,
Подруги он не замечал;
К ней напоследок подошел он:
670 «Что это смотришь ты совой? —
Сказал он: — Сара, что с тобой?
Да молви слово!»
Ах, мой Боже!
Ты ждешь ответа моего?
Вот он: я знаю, отчего
675 Ты так доволен!
Отчего же?
Меня ты думал обмануть,
Когда вчера, кривя душою,
Ты мне с заботою такою
Скорей советовал заснуть.
680 «Устала, Сара? Дремлешь, Сара?
Ляг, Сара, спать!» и я легла;
Да уж нарочно не спала! —
Давно грозила эта кара!
Давно я брошена тобой!
685 Ты сутки целые порой
Двух слов со мной не произносишь;
Любимых песен петь не просишь!
Да и по ком твоя душа
Уж так смертельно заболела?
690 Ее вчера я разглядела:
Совсем, совсем не хороша!
Так вот в чем дело!
Сара знает,
Какая ждет ее судьба.
За то, что служит, угождает
695 Тебе по воле как раба,
Со знатной барышней своею
Ты обвенчаешься, а с нею
Простишься, и ее на двор
Метлою выметут как сор.
700 Ты совершенно сумасбродишь!
Какие странные мечты!
По пустякам горюешь ты
И на меня тоску наводишь.
А кто бывало говорил,
705 Ко мне ласкаясь то и дело:
«Тебя я, Сара, полюбил!
Жить одному мне надоело,
Будь мне подругою! со мной
Живи под кровлею одной!
710 Я нравом весел; живо, шумно,
В пирах и песнях завсегда
Мы будем проводить года».
Я согласилася безумно, —
Что ж вышло? —
Из моих речей
715 Тобой забыта половина.
Я говорил: «твоя судьбина
Не будет скована с моей!
Покуда любо жить со мною, —
Живи! наскучило — прощай,
720 Былую радость поминай!» —
С твоей свободой той порою
Я выговаривал мою.
Но я тебя не узнаю!
И, сердце будущим тревожа,
725 Ты на цыганку не похожа.
Ваш род беспечен.
Проклят он!
Он человечества лишён!
Нам чужды все края мирские!
Мы на обиды рождены!
730 Забавить прихоти чужие
Для пропитанья мы должны.
Я о себе молчу: цыганка
Вам не подруга, а служанка!
Она пляши и распевай,
735 А сердцу воли не давай.
Оставь пустые опасенья:
Не разлучимся мы с тобой.
Хотя другого поколенья,
Родня я вашему судьбой,
740 И я, как вы, отвержен светом,
И мне враждебен сердца глас…
Не распадется, верь мне в этом,
Цепь, сопрягающая нас.
Когда с цыганкой молодою
745 Судьба Елецкого свела,
Своей разгульною душою
Она мила ему была.
«Я горя знать не буду с нею!
Каких тяжелых, черных дум,
750 Мне иногда гнетущих ум,
Свободной резвостью своею
Не удалит она сейчас?
Кому при блеске этих глаз
Приснятся мрачные печали?»
755 Так думал он; но дни мелькали;
К ее душе своей душой
На продолжительное время
Не мог пристать Елецкий мой.
Ему потом уж стали в бремя
760 Затеи девы удалой.
Не принимая в них участья,
Уж он желал другого счастья:
Души, с которой мог бы он
Делиться всей своей душою.
765 Надеждой темной увлечен,
Он Саре пробовал порою
Передавать свои мечты;
Но образованного чувства
Язык для дикой красоты
770 Был полон странной темноты.
Она, не ведая искусства,
Под речи друга своего
Без всякой совести зевала
Иль в скором времени его
775 Сторонней шуткой прерывала;
Но смутно трогалась, и ей
Невразумительных речей
Цыганка голос понимала.
Подруге ветреной своей
780 Он ежедневно был милей;
Но к ней хладел по той же мере.
Когда любовью вспыхнул к Вере,
Он нравом стал еще мрачней,
Она развлечь его хотела,
785 Она родные песни пела,
Она по стульям, по столам
С живыми кликами скакала;
Она при нем по пустякам
Как можно громче хохотала;
790 Но завсегда ее смущал
В то время взор его брюзгливый:
Пред ним порыв ее игривый
В одно мгновенье упадал.
Она сердилась и роптала,
795 И грусть давила сердце ей,
И бесполезно призывала
Она свободу прежних дней!
Глава VI
Едва забывшись, пробудился
От грезы счастья наш герой;
800 Но от того своей душой
Для Веры он не изменился,
И Волховскому отдал он
Ему обещанный поклон.
Однако вряд бы согласился
805 К себе принять его сосед,
Когда б случайно в самый след
Других гостей он не явился.
Елецкий строгим стариком
Был встречен вовсе не приветно:
810 Он показал ему заметно,
Что поневоле с ним знаком.
Елецкий в доме Волховского
Уже ногою б не был снова,
Когда б в нетерпеливый миг
815 С владычицей своих мечтаний
В нем не зависимых свиданий
Он своенравно не постиг.
Открыто жил сосед почтенной
И балы частые давал.
820 Меж тем, годами удрученной,
Участья в них не принимал,
И сам в палате отдаленной
За мирным вистом заседал.
Всё это ведая подробно,
825 Елецкий наш весьма удобно
Мог всякий раз являться в дом,
Совсем невидим стариком.
Как часто в середине бала,
Когда уж музыка играла
830 Иль попури иль котильон,
И Вера со своим танцором
Наскуча пошлым разговором,
Погружена в сторонний сон,
Глазами молча провожала
835 Среди блистательного зала
Пред ней виющиясь четы,
Елецкий, речию своею
Нежданно слышимой за нею,
Вдруг прерывал ее мечты.
840 Довольно холодно сначала
С ним в разговор она вступала;
Но оживлялася потом,
И ободрен ее вниманьем,
Он был заманчивым свиданьем
845 К свиданью новому влеком.
Однажды он за стулом Веры
Средь вихря бального сидел.
В своих речах уж не умел
Он соблюдать холодной меры;
850 Она исчезнула. Лишен
Над пылким сердцем всякой власти,
Уж говорил открыто он
С ней языком открытой страсти.
Кончая: «Дайте мне ответ, —
855 Он молвил: — многое во вред
Мне городская злоба трубит.
Сжился я со враждой молвы.
Но вы, что думаете вы
О том, который вас так любит?»
860 Что все другие; даже мне
Еще известнее, как пра́ва
О вас рассеянная слава,
Как должно верить ей вполне.
Вам всех известней? Вы всех строже?
865 Но почему же, отчего же?
Когда глаза мои у вас
Меня в обман не приводили,
Словами вашими сейчас
Двух, не одну вы оскорбили.
870 Я вашей искренности рад.
Уже в судьбе моей стократ
Я с вами жаждал объясненья!
Примите исповедь мою;
Весьма во многом, нет сомненья,
875 Останусь я без извиненья; —
Но ничего не утаю.
Елецкий в тягостную повесть
Минувших дней своих вступил,
Свою запутанную совесть
880 Он перед Верой обнажил;
Поверил ей без украшенья
Свои былые заблужденья,
К которым впрочем был влеком
Он меньше сердцем, чем умом.
885 С ее случайною знакомкой,
С своею смуглой однодомкой
Свое сближенье передал,
Как сам его он понимал:
Одним внушением унылым
890 Души, томимой пустотой;
Союзом, столько же постылым
Теперь ему, как ей самой;
«К ней обратиться, он прибавил,
Безумный миг меня заставил;
895 Ошибся я в себе и в ней.
Нет, нет! я не был с нею дружен!
Я для души ее не нужен, —
Нужна другая для моей».
И тихо речь его журчала
900 За Верой, ей одной слышна.
Но что? Вникала ли она
В слова его? Она молчала;
Была чуть-чуть обращена
К нему щека ее одна;
905 Но это легкое движенье
Заметить было мудрено:
Злословье самое оно
Не привело бы в искушенье.
Ей изменяло лишь одно:
910 Вниманье к балу притупело,
И краснощекий офицер,
Тогдашний Верин кавалер,
Ее в то время то и дело
К порядку танца пробуждал
915 И ей фигуры толковал.
Природа Веру сотворила
С живою, нежною душой;
Она ей чувствовать судила
С опасной в жизни полнотой.
920 Недавно дева молодая,
Красою свежею блистая,
Вступила в вихорь городской.
Она еще не рассудила,
Не поняла души своей;
925 Но темною мечтою в ней
Она уже проговорила.
Странна ей суетность была,
Она плениться не могла
Ее несвязною судьбиной;
930 Хотело б сердце у нее
Себе избрать кумир единой
И тем осмыслить бытие.
Тут романические встречи
С героем повести моей,
935 Его задумчивые речи
Тревожить стали душу ей.
Одно, быть может, впечатленье
Ей берегло воображенье…
Его рассеял он. С какой
940 Благополучною душой
С тех пор она ему внимала!
С какою сладостью о нем
В невольном забытьи своем
Уединенная мечтала!
945 Как, новой жизнию дыша,
Легко ей было! Как блистала,
Как ликовала в ней душа!
Девица юная не знала,
Живого счастия полна,
950 Что так доверчиво она
Одной отравой в нем дышала;
Что сей приветный ветерок,
Ее ласкающий так нежно,
Грозы погибельный пророк;
955 Что вдруг дохнет она мятежно,
И мир в глазах ее затмит;
И все красы его разрушит,
И все цветы его иссушит,
И жизни путь опустошит.
Глава VII
960 Летели дни. Свои свиданья
Елецкий с Верой продолжал,
И с каждым больше упованья
Любви своей он обретал.
Увы! старательно скрывая
965 Заботу сердца между тем,
Наверно дева молодая
С ним не обмолвилась ничем;
Но не владела выраженьем
Лица невинного она:
970 На нем со всем ее смятеньем
Была душа ее видна.
«Любим я!» — с ропотом и мукой
Елецкий сам себе твердил.
Великий пост уж подходил
975 И с Верой скорою разлукой,
Разлукой долгою грозил.
В сии недели покаянья
У Волховского балов нет;
Затворит дом ему сосед…
980 Нет! мыслит он, до расставанья,
Во что бы ни было, должна
Решить судьбу мою она!
Он ждет удобного мгновенья;
И Вера, время разлученья
985 Предвидя, днями дорожит,
И их считает и грустит.
Уехал дядя. В тихой зале,
При свете двух свечей, одна,
Твердила на своем рояле
990 Урок докучливый она;
Полна душой другой заботы,
Насильно всматривалась в ноты…
Вдруг… протянувшись перед ней,
Закрыла их рука чужая.
995 Ветр пошатнул огонь свечей,
Вздрогнула дева молодая,
Оборотилася, глядит:
Елецкий перед ней стоит.
«Не беспокойтесь, ради Бога!
1000 Какая странная тревога
У вас написана в глазах!
Я вас прошу, не уходите!
Чего боитесь вы? сидите:
Я все скажу вам в двух словах».
1005 Я не могу остаться с вами!
Подите. Разговор такой
Мне неприличен. Боже мой!
Одна я, видите вы сами!
Подите.
Наперед я знал,
1010 Что я застану вас одною:
Одну я видеть вас желал.
Остаться должно вам со мною,
Вам должно выслушать меня.
Оставьте до другого дня,
1015 Я умоляю вас, подите!
Мой дядя будет сей же час.
Один вопрос: люблю я вас,
Вы это знаете; скажите:
Я равнодушен вам, иль нет?
1020 На всё, на всё один ответ:
Подите!..
Вы ли говорили?
Я ль слышал вас? и не во сне!
Я нелюбим… Зачем же мне
Давно вы это не внушили?
1025 Своей холодности зачем
Вы мне тотчас не показали?
Зачем, скажите, мне внимали
Вы так приветно между тем?
Зачем, глаза мои встречая,
1030 Не отводили ваших глаз?
Зачем дышала всякий раз
В них дума нежная такая?
Дитя, кокетки записной
Постигнув опытную ролю,
1035 Признайтесь: вы играли вволю
Моей безумною душой!
Кто б мог подумать, в ваши лета!
Мою любовь мне не забыть; —
Желал бы я ее предмета
1040 Не презирать. Но так и быть!
Прощайте.
Нет! такого мненья
Я не оставлю ни за что!
Не правы ваши заключенья.
Я прямодушна. Я не то
1045 Сказать хотела… Нет… Просите
Руки моей, и если…
Вы?
Вы мне об этом говорите?
Я, давний ужас всей Москвы!..
На наш союз ваш дядя строгой
1050 Не согласится никогда;
Молитвы будут без плода.
Нет, Вера, нет! другой дорогой
Итти нам должно. Для венца
Сегодня ночью у крыльца
1055 Я ждать вас буду. Всё готово:
Бежать со мною дайте слово!
Любовь слепая мне нужна.
Решитесь!
Я изумлена
Таким нежданным предложеньем.
1060 Нет, это будет преступленьем!
Нет, я и думать не хочу!
Я так ужасно огорчу
Того, который…
Всё забудет
Он, нашим счастием счастлив,
1065 И напоследок справедлив
Он и ко мне наверно будет.
Ему (вам нужно ль обещать?)
Я буду сыном самым нежным.
Страдал я долго безнадежным —
1070 Ах, Вера! снова ли страдать!
Меня вы любите: судьбиной
Оставлен нам исход единой.
Ах, Вера, Вера! сердце в вас
Сей миг решительный измерит:
1075 Меня печально разуверит
В нем малодушный ваш отказ,
Всё, всё он кончит между нас!
Бегите, Вера! дайте руку!..
Не на ужасную разлуку,
1080 С которой не сживуся я,
Но на союз, святой и вечной.
Мой милый друг, мой друг сердечной!
Скажи: не правда ль? ты моя?
Люблю, люблю я вас… Но что же?
1085 Что предлагаете вы мне?
На что решусь я! Боже, Боже!
Подумать дайте в тишине!
Я знаю, горестная мера,
Но — ты ль не видишь? Нет иной!
1090 Решись!
Не нынче!
Нынче, Вера;
Сегодня, друг бесценный мой.
Недолго дева молодая
Еще противилась ему
Он нежно к сердцу своему
1095 Прижал ее; лицом пылая,
Потупя взор, склонив главу,
Она умом изнемогала,
И ни во сне, ни на яву,
Свое согласье прошептала.
1100 Елецкий ликовал душой;
По темной улице домой
Он шел походкою веселой.
Но у порога своего
Остановился; ум его
1105 Смутился думою тяжелой:
Там Сара! — В голове своей
Уже Елецкий принял меры,
Чтоб неприличной встрече с ней
Вновь не подвергнуть милой Веры.
1110 Москву с невестой в эту ночь
Покинет он; обряд венчальной
Он совершит в деревне дальной;
Он всё предвидел, всё точь в точь
Обдумал. Сары он не знает;
1115 Любовью в ней не почитает
По нем расчетливой любви;
Не верит в ней ревнивой муке.
Из них любую призови —
Все тверды в нужной им науке.
1120 Так мыслил он. Но в этот миг,
Иль Сару лучше он постиг
При наступающей разлуке,
Упрек в душе его возник.
Но тот же час его внушенье
1125 Он опроверг в уме своем
И отряхнув недоуменье,
Вошел в свой дом, где в то мгновенье
И Сара думала о нем.
Глава VIII
Грустила брошенная Сара;
1130 Но в этот вечер было ей
Еще грустней, еще тошней.
Почти болезненного жара
Была тоска ее полна
В своем волнении она
1135 Платком в лицо себе махала, —
Прохлады воздух не давал,
Но кровь ей пуще волновал!
Иглу к рабте принуждала, —
Колола пальцы ей игла!
1140 Гадать цыганка начала, —
Еще тошнее: карты врали,
Когда ей счастье предрекали,
И наводили страх, когда
В них выходила ей беда.
1145 Их со стола она столкнула,
Шитье отбросила, вздохнула;
На стол локтями опершись,
Цыганка стиснула руками
Чело… и смятыми кольцами
1150 Вкруг пальцев кудри обвились.
Закрыв глаза, она сидела…
Вдруг шепчут: Сара, Сара! — К ней
В покой из боковых дверей
Цыганка старая глядела.
1155 Ненила, ты? войди скорей;
Я заждалась тебя, Ненила;
Совсем я брошена, совсем!
Не угожу ему ничем.
Хотя бы ты мне услужила!
1160 Что, принесла ли?
Принесла.
Да уж насилу добрела:
Мятель такая закутила!
Гляди-ка, вот твое вино.
Уж удружит тебе оно;
1165 Спасибо скажешь.
Ах, Ненила!
Верь: ты мне душу воротила!
Я полюблюсь ему опять?
Да полно, правда ль?
Что мне лгать!
Лишь дай испить, сама увидишь!
1170 Он обвенчается с тобой,
Как с Фимкой Павел Удальской;
А там меня ты не обидишь.
Тут трав-то, трав-то! босиком,
Весь день не пив, не ев, колдунье
1175 Сбирать их надо в полнолунье,
Да нашептать еще потом!
Ты мне поверь, моя красотка:
Придут благие времена!
Как я тобой одолжена!
1180 Но там идут… его походка;
Поставь подарок свой на стол,
Да и прощай! уйди отселе,
Уйди скорее!
В самом деле,
Елецкий в комнату вошел.
1185 В глазах его была суровость.
Пред Сарой молча он ходил;
Речь наконец к ней обратил:
«Тебе сказать я должен новость:
С тобой я скоро расстаюсь.
1190 Послушай, Сара: я женюсь».
Лицо у Сары побледнело
И загорелось в тот же миг.
Нож острый в сердце ей проник.
Оно то стыло, то кипело;
1195 Хотела б смертная тоска
Излиться воплем и слезами…
Рвалися бурными волнами
У ней попреки с языка…
Но эти первые движенья
1200 Она в себе перемогла,
И голос мирный обрела,
Хотя дрожащий от волненья.
«Давно я этого ждала!
Не удивишь меня разлукой» —
1205 Сказала Сара. — «Долгой мукой
Я приготовлена была.
А скоро ль свадьба?»
В доме этом
Я не ночую; не жалей
О старине. В судьбе твоей
1210 Я обязуюся ответом,
И уж подумал я о ней;
Довольна будешь.
Мне не нужно
Постылых милостынь твоих:
Не беспокойся; и без них
1215 С тобой расстануся я дружно.
Пенять не буду я тебе:
Жила я весело, счастливо;
Теперь не то, — какое диво?
Не всё стоять одной судьбе!
1220 У нас верна одна могила;
А кто на свете долго мил!
Как ты сегодня разлюбил,
Так я бы завтра разлюбила;
За что сердиться?
Очень рад!
1225 Дай руку, Сара. Пред тобою
Я совершенно виноват.
Я вижу, выше ты душою,
Чем полагал доселе я;
Ты не притворщица пустая.
1230 Обыкновенье ваше зная,
Я ждал упреков, слез, вытья…
Спасибо, нет их: без сомненья
Простимся дружно мы с тобой.
Мила ты, Сара!
Плач и вой
1235 В душе… Но что до сокрушенья!
В слезах и воплях толку нет.
Мы расстаемся? Власть Господня!
Простимся весело. Сегодня
Я именинница, мой свет.
1240 В последний раз мое здоровье
Ты должен выпить… но до дна!
Как в старину; смотри ж: условье!
Не то сейчас заплачу… На!
Твое здоровье? Рад душою,
1245 И вот ни капли нет на дне.
Теперь довольна ли ты мною?
Спасибо! Сядь же ты ко мне,
Поговорим по старине.
И с равнодушным послушаньем
1250 К ней на диван Елецкий сел,
Но, далеко уже мечтаньем,
Он на часы свои глядел.
«Скажи мне, — Сара продолжала, —
Судьбою новою своей
1255 Доволен ты?»
А что?
Ей, ей,
Я коротко твой нрав узнала:
Не переменишься ты в нем…
Привык ты к беззаботной доле,
Разгульной жизни, вольной воле,
1260 Стошнишь порядочным житьем.
Наскучит, твердо предрекаю,
Тебе и милая твоя; —
Тебе наскучила же я! —
Жаль бедной! По себе я знаю,
1265 И слишком знаю, каково.
Как я бы выла, да рыдала,
Когда бы втайне не питала
Еще у сердца моего
Одной надежды!
Полно, что ты?
1270 Все были кончены расчеты, —
Что за надежда?
Брежу я.
И как равняться я посмею
С невестой счастливой твоею!
О ней единой мысль твоя;
1275 Ты ею дышишь. Ах, царица,
Царица светлая она.
Я перед нею пыль одна.
Но… в ум придет же небылица!
Забудь любовь свою на час:
1280 Какая разница меж нас? —
Что я цыганкой уродилась?
Что нет за мною сел, хором?
Что говорить не научилась
Я иностранным языком?
1285 Вот всё? Не шутка, очень знаю!
Но сердцем я не уступаю
Твоей невесте. Чем она
Любовь поныне доказала?
Какие слезы проливала?
1290 Что перенесть была должна?
А я… что слез я источила,
Каких обид не проглотила,
Молчанье горькое храня!
Ты разлюбил, я всё любила;
1295 Ты гнал безжалостно меня, —
К тебе я, злобному, ласкалась,
Как собачонка. Рассмотри
Меня получше: говори,
Такая ль я тебе досталась? —
1300 Глаза потухнули от слез;
Лицо завяло, грудь иссохла;
Я только, только что не сдохла!..
Ты все молчишь?
Тебе нанес
Я много горя… Я не ведал,
1305 Когда другой мой жребий предал,
Что ты… Но что со мною?.. Свет
В глазах темнеет… всё кружится…
Мне дурно, Сара, дурно…
Нет!
Я знаю, что в тебе творится.
1310 В душе мятущейся твоей
Я чудным чудом оживаю:
Разлучницы проклятой в ней
Бесовский образ погашаю.
Бледнеешь ты… Не мудрена
1315 Измена мне, а ей страшна!
Будь ей теперь моя судьбина!
Томись она, крушись она!
С тоски иссохни, как лучина!
Умри она! ты мой: приди,
1320 Прижмись опять к моей груди!
Очнись от лютого угара,
Приди, и всё забуду я.
Узнай меня, узнай: я Сара!
Я Сара прежняя твоя.
1325 Цыганка страстными руками
Его рыдая обвила
И жадно к сердцу повлекла.
Глядел он мутными глазами,
Но не противился. Главой
1330 Он даже тихо приклонился
К ее плечу; на нем немой,
Казалось, томно позабылся —
По грозной буре тишина
Влилась отрадно в сердце Сары:
1335 Он мой! подействовали чары!
С восторгом думала она.
Но время долгое проходит, —
Он всё лежит, он всё молчит;
Едва дыханье переводит
1340 Цыганка. «Милый мой!.. Он спит.
Проснись, красавец!» Зов бесплодный;
Миг страшной истины настал:
Она вгляделась — труп холодный
В ее объятиях лежал.
Глава IX
1345 Стояла ночь уже давно.
Градские стогны опустели;
В домах уснувших ни одно
Не озарялося окно, —
Все одинаково чернели.
1350 Луна не светит, всё молчит;
Лишь ветер воет и свистит,
Мятель до кровель воздымая.
Обету своему верна,
До самой улицы одна
1355 Доходит Вера молодая;
Никем не встречена она;
В лицо суровый и холодный
Ей дует ветер непогодный,
И ночь ненастная черна.
1360 Она стоит; она мгновенья
Считает, полная волненья…
Бегут мгновенья! Вера ждет —
Он не приходит; не придет!
В ней сердце замерло… девицу
1365 Приемлет снова прежний кров.
Уж ранний вой колоколов
Порою той будил столицу,
И в город сквозь ночную тень
Уж голубея крался день.
1370 Погиб жених ее мгновенный.
Слугами вынесенный в зал,
Труп на столе уже лежал,
Их смутным роем окруженный,
Который сброд обыкновенный
1375 Зевак захожих умножал.
Цыганка в вечер тот несчастный
Внезапно скрылась. Лекарь частный
С двумя квартальными стоял
И подозрительной рукою
1380 Перед встревоженной толпою
Труп посинелый осязал.
Но должностной обряд исправлен;
Для любопытства пищи нет;
Дом полицейскими оставлен,
1385 Все разбрелись за ними вслед. —
Зал опустел. Псалтирь читая,
Дьячок остался с мертвецом,
Да горьки слезы кулаком
Ежеминутно отирая,
1390 В углу стоял, потупя взор,
Осиротелый Черномор.
Холм, под которым спит Елецкий,
Где он забыл любовь, вражду,
Где равнодушен он к суду
1395 Толпы и светской и не светской, —
Уж не однажды порастал
Весенней, новою травою,
И снег пушистой пеленою
Его не раз уж покрывал.
1400 Но долго ль юноша несчастный
Жил в сердце Веры? Много ль слез
Ее сердечных первых грез
У ней исторг обман ужасный? —
В ту ж зиму с дядей стариком
1405 Покинув город, возвратилась
Она лишь два года потом.
Лицом своим не изменилась.
Блистает тою же красой;
Но строже смотрит за собой.
1410 В знакомство тесное не входит
Она ни с кем. Всегда отводит
Чуть-чуть короткий разговор.
Подчинены ее движенья
Холодной мере. Верин взор,
1415 Не изменяя выраженья,
Не выражает ничего.
Блестящий юноша его
Не оживит, и нетерпенья
В нем не заметит старый шут.
1420 Ее смешливые подруги
В нескромный смех не вовлекут;
Разделены ее досуги
Между роялем и канвой;
В раздумьи праздном не видали
1425 И никогда не заставали
С романом Веры Волховской.
Девицей самой совершенной
В устах у всех она слывет.
Что ж эту скромность ей дает?
1430 Увы! тоскою потаенной
Еще ль душа ее полна?
Еще ли носит в ней она
О прошлом верное мечтанье,
И равнодушна ко всему,
1435 Что не относится к нему,
Что не его воспоминанье?
Или, созрев умом своим,
Уже теперь постигла им
Она безумство увлеченья?
1440 Уразумела, как смешно
И легкомысленно оно,
Как правы принятые мненья
О романических мечтах?
Или теперь в ее глазах
1445 За общий очерк в миг забвенья
Полусвершонный ею шаг
Стал детской шалостью одною,
И с утонченностью такою,
Осмотру светскому верна,
1450 Его сама перед собою
Желает искупить она?
Одно ль, другое ль в ней виною
Страстей безвременной тиши:
Утрачен Верой молодою
1455 Иль жизни цвет, иль цвет души.
Куда, заснувшею столицей,
При ярком блеске зимних звезд,
В санях несется вереницей
Весельчаков ее поезд?
1460 К цыганам. — Пред знакомым домом
Остановились. В двери с громом
Стучат; привычною рукой
Им отворил цыган седой.
В хоромах спящих тьма густая,
1465 Но путь знаком. Толпа лихая
Спешит проникнуть в тот покой,
Где, ночи шумной ожидая,
Еще с вечерней первой мглой
В свои постели пуховые
1470 Легли цыганки молодые.
Уж гости ветреные там,
Уж кличут дев по именам.
Но всё Египетское племя
В непродолжительное время
1475 К приезжим шумно собралось,
И двадцать свеч кругом зажглось.
Дремоту девы покидают,
Встают на общий громкий зов,
Платками плечи прикрывают,
1480 Ногами ищут башмаков,
И вот уж весело болтают,
И табор к пению готов.
Одна цыганка на постели
Сидит недвижно. На гостей
1485 Глядит сердито. Роем к ней
Подруги смуглые подсели;
Свой дикий взгляд она хранит,
Устами молча шевелит,
Или, бессмысленно порою
1490 Вздохнув, качает головою.
Но грянул своенравный хор;
Блеснул ее туманный взор,
Уста улыбка озарила,
Воскреснув в крике хоровом,
1495 Она, веселая лицом,
С ним голос яркий согласила.
Умолкнул хор, и вновь она
Сидит сурова и мрачна.
Так воротилась в табор Сара.
1500 Судьбы последнего удара
Цыганка вынесть не могла,
И разум в горе погребла.
Вотще родимые напевы
Уносят душу бедной девы
1505 В былые, лучшие года!
Так резвый ветер иногда
Листок упадший подымает,
С ним вьется в светлых небесах,
Но, вдруг утихнув, опускает
1510 Его опять дольний прах.