Чем люди живы (Дорошевич)/ДО
| Чѣмъ люди живы : Два столичныхъ типика |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Папильотки. — М.: Редакція журнала «Будильникъ», 1893. — С. 8. |
Ваничка и Костинька — друзья закадычные; оба безъ опредѣленныхъ занятій, оба живутъ на фу-фу, «день да ночь — сутки прочь». У обоихъ ни гроша денегъ, зато у Ванички — сметливость, изобрѣтательность, догадка, у Костиньки — феноменальная сила. Ваничка — Эдисонъ, Костинька — Илья Муромецъ. Ваничка дѣйствуетъ на счетъ политики, а гдѣ политика безсильна — тамъ выступаетъ на сцену Костинька.
У Ванички ни родныхъ, ни знакомыхъ. Первые отъ него отреклись, вторые его не принимаютъ. Костинька по отсутствію изобрѣтательности такихъ результатовъ достичь не могъ. Его хоть и считаютъ «человѣкомъ потеряннымъ», но кой-гдѣ еще принимаютъ и подчасъ снабжаютъ двугривеннымъ, тридцатью копѣйками, — не свыше.
На эти деньги они оба и живутъ.
Пока Костинька отправляется съ визитомъ къ знакомымъ, Ваничка сидитъ дома, плюетъ въ потолокъ и лазитъ подъ кровать, разыскиваетъ окурки.
Но вотъ Костинька вернулся сіяющій, довольный; у него цѣлый четвертакъ и десятокъ папиросъ. Онъ готовъ бѣжать въ закусочную, въ овощную, дѣлаетъ разсчеты:
— На десять хлѣба, на десять печенки, на пять чаю…
Костинька унываетъ: на сахаръ-то и не хватаетъ.
Но Ваничка мрачно прерываетъ всѣ его разсчеты:
— Вздоръ! Что печенка? Печенка безъ водки ничего не стоитъ. Надо такъ, чтобъ хоть четвертинку тарарахнуть…
— Да, вѣдь, гдѣ-же?..
— А ты постой. Это вонъ съ чѣмъ баба-то по двору идетъ?.. Никакъ съ масломъ… Крикни-ка, у тебя глотка-то здоровая…
— Да, вѣдь…
— Крикни, говорятъ тебѣ, оселъ…
Костинька кричитъ въ окно:
— Эй, ты, тетка! какъ тебя?.. Иди сюда! сюда, въ номера, вотъ въ это крыльцо…
— А ты выйди навстрѣчу, а то еще корридорный предупредитъ, чтобъ не ходила…
Костинька идетъ встрѣчать бабу и черезъ нѣсколько минутъ торжественно возвращается съ нею:
— У тебя масло, что-ли? — строго спрашиваетъ Ваничка.
— Маслицо, родименькій, маслицо! — плаксиво отвѣчаетъ баба.
— Дрянь, небось? — еще строже допрашиваетъ Ваничка, — маргариновое какое-нибудь?
— И што-ты, родненькій!.. Свое доморощенное! Первый сортъ — какой скусъ!.. Попробуй, касатикъ…
«Касатикъ» пробуетъ, морщится и торгуется.
— Ну, ладно! — соглашается — давай фунтъ…
— Да ужь ты, милый, кусочекъ-бы взялъ… Оно, вѣдь, у меня свое, невѣшаное… Во что тебѣ класть-то?
Ваничка достаетъ съ окна пустую пивную бутылку.
— Клади сюда!.. Ну, чего, дура, смотришь?.. Говорятъ — сюда клади, — и клади!..
— Да нешто-жь можно масло въ бутылку? — недовѣрчиво улыбается баба.
— Стало быть, можно, накладывай.
Баба качаетъ головой, говоритъ: «затѣйники» — и накладываетъ масло въ бутылку.
— Ну, вотъ! — заявляетъ Ваничка, — а говорила!.. Ну, теперь иди съ Богомъ…
Онъ по-прежнему разваливается на кровати.
— А деньги-то, касатикъ? — недоумѣваетъ баба.
— За деньгами приходи послѣ-завтра…
Лицо у бабы вытягивается.
— Нѣтъ, я такъ несогласна… Мнѣ сейчасъ подавай, а то масло назадъ…
— Ну, на… Бери назадъ свое масло… Выкладывай его изъ бутылки! — соглашается Ваничка.
— Да какъ-же изъ бутылки-то выложить!.. Ужь я и съ бутылкой возьму… на вотъ тебѣ за бутылку трешникъ…
— Ишь ты какая скользкая!.. — улыбается во весь ротъ Ваничка, — мнѣ бутылка-то дороже твоего масла… Она у меня родовая, отъ дѣдушки осталась… Хочешь: плати полтинникъ и бери бутылку…
Баба долго мнется и, наконецъ, оставляетъ: больше дѣлать нечего.
Изъ номера она вылетаетъ, словно ошпаренная.
— Вотъ какъ дѣла-то дѣлаютъ. — самодовольно улыбается Ваничка, — а ты, пентюхъ, печенки!.. Ничего, видно, умнѣе печенки въ своей жизни не ѣдалъ…
Бутылку они разбиваютъ и осторожно выбираютъ изъ масла кусочки стекла.
Когда черезъ день баба является за деньгами, — ее встрѣчаетъ ужь Костинька. Баба летитъ тогда кубаремъ.
Иногда удается раздобыть что-нибудь и повкуснѣй. Костинька зазываетъ, напримѣръ, разносчика съ балыкомъ.
— Почемъ балыкъ? — строго спрашиваетъ Ваничка.
— Рупь двадцать продаемъ! — бойко отвѣчаетъ разносчикъ, — для вашей милости, извольте-съ, рупь десять возьмемъ.
— Дорого.
— А вы отвѣдать извольте, каковъ балыкъ…
Ваничка пробуетъ, говоритъ: «солоненекъ» — и приторговываетъ за рубль.
— Рѣжь полфунта.
— Три четверточки ничего будетъ-съ? — свѣшавши спрашиваетъ разносчикъ.
— Ничего… Только ты, братъ, вотъ что… Ты ужь и порѣжь… Вы мастаки по этой части…
— Извольте-съ, батюшка… Съ нашимъ удовольствіемъ… Пожалте…
Балыкъ изрѣзанъ на крошечные ломтики…
— Тебѣ семьдесятъ пять за него? — спрашиваетъ Ваничка, — ну, вотъ тебѣ пятнадцать теперь, а за остальными зайдешь послѣ-завтра…
— Какъ-же такъ? — протестуетъ разносчикъ, — я такъ не согласенъ… Такъ нешто можно… Велѣли изрѣзать…
— Ну, не согласенъ, — бери назадъ, самъ ѣшь… Куда ты его, изрѣзанный-то, дѣнешь… Все равно, — и продашь больше гривенника никто не дастъ… А я тебѣ теперь пятіалтынный, да послѣ-завтра шесть гривенъ… Не сбѣгу, вѣдь!
Разносчикъ долго чешетъ въ затылкѣ, но, наконецъ, процѣдивъ сквозь зубы: «жулье», — говоритъ:
— Бери!..
— Давно-бы такъ! — отдаетъ ему Ваничка пятіалтынный. Костинька бѣжитъ за водкой, чаемъ, сахаромъ, а Ваничка направляется къ хозяину «насчетъ самовара».
За номеръ они должны и потому ни самовара, ни воды для умыванья не получаютъ.
Ваничка, входя къ хозяину, и серьезенъ, и любезенъ.
— Мое почтеніе, Петръ Петровичъ, — говоритъ онъ, — я пришелъ поблагодарить васъ за всѣ любезности и попросить написать мнѣ счетецъ… Какъ ни жаль, но на-дняхъ мнѣ придется отъ васъ съѣхать… Благодаря Бога, я получилъ мѣсто, и мнѣ далеко будетъ ходить… Сколько съ меня слѣдуетъ?
Хозяинъ глядитъ дружелюбно и говоритъ:
— Ну, слава Богу! слава Богу! радъ за васъ! А то что-же, помилуйте, человѣкъ вы молодой, образованный и вдругъ безъ занятіевъ…
Хозяинъ долго читаетъ ему отеческую нотацію. Ваничка терпѣливо и съ соболѣзнующимъ видомъ ее выслушиваетъ, тяжело вздыхаетъ и говоритъ:
— Такъ вотъ, уважаемый Петръ Петровичъ, послѣ-завтра, значитъ, я получаю деньги на экипировку — и первымъ долгомъ вамъ.
— Ну, ну, хорошо, хорошо!..
— А покамѣстъ вы ужь, конечно, позволите мнѣ и самоваромъ, и водой пользоваться…
Въ душу хозяина на минуту заползаетъ сомнѣніе:
— Вѣрно-ли это?.. Смотрите!..
— Петръ Петровичъ! — съ укоризной говоритъ Ваничка.
— Ну, ладно! — машетъ рукою хозяинъ, — скажите тамъ корридорному, что я позволилъ взять самоваръ…
Костинька съ Ваничкой пируютъ. Костинька отъ Ванички въ восторгѣ.
Изъ номеровъ въ номера они «переходятъ», конечно, очень часто.
Когда-же безъ задатка никуда не пускаютъ, или когда вообще нужна бываетъ сумма въ нѣсколько рублей, то Ваничка начинаетъ Костиньку піять:
— Балбесъ… Шляешься цѣлые дни, трехъ рублей достать не можешь… Эхъ-ты!.. Самъ дрянь, и знакомые-то дрянь какая-то… Порядочный человѣкъ порядочному человѣку двугривеннаго не предложитъ…
Костинька виновато мигаетъ глазками.
— Ну, чего, дуракъ, буркалами-то хлопаешь! — злится Ваничка, — садись, пиши къ кому-нибудь записку. Пиши, что купался на Москвѣ-рѣкѣ, а у тебя всю одежду украли. Теперь, молъ, сижу въ будкѣ у Устинскаго моста. Проси, чтобы прислали что-нибудь. Да хорошенько пиши… Дай, я тебѣ продиктую… Эхъ ты, дурень, даже этого написать не можешь… У васъ, видно, въ уѣздномъ-то не проходили…
И Ваничка диктуетъ письмо.
— А если они сами захотятъ поѣхать? — пугается Костинька, — захотятъ посмотрѣть…
— Чего это посмотрѣть?.. Тебя, что-ли, каковъ ты голый? Стоитъ изъ-за этого въ чортову даль, къ Устинскому мосту ѣхать…
Съ этимъ письмомъ Ваничка идетъ къ Костинькинымъ знакомымъ, очень живо описываетъ положеніе Костиньки, сидящаго въ будкѣ, въ чемъ мать родила. Знакомые ахаютъ и собираютъ кой-что изъ «обносочковъ».
Ваничка все это немедленно продаетъ на Толкучкѣ, и требуемая сумма, — подчасъ даже съ излишкомъ, — готова.
И такъ живутъ эти милые люди: «не сѣютъ, не жнутъ, а здорово жрутъ».