Черты изъ боевой жизни Черногоріи.[править]
Съ тѣхъ поръ, какъ распалось Зетское государство, въ составъ котораго входила нынѣшняя Черногорія, единственнымъ убѣжищемъ сербской свободы сдѣлалась груда скалъ, угрюмыхъ и безплодныхъ, но въ то же время неприступныхъ для всякаго внѣшняго нападенія: — это, такъ называемые, Катуны[1] или Катунская нахія, къ которой стало тяготѣть все, что искало выхода изъ-подъ турецкаго гнета. Въ ней, какъ къ основному кристаллу, стали постепенно приростать: Цермница, Рѣка, Лѣшкополе, Бѣлопавличи, Грахово, а потомъ, такъ называемыя, Брда, т. е. горныя племена, находящіяся по другую сторону Зетской долины: Пиперы, Морачане, Ровчане, Дробники, Васоевичи и Кучи.
Этотъ процессъ приростанія продолжается еще на нашихъ глазахъ, и мы не можемъ сказать, когда и на чемъ онъ остановится — знаемъ только, что притягательная сила этого небольшаго центральнаго политическаго тѣла простирается далеко за предѣлы, которые хочетъ насильственно поставить ему Европа.
Въ этомъ уголкѣ и въ этой горсти людей, поставившихъ своимъ девизомъ: «свобода или смерть съ оружіемъ въ рукахъ», сказалась вся мощь сербскаго православнаго племени, сохранившаго свою народность, вѣру и политическую свободу при обстоятельствахъ самыхъ неблагопріятныхъ, такъ какъ ему угрожало съ одной стороны могущество турокъ, передъ которыми оказалась безсильною вся западная Европа, съ другой — та же Европа въ лицѣ такихъ сильныхъ государствъ, какими были когда-то Венгрія и Венеція, дѣлавшія такъ много покушеній на его самостоятельность.
Борьба была такъ тяжела, что послѣдніе государи изъ фамиліи Черноевичей совершенно изнемогли подъ ея бременемъ, и, въ отчаяніи за будущность, одинъ перешелъ на сторону турокъ и принялъ магометанство; другой — удалился въ Венецію[2]. И съ тѣхъ поръ, въ продолженіи почти 300 лѣтъ, государство оставалось безъ государя, и народъ отстаивалъ свою политическую самостоятельность за одно съ духовными владыками, митрополитами, которыхъ избиралъ изъ своей среды и облекалъ для того свѣтскою властію.
Такой ходъ историческихъ событій, предоставившихъ черногорскій народъ самому себѣ и поставившихъ его въ необходимость вѣчной борьбы, вмѣстѣ съ чрезвычайно суровыми условіями мѣстности, выработалъ въ немъ особенный характеръ необыкновенно выносливый и въ то же время неустрашимый, непокорливый и предпріимчивый. Самыми типичными представителями такого характера являются владыко Даніилъ, современникъ нашего Петра Великаго, владыка Петръ I, сподвижникъ нашего Александра I въ борьбѣ противъ завоевательныхъ плановъ Наполеона и, наконецъ, князь Даніилъ Петровичъ, ранняя смерть котораго остановила осуществленіе великихъ плановъ.
Маленькое государство Черногорія, до послѣдняго времени замкнутое между двумя большими, одинаково враждебными ему, государствами — Турціей и Австріей, почти цѣлое столѣтіе ведетъ неравную борьбу со своими сильными сосѣдями, но только далеко не располагая пропорціонально одинаковыми оборонительными средствами, борясь въ то же время съ крайнею нуждой, имѣя мало оружія, боевыхъ снарядовъ и продовольствія. И не смотря на это, Европа ревниво сторожитъ Черногорію, зорко слѣдитъ каждый ея шагъ, боясь всякаго движенія ея впередъ.
Европейцу, вступающему впервые въ Черногорію, странно видѣть передъ собою людей, вооруженныхъ съ ногъ до головы даже въ обыкновенное, мирное время; даже вдали отъ границы, въ Цетиньи, гдѣ невозможно ожидать никакой тревоги, черногорецъ никогда не оставляетъ револьвера; онъ идетъ съ нимъ, отправляясь въ Канцелярію, какъ чиновникъ, или въ лавку, какъ торговецъ; идетъ ли куда въ гости, на пиръ или просто на пріятельскую бесѣду, — онъ всегда имѣетъ револьверъ за поясомъ, и рука его вѣчно какъ будто нащупываетъ, тутъ ли онъ. Предаваясь веселью, пускаясь въ пляску, онъ скачетъ и въ то же время на-лету дѣлаетъ выстрѣлъ изъ револьвера. Родится ли ребенокъ, умретъ ли кто, случился ли какой-нибудь праздникъ семейный или народный, все возвѣщается выстрѣлами. Черногорецъ бьетъ изъ ружья или пистолета не только звѣря или птицу, но даже рыбу. Тамъ, гдѣ есть горныя рѣки, самое обычное дѣло пойти стрѣлять форелей, какъ у насъ зайцевъ или утокъ. Часто стрѣляетъ онъ въ цѣль на далекія разстоянія. Чтобы принаровиться въ ружью, которое онъ только что получилъ отъ правительства, нерѣдко онъ стрѣляетъ даже безъ всякой цѣли, присѣвши отдохнуть на пути въ какомъ-нибудь уединенномъ мѣстѣ. На вопросъ: «зачѣмъ стрѣляешь?» — онъ вамъ отвѣтитъ: «мило мы іе» — и все тутъ.
Весь строй Черногоріи чисто военный, и ея городки, въ которыхъ вы можете видѣть населеніе болѣе сгруппированнымъ, имѣютъ характеръ скорѣе военныхъ лагерей, чѣмъ средоточія мирной гражданской жизни.
Да и бываетъ ли когда-нибудь въ Черногоріи миръ? Теперь, напримѣръ, съ перваго выстрѣла, раздавшагося на ея границѣ въ 1875 г. и вызвавшаго трехлѣтнюю войну, — и до послѣдняго момента, черногорецъ вѣчно подъ ружьемъ и все бьется или ждетъ нападенія со дня на день, въ такое время, когда вся Европа пользуется миромъ.
И такое положеніе не недавнее: оно длится нѣсколько столѣтій и сдѣлалось нормальнымъ положеніемъ. Если и затихалъ звукъ оружія на какой-нибудь десятокъ лѣтъ въ срединѣ Черногоріи, то онъ никогда не умолкалъ на окраинахъ; а всякая мелкая схватка легко могла обратиться въ настоящую войну и охватить цѣлую Черногорію, что и бывало не одинъ разъ.
Если не было боя съ турками или арнаутами, то бились между собою отдѣльныя племена. Иногда эти отдѣльныя племена становились подъ знамена турокъ и выступали противъ своей братіи черногорцевъ. И то было до недавняго времени.
Черногорія, какъ государство, еще только складывается, при томъ вся ея жизнь поглощается войною или приготовленіями къ войнѣ. Поэтому вы не ищите здѣсь тѣхъ чисто гражданскихъ отношеній, какія мы привыкли видѣть въ остальной Европѣ. Вѣчное военное положеніе наложило здѣсь свою тяжелую печать на все: на гражданскія и общественныя учрежденія, на семейную и бытовую жизнь, на нравы и понятія; оно мѣшаетъ правильному развитію народа и задерживаетъ его развитіе экономическое и культурное.
Поэтому война составляетъ ту сферу, въ которой, главнымъ образомъ, проявляются духъ и способность черногорца, онъ прежде всего воинъ и потомъ — все остальное; высшая цѣль черногорца — быть юнакомъ, высшая заслуга передъ отечествомъ — добыть побѣду надъ внѣшнимъ непріятелемъ, и всякая другая заслуга, будь она на полѣ гражданственности или просвѣщенія, не цѣнится вовсе или цѣнится весьма мало. Даже служитель церкви прежде всего долженъ отличиться въ бою, и женщина старается не уступить въ храбрости мужчинѣ.
Не имѣя въ виду этого исключительнаго и, конечно, ненормальнаго положенія черногорскаго народа, вы не можете сдѣлать вѣрной оцѣнки его характера и способностей. Теперь вы можете оцѣнить его только изъ сравненія съ рядомъ стоящимъ съ нимъ туркомъ[3], арнаутомъ, и только при этомъ сопоставленіи увидите, что черногорецъ стоитъ довольно высоко надъ своими сосѣдями по живой воспріимчивости ко всему новому, — первому условію прогресса, по трезвому взгляду на вещи безъ религіозныхъ и національныхъ предразсудковъ, по дальновидности и способности не растеряться и не пасть духомъ въ самую критическую минуту, вслѣдствіе чего онъ всегда почти одерживаетъ побѣду надъ своимъ болѣе многочисленнымъ непріятелемъ; онъ превосходитъ сосѣдей своихъ человѣчностію и терпимостію по отношенію къ другой народности и вѣрѣ, своимъ удивительнымъ постоянствомъ и энергіей, съ какою онъ преслѣдуетъ цѣль. При этомъ черногорецъ имѣетъ твердое, опредѣленное сознаніе своей національной индивидуальности и политической задачи, завѣщанной ему его исторіей; чего не встрѣтите ни у турка, ни у арнаута.
Это вполнѣ культурный и историческій народъ, который, въ настоящее время, въ силу обстоятельствъ, устремляетъ всѣ свои способности исключительно къ борьбѣ съ внѣшнимъ непріятелемъ, чтобы возвратить свою собственность, когда-то отнятую у него насиліемъ, и обезопасить свои границы. Возвратите ему это его собственное и обезпечьте миръ, и онъ въ мирной жизни, безъ сомнѣнья, окажется такимъ же способнымъ и энергичнымъ, какимъ, въ настоящее время, показываетъ себя исключительно въ войнѣ.
Скоро будетъ годъ, какъ я живу въ Черногоріи, прошелъ ее почти всю изъ края въ край, находясь въ тѣсномъ общеніи съ народовъ и наблюдая его жизнь, представляющую такъ много интереснаго и оригинальнаго. Почти 5 мѣсяцевъ провелъ я въ Васоевичахъ во все время плавско-гусинской военной экспедиціи и въ этой нераздѣльной жизни съ народомъ и войскомъ имѣлъ возможность прослѣдить боевую жизнь черногорца отъ начала до Бовца во всѣхъ подробностяхъ, начиная отъ приготовленій къ бою, въ самомъ бою и послѣ него.
Эти подробности и мелочи иногда больше всего характеризуютъ народъ, и потому мнѣ хотѣлось бы собрать и представить ихъ въ нѣсколькихъ картинкахъ или очеркахъ въ пополненіе болѣе общихъ описаній Черногоріи и спеціальныхъ реляцій о сраженіяхъ, происходившихъ во время ея послѣдней войны.
Для меня интересъ заключается не въ самомъ сравненіи и его счастливомъ или несчастномъ исходѣ, а въ проявленіяхъ народнаго характера въ томъ, какъ люди относятся къ бою, насколько способны выносить трудности боевой жизни, насколько выражается твердость духа, неустрашимость и стойкость, смѣтливость и изворотливость, жестокость, грубость и человѣчность, что увлекаетъ ихъ и т. п. Не разсчитывая на эффектъ и занимательность, я ставлю себѣ цѣлью съ фотографическою точностью воспроизвести то, что самъ видѣлъ и пережилъ или разузналъ изъ первыхъ источниковъ, чтобы дать рядъ фактовъ, изъ которыхъ можно бы было сдѣлать нѣсколько научныхъ выводовъ.
I.[править]
Военныя приготовленія.[править]
Предполагая извѣстнымъ публикѣ то, что писалось въ нашихъ газетахъ о плавско-гусинскомъ вопросѣ, вызвавшемъ военную экспедицію, я начну съ того, въ какомъ положеніи находилось дѣло въ началѣ сентября, когда я прибылъ въ Андріевицу, въ Васоевичахъ, откуда предпринята была эта экспедиція.
Ясно было, что гусинскій мудиръ Али-бегъ, забравшій въ свои руки диктаторскую власть надо всѣми окрестными арнаутами, безъ боя не допуститъ черногорцевъ занять Плавъ и Гусинье. Отряженный же для передачи ихъ Черногоріи Мухтаръ-паша, подъ страхомъ ли судьбы Мехмета-Али, за годъ передъ тѣмъ погибшаго въ Дьяковицѣ, или вслѣдствіе особыхъ инструкцій своего правительства, бездѣйствовалъ и только еще больше раздражалъ арнаутъ.
Черногоріи не оставалось ничего больше, какъ постараться овладѣть этою мѣстностью тѣмъ же способомъ, какъ овладѣли Баромъ и Подгорицей, Колашиномъ и Никшичемъ, т. е. взять штурмомъ или довести до сдачи какимъ-нибудь средствомъ.
Неурожай однако въ этомъ году поставилъ непреодолимое препятствіе сосредоточенію болѣе значительнаго войска; поэтому наступленіе было отложено до того времени, когда будутъ доставлены въ должномъ количествѣ, какъ хлѣбъ, такъ и боевые припасы, для чего потребовалось добрыхъ 2 мѣсяца. До тѣхъ же поръ рѣшено было избѣгать всякаго столкновенія и только оберегать себя отъ нападенія со стороны арнаутъ, что возлагалось на мѣстное васоевичское войско, состоящее изъ 2 1/2 батальоновъ.
Дѣло однако не стояло. Началось съ того, что гусинскіе арнауты стали отбивать скотъ у васоевичей и тѣмъ принудили послѣднихъ оставить прежде времени свои катуны, чѣмъ послѣдніе поставлены были въ крайне затруднительное положеніе, такъ какъ сѣно въ томъ году не родилось и весь разсчетъ былъ — сколько возможно, дольше продержать скотъ на паствѣ. Затѣмъ подъ вершиной Комы, на пути изъ Андріевицы къ Подгорицѣ, одинъ сербъ былъ убитъ и трупъ его сожженъ на кострѣ, что также совершено было бродячею арнаутскою четой и указывало на небезопасность пути. Стали пропадать лошади, и всѣ слѣды вели къ Гусинью или къ Берганамъ, въ турецкихъ владѣніяхъ. Поиски были напрасны, такъ какъ съ Гусиньемъ прерваны были всякія сношенія.
На запросъ мѣстнаго капитана его ближайшей военной власти, негласно разрѣшено было платить тою же монетой, т. е. дозволить и своимъ четованье съ цѣлью также отбивать скотъ.
Этого только и ждали нѣкоторые спеціалисты дѣла, а къ нимъ присоединилась молодежь, которой хотѣ;лось испытать свои силы и ловкость, потому что четы обыкновенно отправляются небольшія, человѣкъ въ 5—6 и никакъ не болѣе 10, забираются далеко въ непріятельскую землю и, въ случаѣ открытія стражей или шпіонами, могутъ быть окружены войскомъ и перебиты всѣ, какъ зайцы. Рискъ здѣсь большой, а добыча весьма сомнительная, потому что и арнауты не плошаютъ; и не смотря на это охотниковъ явилось такъ много, что начальство должно было принять мѣры и пріостановить ихъ.
Похожденія эти, обыкновенно, совершаются темными ночами, чему благопріятствовала наставшая тогда пасмурная, дождливая погода. Одна такая чета изъ 5 человѣкъ пробралась въ Гусинье, гдѣ передневала у своего человѣка, потомъ пошла дальше, пробираясь къ катуну одного богатаго арнаута; но тутъ еще на пути она была замѣчена: сигнальными выстрѣлами дано было знать впередъ пограничной стражѣ, и искатели добычи мигомъ были отрѣзаны отъ своей границы. Тогда они кинулись на утекъ не своимъ путемъ, а черезъ арнаутскіе катуны, гдѣ всюду ихъ встрѣчали вооруженные пастухи. Такимъ образомъ, они были окружены и обстрѣливаемы почти со всѣхъ сторонъ, и не оставалось ничего больше, какъ идти на проломъ, пользуясь кое-какими попадающимися на пути прикрытіями.
И въ это время одного изъ нихъ ранили. Рана, по счастью, была неопасна, пуля прошла такъ, что разрѣзала только кожу на головѣ, какъ ножемъ, и шапку, но кровь хлынула такъ сильно, что залила все лицо и глаза; минута была роковая товарищество однако спасло. Одинъ тутъ же обливалъ его водою изъ потока и перевязалъ полотенцемъ, которымъ самъ былъ обвязанъ, какъ чалмою, трое же остальныхъ, прижавшись за стволъ деревъ, отстрѣливались и, по собраннымъ послѣ свѣдѣніямъ, двоихъ убили на повалъ и нѣсколько ранили. Затѣмъ они вступили въ густой лѣсъ, гдѣ погоня была уже невозможна.
Другая подобная чета успѣла отбить табунокъ овецъ, но также перехвачена стражей и должна была дать плечи, убивъ по пути, на бѣгу, одного арнаута, съ котораго сняли оружіе и шапку, пробитую пулей, что и составило единственный трофей. Простая шапка изъ бѣлаго войлока обратила на себя вниманіе публики на Андріевицѣ не менѣе оружія: на ней былъ нашитъ цвѣтной лоскутокъ ромбической формы, который, какъ амулетъ, долженъ былъ хранить носившаго ее отъ смерти, но не исполнилъ своего назначенія, и теперь былъ предметомъ досужаго любопытства. Шапку эту всякій примѣрялъ на свою голову, а иные носили ее по нѣскольку дней, красуясь ею, какъ бы собственной добычею. Брезгливости въ этомъ случаѣ здѣсь нѣтъ никакой. Были похожденія и болѣе удачныя: при мнѣ приведено было 4 коня, между которыми одинъ, чрезвычайно красивый, въ сѣдлѣ и полной сбруѣ съ серебряными украшеніями, видимо, принадлежалъ какому-нибудь знатному человѣку, кромѣ того пригнано штукъ 7 рогатаго скота и до 30 овецъ.
Начальство дѣлало видъ, какъ будто ничего не знаетъ и довольствовалось только дознаніемъ, что этотъ скотъ взятъ на гусинской землѣ, а не отъ беранъ, съ которыми поддерживались мирныя отношенія.
По всѣмъ справкамъ за время четованья въ ту осень убито арнаутъ четверо, нашихъ же ни одинъ.
Арнауты не пускались въ такія похожденія, но тѣмъ не менѣе ихъ четы бродили также въ нашихъ предѣлахъ, подъ Комомъ, и однажды прошли далѣе Андріевицы часа за 2, до мѣстности «Обло-брдо», куда въ то время были уже привезены пушки и находилось большое количество боевой амуниціи и хлѣба: стража же была весьма слабая. Ихъ было 13 человѣкъ: 10 оставались въ лѣсу, а трое подошли къ селу на лугъ и взяли трехъ лошадей. Цѣль ихъ посѣщенія была, впрочемъ, другая: они намѣревались зажечь тамошніе склады, что однако имъ не удалось вслѣдствіе того, что тамъ было множество возчиковъ, запаздывавшихъ, обыкновенно, до глубокой ночи.
Это были только задирки, взаимное дразненье другъ друга, что не мѣшало даже нѣкоторымъ сношеніями. Изъ Гусинья арнауты свободно являлись къ намъ съ жалобами на обиды и разыскивали свою пропажу. Имъ отвѣчали, пожимая плечами: Что дѣлать? и у насъ недавно убитъ человѣкъ, и отогнано столько-то овецъ, конь и т. п. Это все дѣло четъ, противъ которыхъ мы ничего не можемъ предпринять, пока вы не остановите оныхъ. Ищете, что пропало у васъ; мы накажемъ виновнаго. Арнауты искали, но, конечно, ничего не находили и возвращались домой, высмотрѣвши и вывѣдавши все, что у насъ дѣлается. А положеніе наше было весьма непріятное.
Вооруженныхъ острагушами (ружьями, заряжающимися съ казенной части) было только 200 чел.; остальные 2 батал. имѣли пистонныя ружья съ весьма небольшимъ запасомъ патроновъ; тогда какъ противъ насъ всякую минуту могло собраться 3000 хорошо вооруженнаго войска.
Кромѣ того, половина нашихъ людей отправлена была въ Подгорицу, откуда должны были принять различный провіантъ. Кoгда же подвезена была часть провіанта и пушки, то нужно было держать особую стражу для охраны ихъ. Затѣмъ привелось устраивать печи для печенья хлѣба; а когда печи были устроены, то потребовались рабочіе для рубки дровъ, ношенья воды и другихъ побочныхъ работъ. И все это исполнялось помощью 2 1/2 батальоновъ, которые все приготовляли для ожидавшагося черногорскаго войска (отъ 12 до 15 тысячъ), сами же не пользовались ничѣмъ, оставаясь на своемъ собственномъ содержаніи.
Однимъ словомъ, мы имѣли въ то время войско, которое могло вступить въ бой, не болѣе 400 челов. Къ намъ могли присоединиться до 150 челов. величанъ (жителей с. Великой) и 70 шекуларцевъ (изъ с. Шекулары), которые однако могли сообщаться съ нами только обходными путями, такъ какъ между ними и нами было арнаутское поселеніе Аржаница, жители которой считались кровными врагами всякаго серба. Этотъ поселокъ находился подъ защитой турецкой крѣпостцы, стоявшей противъ него на другой сторонѣ Лима; другой арнаутскій поселокъ Пепичи и подобная же крѣпость стояли какъ разъ у Великой. И, не смотря на это, мы съ величанами были въ непрерывномъ сообщеніи и они держали тамъ стражу, чтобы знать, что происходитъ въ Плавѣ.
Находясь въ такомъ положеніи, намъ, конечно, не къ лицу было задирать хотя, съ другой стороны, не пусти своихъ четъ мы, арнауты были бы дерзче и могли бы тогда же зажечь не только Великую, но и другія села въ Полимви, и только ваша дерзость заставляла ихъ быть скромными. Тѣмъ не менѣе негодованіе въ арнаутахъ росло; нужно было ждать только случая. Не за долгимъ явился и случай. Однажды былъ воскресный день, солнечный, теплый, какимъ даритъ насъ лѣто, прощаясь съ нами и передавая свои права наступающей осени. На Андріевицѣ по воскреснымъ днямъ всегда бываетъ базаръ. Пользуясь послѣдними красными днями, все поспѣшило на Андріевицу, и маленькая ея площадка, носящая громкое названіе піяцы была полна народу изо всѣхъ окрестностей. Были тутъ люди изъ Беранъ съ подковами, гвоздями и другими желѣзными вещами и изъ болѣе отдаленнаго Бихара большею частію со сливовой водкой и виномъ въ мѣхахъ; были и изъ Печи съ мѣшками пшеницы, кукурузы, фасоли, грецкихъ орѣховъ, яблокъ, грушъ и другихъ фруктъ, которыми такъ изобилуетъ печское окружье, житница цѣлаго края. Все это разложено просто на землѣ; тутъ-же сидятъ женщины съ папушами табаку мѣстнаго произрастенія, со скарупомъ[4], сыромъ и съ ведерками кислаго молока. Было тутъ и сушенное баранье мясо, и куски воловьей кожи для опанокъ[5]. Иной привелъ на піяцъ козу или овцу для продажи на закланіе.
Кто пришелъ сюда продать или купить, а большинство просто, чтобъ провести время, разузнать нѣтъ ли чего новаго, повидать людей, потолковать о томъ, о семъ. Женщины обступили лавчонки, которыя постарались вывѣсить наружу все, что имѣлось наряднаго, привлекательнаго для глазъ: красные бумажные платки, бѣлые кисейные платки съ уголками, расшитыми цвѣтнымъ шелкомъ или золотомъ, для накидокъ, которыя носятъ дѣвушки; женскіе бѣлаго сукна кафтанчики, тоже искусно расшитыя шапки, цвѣтные широкіе пояса, готовая мужская одежда, произведеніе подгорицкихъ и скодарскихъ мастеровъ и т. п. Мужчины беззаботно стоятъ или протискиваются между разложенными на рынкѣ товарами, покуривая трубки на длинныхъ чубукахъ изъ дикаго жасмина.
Нѣтъ недостатка и въ ребятишиахъ, которые увеличиваютъ толкотню.
Корчмы всѣ биткомъ набиты и изъ распахнутыхъ настежъ дверей слышится громкій говоръ, смѣхъ и веселіе. Корчмарь взгромоздился на боченокъ, стоящій на лавкѣ, чтобы лучше обозрѣвать свою публику и ловить ея требованія, а передъ нимъ внизу старуха мать и молодая невѣстка по его командѣ безпрерывно точатъ вино и ракію и разносятъ жаждущимъ гостямъ. Кофе въ такихъ случаяхъ не готовится, потому что нѣгдѣ повернуться. Среди общаго гула только и слышится выкрикиваніе: "25 драмъ! 50! драмъ! литра!… (это названіе разносной мѣры).
Одушевленіе всюду. Какъ вдругъ раздается звукъ трубы. Все притихло. Что это такое? трубятъ сборъ войска? Всѣ поднимаются; площадь расчищается, и на мѣсто бродячей толпы и торговцевъ на нее выступаютъ люди съ ружьями, тотчасъ выстраиваясь въ рядъ, явился и командиръ; онъ обходитъ ихъ, осматриваетъ, считаетъ. Болѣе 200 уже есть; между тѣмъ, подходятъ еще новые, и чрезъ какихъ-нибудь полтора часа баталіонъ въ сборѣ.
Это тѣ самые люди, что незадолго передъ тѣмъ беззаботно толпились на площади и сидѣли въ корчмѣ тамъ же между ними были и командиръ, и офицеры.
Дѣло въ томъ, что на Великую ударили арнауты. Извѣстіе это принесено было стражей, которая стояла далеко отъ мѣста дѣйствія; поэтому рѣшено подождать болѣе точныхъ свѣдѣній; а тѣмъ временемъ базаръ принялъ опять свой прежній видъ, и толпа увеличилась еще тѣми, которые прибыли вновь вслѣдствіе тревоги по наряду или просто изъ любопытства.
Ни въ комъ — ни тѣни смущенія, какъ будто ничего особеннаго не произошло а, между тѣмъ, извѣстно было, что невдалекѣ идетъ бой.
Что это: легкомысленная беззаботность или привычна?
Оказывается, — именно привычка и въ то же время приготовленность на всякую минуту. При мнѣ было нѣсколько подобнаго рода тревогъ: извѣстіе иногда приходило на Андріевицу въ полночь, а часа въ 4 утра войско бывало уже въ сборѣ и чрезъ 3 часа могло поспѣть на мѣсто назначенія. Тутъ не нужно никого розыскивать; нужно только добѣжать до селенія, у перваго дома дать выстрѣлъ и крикнуть: «Э! кто васоевичъ, вставай на оружіе!»
И все закопошились: пошла пальба и выкрикиваніе, и въ нѣсколько минутъ вѣсть облетѣла всѣ Васоевичи въ раіонѣ двухъ и трехъ часовъ разстоянія отъ ихъ центра Андріевицы.
Сборовъ также очень мало. Прежде всего всякій хватаетъ ружье, которое у каждаго держится въ исправности, затѣмъ опоясываетъ поясъ съ патронами, затыкаетъ за поясъ ножъ и всунетъ куда-нибудь неизмѣнный чубукъ, и готовъ. Дѣло женщинъ приготовить сумку съ кускомъ хлѣба и сыра и надѣть ее на отправляющагося.
Возвратимся къ разсказу.
Передъ вечеромъ получено было точное свѣдѣніе о томъ, что произошло въ тотъ день.
Арнауты требовали отъ величавъ, чтобъ они сняли свою стражу, грозя въ противномъ случаѣ ударить на Великую. Разумѣется, величане не послушались, а только приготовились на всякій случай, и когда 500 арнаутъ пришли изъ Плавы и ударили на стражу, они были встрѣчены жестокимъ огнемъ. Для арнаутъ это было неожиданностью, и потому они смутились и удалились, потерявъ троихъ убитыми. На томъ пока дѣло и остановилось, но нужно было ждать, что скоро случится что-нибудь крупнѣе.
Между тѣмъ, прибылъ начальникъ бригады воевода Марко Милановъ, герой Фунданы и Медуна, идолъ его соплеменниковъ кучъ и любимый всѣми за его честный, открытый характеръ, за его добрую симпатичную душу.
Онъ немедленно далъ приказъ прекратить четованье, которое вначалѣ было имъ же разрѣшено, усилилъ стражу, но дальше не могъ ничего предпринять, такъ какъ войска не прибавилось.
Тѣмъ временемъ подвезено было нужное количество ружей новой системы и патроновъ къ нимъ, такъ что можно было вооружить, какъ слѣдуетъ, мѣстные баталіоны, и кто уже значительно всѣхъ ободрило. Но войско кромѣ стражи, не трогалось съ мѣста и стояло по домахъ.
Потомъ была опять тревога; арнауты опять ударили на стрижу на Великой и на этотъ разъ одного нашего убили, а сами благополучно ретировались въ крѣпостцу. Видимо было, что они рѣшились овладѣть Великой или сжечь ее.
Надобно замѣтить, что во время послѣдней войны въ цѣлыхъ Васоевичахъ не осталось ни одного дома цѣлаго; все было сожжено, кромѣ одного селенія Цецунъ, въ которомъ теперь устраивались хлѣбныя печи, и Великой, въ которой было 170 дворовъ. Жаль было потерять это село, которое въ случаѣ прихода новаго войска было единственнымъ убѣжищемъ отъ непогоды, а непогода уже началась: съ концомъ сентября начались непрерывные дожди, перемежаемые снѣгомъ. Но еще важнѣе было тѣснѣе связаться съ величанами, которые были страшные юнаки, знали отлично мѣстность и умѣли дѣйствовать съ арнаутами.
Однимъ словомъ, въ силу соображеній и экономическихъ, и стратегическихъ, мѣстное войско было все двинуто въ Полимье, кромѣ стражи при пушкахъ и военныхъ складахъ и рабочей сотни при печахъ. Часть войска расположилась въ долинѣ Лима въ трехъ селахъ, частью въ шалашахъ, частью подъ открытымъ небомъ; а одинъ баталіонъ съ сотнею изъ другаго баталіона посланъ былъ на высоту Сѣкирицу, чтобъ держаться въ скрытности, а послѣ, при случаѣ, чтобъ неожиданно сверху ударить на непріятеля, такъ какъ со дня на день ожидалось нападеніе на Великую.
Черезъ день отправился и я туда, чтобы посмотрѣть лагерную жизнь.
Незадолго предъ тѣмъ палъ снѣгъ (это было 15 октября), но скоро стаялъ, трава снова зеленѣла даже ярче прежняго; группы качуна (родъ лиліи) громадными розово-лиловыми букетами издалека красовались на ярко-зеленомъ коврѣ; горные потоки усилились и съ шумомъ скатывались по заваленному камеями руслу; Лимъ, также значительно приподнявшійся, быстро, и плавно несъ свои прозрачныя зелено-голубыя волны между высокими берегами, извиваясь змѣей однимъ узкимъ русломъ или разбиваясь на цѣлую сѣть рукавовъ. Солнце ярко свѣтило и сильно пригрѣвало, земля дымилась паромъ. Совершенно весенняя картина; только деревья, на половину потерявшія свою листву, напоминали своимъ жалкимъ видомъ, что близится время, когда все замретъ до новаго пробужденія. Всюду пасутся стада овецъ и козъ. Тамъ гдѣ-то наигрываетъ свирѣль; тамъ слышится перекличка съ одной стороны долины на другую, замѣняющая телеграфъ; а вотъ, наконецъ, и войско, высыпавшее изъ шалашей на солнышко. Хорошо покуда стоитъ теплая погода: всѣ веселы; кто играетъ «камена-рамена»[6], въ томъ числѣ офицеры и баталіонные командиры; кто состязается въ скаканьи; иные стоятъ праздными свидѣтелями; а входъ въ единственный ханъ облѣпленъ людьми, какъ улей пчелами. Подлѣ хана привязано нѣсколько лошадей въ сѣдлахъ; даже нѣсколько собакъ прибѣжало за своими хозяевами.
Ханъ этотъ въ послѣдствіи игралъ нѣкоторую роль, потому мы скажемъ и объ немъ нѣсколько словъ. Онъ стоить отдѣльно на площадкѣ единственное сосѣдство составляетъ расположенное передъ нимъ кладбище, въ безпорядкѣ заваленное могильными камнями въ видѣ большихъ, необдѣланныхъ плитъ, обложенныхъ по краямъ мелкимъ булыжникомъ, и съ поставленными въ головахъ каменными стояками, на половину покривившимися или совсѣмъ свалившимися. Какъ разъ водъ нимъ течетъ Муринская рѣка: она очень крута, а вершины ея исчезаютъ въ узкихъ темныхъ долинахъ, образуемыхъ, съ одной стороны, предгорьями Виситора, съ другой, отрогами Зелетина, который отдѣляетъ Злорѣчицу и Кутскую рѣку отъ Лима. Черезъ нее довольно прочный мостъ, ведущій отъ села къ хану; и тутъ же мельница, принадлежащая владѣльцу хана. Площадка эта такъ невелика, что когда соберется на ней одинъ баталіонъ (400 чел.), то она вся скрывается подъ нимъ. Съ нея спускъ къ Лиму, чрезъ который устроенъ мостъ изъ двухъ широкихъ бревенъ, лежащихъ концами на береговыхъ срубахъ. Выше этой площадки еще площадка, а еще выше — болѣе обширная равнина, на которой стоитъ село Пепичи и крѣпостца. Надо всей этой мѣстностью доминируютъ высоты, покрытыя лѣсомъ, — со стороны Виситора — Муринскій-Жаръ и Джамія, а изъ-подъ Зелетина — Голешъ и подъ нимъ коса Батя прамо подъ селомъ Муринымъ. На другой сторонѣ Лима, противъ Мурина, два села — Грачавица и Машница.
Здѣсь покуда была наша демаркаціонная линія, за которою тотчасъ начиналась территорія арнаутская; а муринскій ханъ все время оставался, такъ сказать, штабъ-квартирою 1-го васоевицкаго батальона, которымъ командовалъ Тодоръ Милановъ, сынъ воеводы Милана Вукова, и потому онъ постоянно былъ полонъ и около него всегда толпилась масса народу.
Ханъ этотъ состоялъ изъ двухъ отдѣленій. Одно тотчасъ со входа холодное, съ лавками по стѣнамъ и очагомъ: здѣсь проводилось время днемъ, а на ночь оставалась только стража. Другое теплое отдѣленіе, въ которое вела дверь изъ перваго; въ немъ помѣщались; хозяинъ Пуцо съ братомъ, матерью, женой и двумя маленькими дѣтьми, и люди высшаго ранга, какъ командиръ, подкомандиръ, ихъ свита и кто приходилъ къ нимъ въ гости. Здѣсь былъ также очагъ, на которомъ готовилось только кушанье, тогда какъ нагрѣванье достигалось посредствомъ монгала (родъ жаровни). Единственную мебель составляли двѣ низенькія скамеечки; для спанья на земляномъ полу разстилалась солома и сверхъ вся толстая парусина; спали всѣ въ повалку.
Свѣтъ проникалъ сквозь единственное маленькое окошечко, залѣпленное бумагой; но безъ помощи искусственнаго освѣщеніи нельзя было видѣть и днемъ. Еще одно окошечко было въ передней стѣнкѣ, за которою была маленькая лавчонка, гдѣ производилась, главнымъ образомъ, торговля виномъ. Черезъ это окошечко и мы получали вино по требованію.
Въ цѣломъ Полимьи это было единственное удобное, можно сказать, комфортное помѣщеніе, покуда мы не подвинулись впередъ до Великой. Войско же все размѣщалось въ шалашахъ, въ родѣ нашихъ — изъ жердей, составленныхъ конусомъ и покрытыхъ соломой, или изъ досокъ; въ тѣхъ и другихъ грѣться можно только отъ положеннаго посрединѣ огня; причемъ однако приходится страдать отъ дыма, такъ что у многихъ является глазная боль.
Покуда была теплая погода, жилось хорошо, а когда наступила крутая зима съ вьюгами и мятелями, и когда притомъ прибыло новое войско и привелось еще больше стѣсниться, положеніе измѣнилось: вмѣстѣ съ холодомъ сталъ ощутительнѣе и голодъ; а для нѣкоторыхъ этотъ холодъ и голодъ чувствовался уже въ то время: батальонъ, посланный на Сѣнирицу, испытывалъ всѣ прелести крутой зимы и голода.
Переночевавъ въ Полимьи, на другой день отправляюсь къ этому батальону
Съ вечера спустился на долину густой туманъ и какъ бы согрѣлъ ее своимъ мягкимъ, влажнымъ покровомъ; поэтому ночь была необыкновенно теплая, даже передъ утромъ, на зорѣ не было обычнаго утренника. Утромъ туманъ приподнялся немного, но, зацѣпившись за вершины ближнихъ горъ, шатромъ повисъ надъ долиной. Не теряя надежды, что разведритъ, я отправляюсь съ проводникомъ.
Поднимаясь довольно круто, я сначала видѣлъ подъ собою долину Лима; потомъ мы вступили въ полосу тумана, который не далъ намъ видѣть ничего ни подъ собой, ни надъ собой. Тонкою водяною пылью окутывалъ онъ насъ съ головы до ногъ, обсыпалъ крупнымъ дождемъ съ вѣтвей деревьевъ, не совсѣмъ еще разставшихся съ своимъ лиственнымъ покровомъ, клубами носился подъ нами, такъ что, смотря внизъ, казались, будто мы висимъ надъ бездонною пропастью и подъ нами колеблется почва. Но вотъ надъ нами начинаетъ просвѣчивать, туманъ рѣдѣетъ и мы вступаемъ въ полосу яркаго солнечнаго освѣщенія.
Тамъ, куда мы должны идти, передъ нами, темнымъ фономъ тянулся хвойный лѣсъ: черный боръ, молино, ель, съ не менѣе мрачною опушкою можжевельника; а надъ нимъ гигантскими стѣнами выступали сѣрыя скалы. Мы идемъ какъ разъ подъ этими стѣнами, огибаемъ ихъ, поднимаемся еще и вступаемъ въ царство зимы: сначала встрѣчаемъ заледенѣлые потоки, потомъ идетъ сплошной снѣгъ, сухой и твердый на столько, что едва пробиваютъ его мои сапоги съ желѣзными подковками. Совершенно какъ въ высокихъ Альпахъ: солнце во всей яркости обливаетъ своимъ свѣтомъ, и вы чувствуете вполнѣ теплоту его лучей, но, падая на снѣжную поверхность, они только скользятъ по ней, усиливаютъ ея бѣлизну и возвращаются назадъ холодными, бездушными, не согрѣвая, а только ослѣпляя васъ своимъ невыносимымъ блескомъ. Оглянемся назадъ: долина совершенно исчезла подъ висящимъ надъ нею туманомъ; а передъ нами, на чистомъ голубомъ фонѣ величественно выступаетъ массивная вершина Кома, вся безъ малѣйшаго пятнышка, покрытая снѣгомъ у ногъ его такими же снѣжными полями тянутся плоскія поверхности его отроговъ, плоскихъ плато, а кругомъ обступили такія же снѣжныя горы, то группами, то отдѣльными конусами — Виситоръ, Зелетинъ, Еринья-глава и др.
Тамъ, далеко, на голубомъ горизонтѣ, вырѣзываются зубчатые гребни Морачебскихъ горъ или ровною линіею высокія плато Синявины и Бѣлостицы; а еще дальше смотритъ черезъ нихъ Дурмиторъ, другой черногорскій великанъ, среди не чуждой ему семьи горъ Герцеговины.
Видъ прелестный; но, куда ни посмотришь, крутомъ только снѣгъ, да голубое небо царство зимы, вполнѣ мертвое царство — въ ослѣпительномъ блескѣ, но леденящее все живое. Такъ и чувствуете, что вы оторваны отъ жизни. Какъ вдругъ, гдѣ-то въ лѣсу, слышится стукъ топора. Мы близко къ лагерю. А вотъ и лагерь.
Посреди широкой поляны, въ видѣ круга, навалены цѣлыя деревья, изнутри обставленныя хвойными вѣтвями, въ видѣ частокола, изъ середины его взвиваются клубы дыма, сквозь который пробиваетъ красное пламя, видно, что горитъ большой костеръ. Скоро заслышались и голоса.
Подходимъ и вступаемъ въ это импровизированное жилище. Посрединѣ пылаютъ два громадныхъ костра, а кругомъ, кто лежа, кто сидя на подстилкѣ изъ еловыхъ вѣтвей, расположилось человѣкъ 20.
Послѣ радостной встрѣчи и ряда обычныхъ привѣтствій, меня усаживаютъ, предлагая тотчасъ же струбу[7], чтобы прикрыться. Я отвергаю ото предложеніе, потому что, во первыхъ, всякій изъ нихъ былъ одѣтъ хуже меня, а во вторыхъ, мнѣ съ прихода показалось даже черезъ-чуръ жарко отъ пламени, отъ котораго я и постарался тотчасъ же отодвинуться; скоро, однако, почувствовалъ, что сквозь огорожу, къ которой я прислонился спиной, тянетъ легкій, но тѣмъ не менѣе весьма острый вѣтеръ, который такъ и пробираетъ до костей, и я невольно придвинулся къ огню.
Всѣ, находящіеся здѣсь, были мнѣ знакомы еще съ Андріевицы, и потому мы встрѣтились, какъ свои люди. Сколько добродушія въ этомъ народѣ! Съ какимъ участіемъ они отнеслись ко мнѣ, предполагая, что я долженъ былъ прозябнуть и сильно устать, потому что цѣлыхъ два часа почти сплошь, безъ перерывовъ, нужно было подниматься вверхъ. Мнѣ предлагали наперерывъ то покрыться чѣмъ-нибудь, то подложить что-нибудь подъ себя, чтобы удобнѣе было сидѣть; иной предлагалъ папироску. Вскорѣ настало время обѣда тогда мнѣ предложено было все, что имѣлось: кукурузный хлѣбъ и пшеничная погача[8], сыръ старый и молодой, и скарупъ; извинялись только, что не могутъ предложить мяса и ракіи, такъ какъ сами не имѣютъ.
Трапеза, конечно, нероскошная: хлѣбъ съ приправой сыра, и больше ничего. Но «голодъ — лучшая приправа», и я поѣлъ потому въ сыть и сласть. Запявжой служила отличная вода, принесенная въ кожаномъ силавѣ[9]. Хорошо, еслибъ хоть и этого было вдоволь; а какъ всего не вдохватъ?…
Замѣтно было, что у нѣкоторыхъ былъ значительный недостатокъ. Одинъ вытащилъ свою торбу, пошарилъ въ ней рукою и вынулъ кусокъ хлѣба и маленькій маленькій кусочекъ сыру. Вынулъ, посмотрѣлъ, поднявши вверхъ передъ глазами, провелъ ножемъ черту и началъ понемногу грызть, не трогая сыра. Погрызъ-погрызъ и остановился: «Будетъ, Васо![10] — говоритъ онъ самъ съ собой, — хлѣба наѣлся, сыра наглядѣлся; будетъ! Это былъ только завтракъ, а мы еще будемъ обѣдать и ужинать»…. и затѣмъ сложилъ остатокъ провизіи въ сумку, которую бережно положилъ за спиной, а самъ придвинулся къ огню.
Всѣ, какъ бы не хотя, вынимали свои тощія сумки и принимались ѣсть; одинъ только неподвижно лежалъ, облокотившись на руку и поворачиваясь къ огню то грудью, то спиной.
— Что ты нейдешь къ намъ? — крикнулъ на него одинъ изъ компаніи, въ которой и я обѣдалъ. — Не хочу, отвѣтилъ тотъ. — Какъ не хочу? Не хочу, потому что нѣтъ ничего? — Есть, промычалъ тотъ, упорно отказываясь. — Врешь! будетъ, когда принесутъ тебѣ; а теперь безъ разговоровъ садись къ намъ и ѣшь. Возраженій никакихъ не могло быть, потому что всѣ накинулись на него и толкнули къ намъ.
Да, положеніе не завидное: мѣстные батальоны не получали казеннаго провіанта на томъ основаніи, что они служатъ дома. Въ сущности же каждый изъ нихъ стоялъ теперь въ разстояніи 5 и 6 часовъ отъ своего дома (25 или 30 верстъ). Съ собой понести много невозможно, потому что некуда было бы дѣваться, если бъ пошли въ бой; носить же на такое далекое разстояніе должны были оставшіяся дома женщины и дѣти, а тутъ на бѣду внизу грязь и вода, а вверху суровая зима. У инаго же и дома нечего ѣсть, и если бъ хозяинъ былъ дома, онъ заработалъ бы, занялъ, добылъ бы какъ-нибудь, а теперь его угнали изъ дому, и семья осталась совершенно безпомощною.
Конечно, еслибъ у Черногоріи было побольше средствъ, она не прибѣгала бы къ такимъ натяжкамъ; но средства эти были такъ ограничены, что безъ экономіи могло все войско пропасть отъ голода.
Потомъ однако они не выдержали: гораздо позже, черезъ мѣсяцъ, нужда дошла до того, что 2/3 батальона оставили свой постъ и ушли домой, и командиръ ихъ не удерживалъ, видя положительную невозможность существованія такимъ образомъ даже безъ всякой работы; тогда какъ имъ приводилось все время держать стражу на самыхъ высокихъ мѣстахъ, быть вѣчно въ снѣгу или въ слякоти и на готовѣ къ бою.
Впослѣдствіи имъ въ два раза выдали по небольшому количеству кукурузнаго зерна и иногда давали мяса, и это было для нихъ большою роскошью.
Является вопросъ: развѣ одинокій не могъ бы остаться дома? Конечно, могъ инаго и оставляло начальство, потому что была служба вблизи дома; но никто не соглашался добровольно остаться дома, всякому хочется непремѣнно быть въ войскѣ, чтобы никто не могъ его тѣмъ попрекнуть; да и безъ того всякаго какъ-то тянетъ туда, тамъ вся жизнь его, тамъ веселье.
Каково было бы ему слушать разсказъ о боѣ, о томъ, какъ отличился тотъ или другой изъ его односельцевъ, въ то время, когда онъ сидѣлъ дома съ бабьемъ, стерегъ какой-нибудь магазинъ или бѣгалъ на посылкахъ!
Да и можетъ ли быть иначе? Всякій черногорецъ — солдатъ, который служитъ безъ срока а попробуйте изъ насъ любаго и хорошаго солдата оставить при какомъ-нибудь невоенномъ занятіи, въ то время, какъ его батальонъ или рота пошли въ дѣйствіе развѣ не было бы тоже самое? Вся суть въ томъ, что черногорецъ-гражданинъ еще не существуетъ; а всѣ они солдаты, и потому всякое уклоненіе отъ чисто военной службы набрасывало бы на человѣка тѣнь сомнѣнія въ его первой доблести — неустрашимости.
Вслѣдствіе такого общаго положенія у многихъ это рвеніе въ бой обращается, наконецъ, въ животный инстинктъ: онъ видитъ въ томъ свое единственное призваніе и потому тяготится мирною жизнію, не хочетъ ни работать, ни позаботиться о завтрашнемъ днѣ, взваливая эту заботу на другихъ, проводятъ всю жизнь готованомъ (чел., живущій на всемъ готовомъ) и въ семьѣ изображаетъ себя какимъ-то господиномъ, если онъ домохозяинъ, или же шатается изъ дома въ домъ, изъ корчмы въ корчму, и никто не смѣетъ его упрекнуть, потому что онъ юнакъ и покажетъ себя, когда будетъ сраженіе, а за этимъ дѣло не станетъ. Не будь этихъ сраженій, не было бы и такихъ праздныхъ юнаковъ; а покуда Черногорія будетъ находиться въ настоящемъ ненормальномъ положеніи, она по необходимости будетъ представлять собою почву, благопріятствующую произрастанію подобнаго рода паразитовъ, а честный трудъ и просвѣщенный умъ будутъ уступать первое мѣсто безумной отвагѣ и военной ловкости.
Пообѣдавши и отдохнувши въ кругу радушныхъ воиновъ, я отправился дальше, чтобы повидаться съ командиромъ и посмотрѣть, какъ живутъ другіе. Оказалось, что двѣ группы нашли помѣщеніе въ досчатыхъ стѣнахъ[11]; а остальные помѣщаются подъ открытымъ небомъ, какъ и первая группа, а голодаютъ всѣ почти одинаково. При томъ и одежда у всѣхъ также неудовлетворительна: отруки или суконные плащи имѣетъ меньшая половина, слѣдовательно остается только суконная куртка и такіе же узкіе панталоны; у иныхъ однако видна обнаженная грудь и голое тѣло, между курткой и панталонами, что указываетъ на отсутствіе нижняго бѣлья.
Жаловались они мнѣ на свое положеніе, въ особенности командиръ и офицеры просили меня заявить о томъ начальству; но ни въ комъ не замѣтилъ я ни унынія, ни озлобленія, ни малѣйшаго отраженія того тяжелаго состоянія, въ какомъ они находились. Напротивъ, всѣ были веселы, шутили и насмѣхались надъ своею судьбою, не поддаваясь нуждѣ, не покоряясь духомъ своей горькой, тяжелой долѣ. Это своего рода юначество!
Напослѣдокъ, не находя чѣмъ бы угостить меня, они стали пѣть. Нашлись пѣвцы съ чудными голосами. Пѣлись пѣсни и юнацкія, и любовныя, и шутливыя; не доставало только гусль или дудки. Мнѣ стало какъ-то тяжело и неловко: какъ ни было это пѣніе наивно и задушевно, мнѣ чувствовалось, что это поетъ нужда и горе, по пословицѣ русской: «нужда скачетъ, нужда пляшетъ, нужда пѣсенки поетъ».
Не таковъ ли точно и нашъ русскій человѣкъ? Русскій и васоевичъ: какое странное сближеніе! Полуодѣтый и голодный васоевичъ на верху своей снѣжной Сѣкирицы и русскій солдатъ, тоже небогато одѣтый и нещедро накормленный, на вершинахъ Балканъ въ декабрскіе морозы! Какъ по духу, такъ и по положенію это — два типа, если не совсѣмъ одинаковые, то весьма близкіе между собою, не смотря на громадность раздѣляющаго ихъ пространства и на различіе культурныхъ условій жизни того и другаго. И нѣтъ, конечно, большаго контраста, какъ въ сопоставленіи рядомъ съ ними австрійскаго воина, съ ужасомъ разсказывающаго, какъ однажды, во время боснійской оккупаціи, они два дня маршировали, не имѣя хлѣба и мяса и питаясь фруктами, (и это было, надобно замѣтить, при прелестнѣйшей погодѣ, въ половинѣ сентября), или ихъ же солдата, плачущаго отъ того, что сильно прозябли ноги. У черногорцевъ, между тѣмъ, оказалось множество съ обмороженными ногами, о чемъ они не говорили до тѣхъ поръ, пока не замѣтили серьезныхъ послѣдствій этого обмороженія. Всѣ тифозные только въ періодѣ выздоровленія почувствовали, что у нихъ ноги обморожены.
Храбрость и выносливость черногорца извѣстны всѣмъ эти два качества даютъ ему перевѣсъ передъ всякимъ другимъ воиномъ. Въ нимъ я прибавилъ бы еще одну черту: братскія отношенія, существующія въ войскѣ и проявляющіяся особенно въ минуты общей нужды. Въ продолженіи всей кампаніи, во всѣхъ васоевицкихъ баталіонахъ, не получавшихъ продовольствія, постоянно имущій дѣлился съ неимущимъ, хотя черезъ нѣсколько дней и самъ не имѣлъ чѣмъ кормиться.
Описавши положеніе упомянутаго батальона, мнѣ остается добавить, что черезъ 4 дня онъ былъ переведенъ въ Великую, гдѣ размѣщенъ по домамъ, въ сувотъ, какъ тамъ говорится, и въ теплѣ. Съ того времени страдала только стража, которую держали на высотахъ, надъ Плавомъ, причемъ еще хуже было то, что тамъ нельзя было разводить огня. Когда поднималась мятель, то ихъ положительно засыпало снѣгомъ, и они только по временамъ поднимались и стряхивали съ себя снѣгъ, чтобы не придавило, а если была возможность ходить, то ходили взадъ и впередъ, и тѣмъ только спасались отъ замерзанія.
Тѣмъ не менѣе одинъ изъ этого батальона замерзъ, отставши, незамѣтно, отъ другихъ, во время подъема на одну изъ высотъ (это было наканунѣ втораго боя, 27 дек.). Когда спохватились, что его нѣтъ, и пошли отыскивать, то нашли его совсѣмъ закоченѣвшимъ.
То, что привелось испытать этому батальону въ самомъ началѣ, сдѣлалось общимъ удѣломъ всего войска, когда зима со всею суровостію спустилась и въ долины и сковала льдомъ самыя быстрыя рѣки.
Мало спасали отъ мороза и вѣтра воздушныя жилища и когда больше всего нуждались въ огнѣ, его нельзя было разводить, потому что тогда дымъ положительно душилъ, и всякій бѣжалъ вонъ.
При всемъ томъ въ продолженій трехъ съ половиной мѣсяцевъ (съ 1 окт. до 15 янв.) приблизительно изъ 4.000 войска умерло отъ болѣзни двое: одинъ въ лагерѣ, другой на пути изъ лагеря на Андріевицу; человѣкъ 7 заблаговременно отправлено домой; и затѣмъ было 20 человѣкъ тифозныхъ и съ сильнымъ воспаленіемъ дыхательныхъ органовъ, которые всѣ выздоровѣли почти безъ всякой медицинской помощи.
Послѣ этого является неизбѣжный вопросъ, откуда же этотъ народъ почерпаетъ такую силу, отвѣтомъ на который можетъ служить только всестороннее изученіе его и всѣхъ условій его жизни: мѣстности, устройства жилищъ, пищи, общественныхъ и семейныхъ отношеній и т. д., что однако не входить въ планъ моей статьи.
Теперь посмотримъ, что дѣлается наканунѣ боя.
II.[править]
Наканунѣ боя.[править]
Сколько разъ мнѣ приходилось быть свидѣтелемъ внезапныхъ тревогъ и быть въ войскѣ не только наканунѣ сраженія, но и въ тотъ роковой моментъ, когда съ минуты на минуту ожидался сигнальный выстрѣлъ, за которымъ черезъ какихъ-нибудь полчаса долженъ былъ закипѣть бой — и никогда ни въ комъ я не замѣтилъ ни малѣйшаго смущенія, ни тѣни озабоченности или сомнѣнія а, между тѣмъ, какъ я представилъ выше, положеніе было весьма рискованное.
Не принималось даже никакихъ мѣръ предосторожности. Такъ, напримѣръ, допущено было присутствіе въ войскѣ арнаутъ аржаницкихъ и пепическихъ, которые хотя и передались, но оставались въ сношеніяхъ съ Плавомъ и Гусиньемъ. И сколько разъ я былъ свидѣтелемъ, какъ планъ предстоящаго сраженія обсуждался въ прісутствіи арнаута Абдулъ-попа, лукавство котораго характеризовали такъ: «Онъ страшный проныра и ловчакъ; съумѣетъ муху подковать». Послѣ оказалось, что эти, такъ сказать; свои домашніе арнауты, приводили въ нашъ лагерь соглядатаевъ изъ Ругова и Плава и тогда только рѣшились прогнать ихъ, предоставивъ право взять съ собою все, что могутъ понести на себѣ и на лошадяхъ запасы же хлѣба и солоны остались въ пользу войска.
Правда, и скрывать, собственно говоря, было нечего. Что мы не имѣли войска, очень хорошо звали въ Гусиньи черезъ посредство подгорицкихъ туровъ, такъ какъ въ Подгорицѣ извѣстно было все тотчасъ же, какъ только въ намъ отправилось войско, военная амуниція или что бы то ни было. Планъ также не могъ представлять ничего особеннаго: сколько ни было сраженій въ Подгорицѣ, всѣ они совершались по одному плану, извѣстному всѣмъ и каждому. Весь разсчетъ въ томъ, куда ожидать первый ударъ, куда будутъ устремлены главныя силы; непріятеля и гдѣ сообразно съ тѣмъ, поставить болѣе войска.
Точно также относился къ намъ и непріятель. Сколько не было здѣсь боевъ, они всѣ были до четвергамъ, и всегда почти за нѣсколько дней Али-бегъ посылалъ объ томъ извѣстить насъ. Посылаетъ онъ однажды посла жъ воеводѣ Марку Миланову съ такимъ наказомъ: «Поздравь ты Марка и скажи ему, что собралось у меня 12,000 арнаутъ съ разныхъ сторонъ; своихъ я бы удержалъ, а съ этими ничего не могу сдѣлать; поэтому пусть знаетъ Марко, что въ слѣдующій четвергъ я ударю на него». А Марко отвѣчаетъ: «Поздравь Али-бега и скажи, что я готовъ пусть ударитъ, когда ему вздумается.»
Дальнѣйшія свѣдѣнія мы получали отъ христіанъ, живущихъ близъ Плава и Гусинья, которые сообщали: сколько у арнаутъ войска и откуда они намѣрены ударить. Эти сообщенія дѣлались съ вечера, наканунѣ ожидаемаго боя, а иногда въ продолженіи всей ночи являлись послы за послами.
Такихъ четверговъ мы прожили множество, сраженіями же ознаменовались только два изъ нихъ. Причина этого заключается не въ ложности сообщеній, а въ томъ, что арнаутами, видимо, управляла какая-то особая сила, безъ разрѣшенія которой ничего не дѣлалось, но которая, по своимъ соображеніямъ, отсрочивала этотъ рѣшительный шагъ и вообще колебалась.
Единственною предосторожностью съ нашей стороны было то, что всѣхъ неносящихъ оружія удаляли отъ мѣстъ ожидаемаго боя со скотомъ и съ имуществомъ, которое можно было понести съ собой. Со стороны этихъ удаляющихся было оказываемо такое же спокойствіе и равнодушіе, и все, что было поздоровѣе, оставалось въ своихъ жилищахъ и на послѣднюю ночь.
Наконецъ, все сдѣлано; остается уже прямо готовиться къ бою, потому что слухъ о большомъ арнаутскомъ войскѣ поддерживается твердо, и вчера цѣлый день слышались ружейные залпы: это шенлуки (салюты), которыми возвѣщаютъ свой приходъ арнаутскіе отряды.
Мы теперь имѣемъ также достаточно войска: въ намъ пришли лѣворѣчане (отдѣленіе 1-го васоевицкаго батальона) и два батальона кучъ и братановичей; такъ что въ сложности будетъ около 2,000. Аржаница и Пепичи въ это время были уже заняты нами и потому мы свободно можемъ оперироватъ отъ Великой и защитить ее.
Войска размѣщены такъ: два васоевицкихъ батальона и величане съ шекулярцами, всего до 900 чел., занимаютъ позиціи надъ Великой; 340 кучъ составляютъ ихъ резервъ на Аржаницѣ. Это — передняя линія. Заднюю же, глубже въ долинѣ Лима, составили: на Муринѣ 1-й васоевицкій батальонъ изъ 400 человѣкъ и противъ него черезъ Лимъ въ Машницѣ 440 братоножичей.
Въ случаѣ невозможности удержать Великую, велѣно отступить въ глубину Подимья, позвать непріятеля на себя, пропустить немного впередъ и ударить съ боковъ.
Таково было общее распоряженіе воеводы Марка, какъ главнокомандующаго; детали же плана предоставлялись договору между собою батальонныхъ командировъ и офицеровъ.
Пришелъ и я на Мурино. На площадкѣ передъ ханомъ обычно толпился народъ. Тутъ шныряли пепичскіе арнауты, ко всему прислушиваясь и присматриваясь. Абдудъ-пепо считался вполнѣ своимъ человѣкомъ и съ нимъ всѣ совѣтовались. Абдулъ-пепо, было то искренне или нѣтъ, выражалъ нѣкоторый страхъ, чтобъ не привелось нашимъ бѣжать до Сутески, и потому свою семью давно услалъ ближе въ Андріевицѣ. Проходили мимо насъ женщины съ колыбелями, въ которыхъ несли дѣтей; тогда какъ большенькія дѣти шли сами и еще гнали возъ, овецъ, коровъ, иныя же шли съ ношей на спинѣ. Ни въ комъ не видно ни страха, ни сожалѣнія, не смотря на то, что завтра, можетъ быть, запылаютъ ихъ бѣдныя жилища, недавно кое-какъ устроенныя на старыхъ сгарищахъ, и кое-какіе запасы хлѣба, соломы и сѣна. Къ этому имъ не привыкать стать: здѣсь у каждаго горѣлъ домъ по три раза, у иныхъ по семи разъ, и это въ короткій вѣкъ одного человѣка, а не какого-нибудь поколѣнія! Вслѣдствіе того люди эти стали равнодушны ко всему; для нихъ какъ будто и нѣтъ будущаго. А, между тѣмъ, за что же они борятся? Что заставляло ихъ хранить свой языкъ и вѣру, какъ не надежда на иное будущее? Равнодушные къ своему личному, они, ради своей народности, жертвуютъ собою, всѣмъ своимъ имуществомъ, будущимъ своей собственной семьи. Вотъ гдѣ, въ этомъ дикомъ краю, въ краю вѣчной войны и соединенныхъ съ нею насилій, грубости и запустѣнія, безъ школы, безъ церкви, — вы встрѣчаете людей идеи, которая не представляетъ нѣчто вошедшее извнѣ, а вмѣстѣ съ ними родилась и созрѣла и только съ ихъ смертію должна исчезнуть.
Въ продолженіи прошлой осени и зимы, я нѣсколько разъ видѣлъ кто перетаскиваніе туда и сюда. Больно смотрѣть со стороны; а имъ то за обычай.
Цѣлый день шелъ-то дождь, то снѣгъ (это было 31 октября), было сумрачно и холодно. Только передъ вечеромъ облачка разрѣдились и показались клочки голубаго неба; это было уже на закатѣ солнца, которое, закатываясь, послѣдними лучами какъ бы зажгло все небо, покрытое мелкими облаками, и всѣ предметы на землѣ получили розовый оттѣнокъ. «Ну, будетъ завтра и огня, и крови» — замѣтилъ кто-то изъ толпы, смотря на небо, пылавшее какъ бы огнемъ и кровію. «А намъ то и нужно!» — подхватилъ другой. И пошелъ веселый разговоръ о томъ, какъ они встрѣтятъ и угостятъ арнаута.
— Не знаете вы еще хорошо арнаутъ — замѣтилъ Шуно Степановъ, который такъ славно погибъ въ первомъ же бою, человѣкъ лѣтъ за 50, но еще крѣпкій и издавна извѣстный своею храбростію. Не дай Богъ только чуть оплошать: погонятъ они тогда насъ до Сутески.
Его слова, видимо, не правились никому. Всѣ отошли отъ него, и кто-то замѣтилъ: «Э! что Шуно? былъ Шуно и миновалъ!» намѣкая тѣмъ, что для него прошла уже пора юначества. На дѣлѣ однако оказалось совсѣмъ противное.
Стало смеркаться; всѣ разошлись по квартирамъ остались только тѣ, которые рѣшились ночевать въ ханѣ. Остались ночевать вмѣстѣ командиры обоихъ батальоновъ и съ ними нѣсколько офицеровъ, чтобы вечеромъ посовѣтоваться о завтрашнемъ днѣ.
Настала ночь и загнала всѣхъ подъ кровъ. Въ ханъ собралось много народу. Ужинъ готовится въ большомъ размѣрѣ: варится мясо въ двухъ горшкахъ, три прута нанизаны кусками мяса, легкаго и печенки для печенія на жару, такъ называемое «печеніе на рожнѣ». А тѣмъ временемъ распивается ракія. Иной нашелъ мѣстечко передъ очагомъ, а большинство обсѣло два мангало. Сидятъ всѣ на полу, сложивши подъ себя ноги.
Въ противоположность замкнутому въ себѣ, малоразговорчивому черногорцу, васоевичъ крайне болтливъ, притомъ онъ вѣчно смѣется и шутитъ. Поэтому и теперь вслѣдствіе преобладанія въ ханѣ васоевичей — говоръ, шутка, смѣхъ шли безъ уйма. Одинъ только старый капитанъ занятъ былъ какою-то думой и, молча, облокотившись на одну руку, тянулъ свой чубукъ; онъ и нарушилъ на время общее одушевленіе предложеніемъ договориться о томъ, какъ распредѣлить свои силы на случай боя.
«Договариваться, такъ договариваться — крикнули всѣ — безъ того нельзя.»
И рѣшили: "Тебѣ, Вуксанъ (братаножич. команд.), стоять на Кривачѣ (возвышеніе надъ Аржаницей); оттуда можно будетъ видѣть, которой сторонѣ тяжело, той идти на помощь со своими соколами; а Тодору дальше Мурина некуда. Нужно бы изъ его баталіона отдѣлить по крайней мѣрѣ двѣ сотни (меньше никакъ нельзя) и поставить на Джаміи (возвышеніе надъ Пепичами), главное же войско станетъ на Батѣ (выше Мурина) тогда пропустить арнаутъ до хана, да и ударить сразу спереди и сзади; а сзади на Шереметѣ также поставить — ну хоть сотню, чтобы она ударила, какъ громъ изъ яснаго неба, когда бой затянется, и нападающіе арнауты повыдохнутся (т. е. пройдетъ первое одушевленіе). Не выдержатъ они, сломятся непремѣнно. — «На Джамію иду я» — отозвался подкомандиръ Лакичъ. — «Хорошо; но тогда главное войско будетъ состоять только изъ одной сотни». — «Въ такомъ случаѣ не нужно никого ставить на Шереметъ, и я пойду съ одной сотней» — продолжаетъ Ланичъ. Всѣ, однако, противъ того, и рѣшается — весь баталіонъ скрыть на Батѣ, гдѣ онъ долженъ оставаться, пока арнауты не соскочатъ на площадку къ хану; тогда дать нѣсколько солдатъ, а тамъ, что Богъ дастъ на юришѣ и въ ножи. «Дальше Муринскаго потока не пустимъ — добавилъ Тодоръ — а можетъ быть, отстоимъ и ханъ.» — «Посѣча[12] только ужъ не придется» — замѣтилъ кто-то, видимо, съ сожалѣніемъ.
Тѣмъ дѣло и кончено. Посмѣялись надъ своимъ убогимъ положеніемъ, и затѣмъ пошла обычная веселая бесѣда, какъ ни въ чемъ ни бывало, какъ будто у всѣхъ гора съ плечъ свалилась.
Ужинъ готовъ; чорбы[13], и мяса вдоволь; хлѣбъ двухъ сортовъ, сыръ и хорошая выпивка; ужинъ, что называется, царскій.
Похлебали чорбу; подаютъ мясо: это цѣлая гора на большомъ жестяномъ блюдѣ. Разсчитывалось нынче поѣсть хорошенько, а завтра голодать цѣлый денъ. Плечку[14] смотрите! — кричатъ всѣ въ одинъ голосъ. А она ужъ выложена на самомъ верху. Одинъ, видимо, знатокъ беретъ ее, бережно очищаетъ отъ мяса, не касаясь ни ножемъ, ни зубами, и начинаетъ разсматривать противъ свѣта различные узоры, образуемые внутри кости тонкими кровяными сосудами, въ видѣ перепутанныхъ нитей или густыхъ пятенъ съ растушевкою. Одну сторону принято считать своею, другую непріятельскою; а есть отдѣленіе для хозяина, которому принадлежало зарѣзанное животное. Видите вверху черное пятно — начинаетъ толкователь — будетъ великая скупщтина (подъ этимъ разумѣется европейскій конгрессъ). Наше войско должно столкнуться съ латинами на турецкой землѣ. Должны погибнуть нѣсколько важныхъ людей близкихъ съ цесарю (австрійскому императору). А вотъ наше ближайшее: видите уголокъ? немного дыму, немного гибели, а послѣ — хорошо. Всякій смотритъ и всякій что-то понимаетъ: это какъ будто чтеніе какихъ-то опредѣленныхъ начертаній, письменъ, которыя извѣстны всѣмъ, и одинъ только лучше ихъ разбираетъ. Роковая кость переходитъ изъ рукъ въ руки. Взяла ее и старуха, матъ корчмарицы: «Ухъ! куда мы забрались въ турецкую землю!» проговорила она, какъ будто испугавшись того, какъ далеко зашли, и бросила кость.
За хозяина овцы хорошо: это хорошій, честный домъ; много у него скота и все будетъ благополучно. Стали добираться откуда эта овца, и оказалось, что она куплена у турчина изъ Беранъ, продана на Андріевицу, откуда часть ея туши принесена въ лагерь.
Ужинъ конченъ; но спать не хочется. Всѣ обращаются съ просьбою къ Лакичу, чтобы онъ спѣлъ «узъ гудлу»[15].
Обыкновенно, гусла издаетъ звуки довольно глухіе и сиплые; подъ смычкомъ же Лакича она чисто поетъ звучнымъ голосомъ. Зависитъ это отъ удара смычка и отъ легкости прикосновенія пальцевъ, которые, производя вибрацію, дрожатъ на струнѣ, едва касаясь ея, и инструментъ у него звучитъ, какъ віолончель. Заслушиваясь пѣсни, вы съ удовольствіемъ слушаете въ промежуткѣ одни звуки безъ словъ, когда пѣвецъ даетъ отдыхъ своему голосу. Все внемлетъ ему безмолвно; какъ вдругъ приходятъ два посланника изъ Брезовицы съ извѣстіемъ, что вчера 500 человѣкъ арнаутъ приходили, чтобъ занять ее, но, не полагаясь на брезовчанъ, которые приняли ихъ весьма недружелюбно, удалились, оплачкавши (ограбивши) два крайніе дома. Въ Плавѣ и Гусиньѣ сильное движеніе; на завтра ударятъ непремѣнно.
Это прерываетъ и пѣніе, и бесѣду. Всѣ укладываются спать; стражѣ поручено разбудить за 4 часа до разсвѣта.
Настало время пробужденія. Нашъ трубачъ трубитъ: «вставать», ему отозвалась труба на той сторонѣ Лима. И тамъ, и тутъ зажигаются востры, и около нихъ закопошились люди. Освѣтились огнями вершины горъ надъ Аржавицей и Великой; то наши же поднялись и заняли свои позиціи. А намъ еще есть время; можно успѣть на позицію за полчаса, когда непріятель будетъ уже на походѣ.
Небо сплошь затянуло облаками; темно, хоть глазъ выколи; мелкій дождь сѣетъ, какъ сквозь сито; но тепло и тихо. Въ ханѣ всѣ поднимаются не хотя; Тодоръ поднялся, сдѣлалъ нѣкоторыя распоряженія и снова повалился. Большинство, впрочемъ, поднялось и сидитъ въ ожиданіи кофе, который тутъ же варитъ намъ корчмарица. Прежде всѣхъ разговоровъ каждый начинаетъ разсказывать свой сонъ всѣ выслушиваютъ внимательно и единодушно присуждаютъ, что онъ значитъ.
Одинъ разсказываетъ: «Иду я гдѣ-то, а мимо меня летятъ двѣ птицы, быстро, а низко я прыгъ! и схватываю ихъ за ноги и хвосты. Гляжу: бѣлые соколы вотъ небывалое дѣло, чтобъ соколы были бѣлые! Это дорогія птицы — говорятъ мнѣ люди — понеси ихъ князю; у него уже сидятъ двѣ такихъ птицы въ клѣткѣ, и начали пѣть, да такъ прелестно поютъ! а тогда будетъ еще двѣ.» «Сонъ за доброе — соглашаются всѣ: — двѣ птицы въ клѣткѣ — арнаутъ и турчинъ, которые уже покорились князю въ Подгорицѣ, Барѣ и Никшичахъ, а бѣлые соколы — какіе-нибудь важные турецкіе или арнаутскіе главари, которыхъ возьмешь въ плѣнъ ты или кто-нибудь другой изъ нашего войска. Одинъ, можетъ быть, Али-бегъ, а другой, неизвѣстно кто.» Другой видѣлъ во снѣ, будто подъ рубашкой у него что-то очень холодное; ощупываетъ рукой и выбрасываетъ змѣю. — Это на морозъ.
Разсказываетъ свой сонъ и командиръ Вуксанъ: «Прихожу я будто къ Дечанамъ (знаменитый монастырь между Печью и Дьяковицей); ворота затворены; стучусь. Кто ты? — спрашиваетъ голосъ изъ-за воротъ. — Я, Вуксанъ. — Ты не можешь войти въ монастырь на тебѣ есть большой грѣхъ.»
Всѣ задумались.
«Я это понимаю такъ: — начинаетъ толковать самъ разсказчикъ — церковь, значитъ мнѣ смерть; а грѣхъ тоть, что съ малымъ войскомъ прійдется биться противъ многочисленнаго арнаута.»
Толкованіе показалось всѣмъ столь раціональнымъ, что никто не возражалъ.
Пробудившись, и другой командиръ сообщилъ свой сонъ. Ему видѣлось, будто съ горы спускалась на пшеничное поле пара воловъ въ ярмѣ; онъ ихъ взялъ за рога и повелъ.
«Хорошо это для тебя — согласились всѣ — тебѣ предадутся какіе-то арнаутскіе главари безъ боя.» А кто-то примѣтилъ, что это просто предвѣщаетъ зиму.
Особаго впечатлѣнія эти сны не произвели ни на кого; да никто и не вспомнилъ ихъ потомъ не вспомнилъ своего сна и Вуксанъ даже тогда, когда ему черезъ 3 недѣли послѣ того привелось потерять почти 100 человѣкъ убитыми и ранеными именно вслѣдствіе того грѣха, что въ азартѣ слишкомъ далеко погнался за непріятелемъ. Вообще, прибѣгая къ гаданію и толкованію сновъ, здѣсь не поддаются ихъ тяжелому впечатлѣнію. Это одно простое желаніе, изъ любопытства приподнять завѣсу, скрывающую отъ насъ темное будущее, когда нѣтъ никакихъ положительныхъ данныхъ, на основаніи которыхъ можно бы было предузнать что-нибудь путемъ наведенія; а потомъ никому нѣтъ дѣла ни до сновъ, ни до предсказаній. Понятно: дѣйствуя постоянно на рискъ; т. е. съ малыми силами противъ гораздо многочисленнѣйшаго непріятеля, здѣсь не приводится разсчитывать, а только гадать и пыгаться на счастіе, почему черногорецъ во всякомъ военномъ предпріятіи говоритъ: Сдѣлаю то и то, «ако Богъ да и сретя (счастіе) юначка.» Подъ именемъ однако юнацкаго счастія онъ не столько предполагаетъ удачу, катъ слѣпой случай, сколько свою личную храбрость и ловкость.
Роковой часъ близится. Трубачи трубятъ сборъ, который происходитъ на той и на этой сторонѣ Лима. Разсвѣтаетъ; всѣми овладѣваетъ нетерпѣніе: всѣхъ занимаетъ вопросъ, ударитъ или не ударитъ арнаутъ?
«Не смѣетъ ударить» — говоритъ одинъ.
"Если бъ хотѣлъ ударить, онъ ударилъ бы теперь, въ саба[16] — добавляетъ другой.
«Давно бы прибѣжалъ кто-нибудь со стражи» — подтверждаетъ третій. Въ 8 часовъ приходитъ стража и объясняетъ, что ничего нѣтъ.
«Все кто брезовчане, кукавицы: трусы они, отъ страха бѣгутъ сюда и врутъ; только смущаютъ; не слѣдовало бы ихъ пускать сюда.» — Такое обвиненіе слышалось изъ толпы противъ людей, которые, какъ оказалось впослѣдствіи на дѣлѣ, далеко того не заслуживали; и все это происходило отъ того, что большинство желало боя и томилось напрасными ожиданіями. На томъ основаніи, что я провелъ въ войнѣ много четверговъ и ни одинъ разъ бой не состоялся, нѣкоторые говорили мнѣ шутливо: «Ну тебя, московъ! не приходи ты больше къ намъ, потому что, какъ ты прійдешь, навѣрное не будетъ боя.»
Если всякому войску тяжеле всего переносить трудности походной жизни, чѣмъ сраженіе, то это еще больше примѣняется къ чёрногорцу, который терпитъ нужду больше всякаго солдата любой европейской арміи, а къ бою привыченъ, какъ ни одинъ изъ нихъ; Вотъ почему такъ равнодушно или скорѣе весело встрѣчается приближеніе момента боя въ военномъ лагерѣ. Теперь посмотримъ, что въ то самое время происходитъ вдали отъ него, въ мирномъ жильѣ, гдѣ не осталось ни одной мужской души, кромѣ дѣтей и дряхлыхъ старцевъ, въ семьѣ, съ томительнымъ чувствомъ ожидающей или счастливаго возврата своихъ — отца, мужа, брата, или роковаго извѣстія, что тотъ или другой погибъ, посѣченъ, и его ужъ больше не увидятъ. Здѣсь нѣтъ сомнѣнія — ударитъ или не ударитъ турчинъ здѣсь это принимается за несомнѣнное, и потому вся мысль, все чувство направлено къ ожиданію исхода боя и дальнѣйшихъ его результатовъ.
Вотъ вамъ одна изъ такихъ сценъ, можетъ быть, наименѣе мрачныхъ, какія должны происходить въ другихъ семьяхъ. Здѣсь всего два лица: старуха Лѣпосава, жать двоихъ сыновей и сноха, жена одного изъ нихъ; въ бой ушли оба сына: одинъ 21 года, другой 18 лѣтъ; и больше никого въ семьѣ нѣтъ. Старуха эта очень хорошо помнитъ знаменитый бой въ Полиньи 1854 г., когда сборное войско изъ васоевичей, пиперъ, морачанъ и равчанъ было побито, и сожжено было все Полимье и угнано много разнаго скота; а въ Плавѣ и Гусиньи выставлено было на позоръ 80 христіанскихъ головъ. Тогда она была вдовою послѣ перваго мужа, оставшись съ 4 маленькими дѣтьми; въ бою лишилась брата и еще нѣсколькихъ человѣкъ родни. Потомъ былъ бой 1862 г. (вторичный), когда всѣ васоевичи были сожжены до самаго Комьи и, наконецъ, 3 года назадъ, опять привелось бѣжать подъ Комъ, а, воротившись назадъ, найдти одни пепелища.
Ей уже подъ 60 лѣтъ, и думалось бы, что теперь, наконецъ, можно успокоиться, такъ какъ теперь васоевичи совершенно соединились съ Черногоріею и стоятъ подъ рукою князя, который богатъ и пушками, и ружьями въ значительномъ количествѣ и всякаго рода припасами не то что въ прежнее время, когда васоевичъ жилъ почти съ голыми руками. И вдругъ оказывается, что страданія ея народа еще не кончились и предстоитъ рядъ новыхъ испытаній, конца которымъ не видать въ ближайшемъ будущемъ. Ее это убиваетъ, какъ патріотку; ей обидно за свое племя «многострадальное», какъ она обыкновенно называетъ его. Поэтому она скорѣе сердита, чѣмъ въ горѣ.
Время ужинать; она не хочетъ и какъ будто больна; ужинаю я со снохой. Послѣ ужина приходятъ къ намъ изъ сосѣдняго дома: старуха, двѣ молодыя женщины, одна съ груднымъ ребенкомъ, и еще трое маленькихъ дѣтей. У нихъ тоже двое ушли въ войско; видно, и имъ жестко дома однимъ. Да и узнать хочется что-нибудь отъ меня или отъ нашей Лѣпосавы, которая, надобно замѣтить, вообще много знаетъ, и при мнѣ не разъ повѣствовала цѣлому мужскому собранію о боѣ съ такими подробностями, какъ будто сама въ немъ участвовала.
Молодыя женщины усѣлись по скамьямъ съ вязаньемъ и шитьемъ; дѣти прижались къ матерямъ, грызя по куску сахару, которымъ ихъ тотчасъ же угостила молодая хозяйка; а старухи усѣлись передъ очагомъ. Лѣпосава, видимо, обрадовалась приходу гостей и потому что хотѣлось высказаться хоть передъ кѣмъ-нибудь. «Что это только дѣлается! — начала она — эта война затѣяна чисто съ тѣмъ, чтобы доканать васоевичей. Ты посмотри пожалуйста: посылаютъ бригадира безъ войска; привезли пушки и все хотятъ употребить ихъ въ дѣло; а одна пушка лежитъ здѣсь на Андріевицѣ (это легкое конное орудіе), вмѣсто того, чтобы поставить ее на Превсіо, или дать Тодору. А Тодоръ внесъ бы ее на Батедали, на Джанію; да какъ бы ударилъ!… вѣдь ты знаешь, какъ арнауты боятся пушки. Одна пушка стоила бы четырехъ баталіоновъ.»
Все это она говорила съ такимъ убѣжденіемъ, какъ будто она сама когда-нибудь участвовала въ бою. Потомъ она перешла къ нуждѣ, которую терпитъ войско, и опять таки, главнымъ образомъ, васоевичи.
Старуха-гостья только слушала ее, изрѣдка вставляя какое-нибудь слово. Затѣмъ молодыя женщины съ дѣтьми ушли, и остались двѣ старухи однѣ; сноха тотчасъ заснула на скамьѣ. Старухи сидятъ неподвижно, и ихъ фигуры, какъ статуи, рисуются передъ пылающимъ огнемъ. Обѣ онѣ заняты одною мыслію; но какой контрастъ между той и другой.
Гостья, довольно крупнаго роста, сидитъ, выпрямившись и подперши щеку рукой; двѣ плетенки сѣдыхъ косъ, связанныхъ въ кольца, спускаются до плечъ и обрамляютъ блѣдное старческое лицо, изборожденное тонкими морщинами; сѣрые тусклые глаза неопредѣленно смотрятъ въ пространство; не разберешь: оно какъ будто хочетъ улыбнуться чему-то, сказать что-то или объ чемъ-нибудь спросить. Другая, напротивъ, вся сосредоточена въ себѣ, вся погрузилась въ мысль и чувство, овладѣвшія всѣмъ ея существомъ. Сидя на корточкахъ, она вся сжалась, такъ что лицо ея касается колѣнъ и два кольца черныхъ носъ, унизанныя ceребряными монетами, висятъ, немного не касаясь пола, руками она обхватила свои колѣни. Тяжела должна быть ея дума; это можно видѣть по удрученному положенію ея стана.
Нѣсколько минутъ эти двѣ фигуры сидѣли молча, неподвижно; наконецъ, гостья начала тихо и осторожно: «Помнишь ты, Лѣпа, нашу Станку покойницу; помнишь, какая она была красавица, какъ мы любовались ею, когда выдавали замужъ какъ она красива была, когда расчесывала свои длинныя, густыя косы; а лицо, бывало, такъ и горитъ румянцемъ…. Точно такою видѣла я ее и во снѣ, только румянца на ней нѣтъ, и такая печальная. „Что ты, Стано?“ спрашиваю я. А она мнѣ: „Развѣ ты не знаешь, что я овдовѣла, а теперь выдаютъ меня за Али-бега?“ да съ этими словами, какъ упадетъ ко мнѣ на грудь, какъ заплачетъ…..Тутъ я я проснулась. Что бы это значило?»
Подняла голову Лѣпосава, уставилась на гостью своими черными проницательными глазами и начала говорить медленно, съ разстановкой, какъ будто читая: «Что за Али-бега выдаютъ христіанку, — зло за насъ; будитъ вамъ какое-то посрамленіе; и что онъ женится на покойницѣ, — зло для него. — Видѣла и я сонъ; только не знаю, какъ его объяснить: Ночь и снѣгъ, какъ теперь; a Лазарь (нашъ сосѣдъ) пашетъ. Пашетъ онъ по снѣгу и выварачиваетъ землю, а она такъ и разсыпается, какъ песокъ, и притомъ мѣсяцъ надъ нимъ, серпомъ, свѣтитъ, какъ солнце. Мѣсяцъ значитъ царскій судъ (слово „царскій“ относится къ турецкому султану); а что значитъ остальное, никакъ не могу понять; знаю только, что насъ ждетъ что-то страшное.» Старуха замолкла, снова склонилась внизу и погрузилась въ думу, произнося тихо: «А что будетъ завтра тамъ! что тамъ будетъ!…» и снова замолкла. Потомъ, немного подумавъ, сказала громко: «Это будетъ второе Косово поле!»
Гостья, довольная тѣмъ, что кое-что вывѣдала и въ то же время высказала лежавшее на душѣ, удалилась домой и мы остались одни.
Народъ здѣшній вообще мало выражаетъ свою набожность внѣшнимъ образомъ въ рѣдкомъ даже домѣ вы найдете икону, и все домашнее моленіе состоитъ въ томъ, что человѣкъ перекрестится нѣсколько разъ передъ ѣдой, послѣ ѣды, ложась спать или вставши послѣ сна, и при этомъ вмѣсто заученной молитвы, проговоритъ свою собственную коротенькую, состоящую въ призываніи благословенія божія или въ благодареніи. Утромъ, когда умываются, крестятся три раза, послѣ того, какъ одинъ разъ плеснутъ водой на лицо, послѣ чего доканчиваютъ умываніе. Лѣпосава не отличается въ этомъ отношеніи отъ другихъ; но на этотъ разъ ея молитва была нѣсколько длиннѣе и произнесена была съ большимъ чувствомъ. Вотъ эта молитва почти дословно: «Спаси, Господи, и ты святая Богородица, и ты святой Димитрій, и ты Никола — рутникъ; всѣхъ васъ прошу: спасите этотъ страдающій народъ; подкрѣпите здоровьемъ и терпѣніемъ всякаго войника, что теперь лежитъ въ снѣгу, холодаетъ и голодаетъ; не дайте ему умереть отъ нужды или погибнуть отъ врага, а если кому суждено погибнуть, пусть погибнетъ юнацки, со славой; упокой, Господи, душу его!»
Изъ этой молитвы можно было замѣтить, что ей заранѣе представляется смерть въ разныхъ видахъ, но объ собственныхъ дѣтяхъ она не помянула ни словомъ: она сливаетъ ихъ совершенно въ одну нераздѣльную единицу со своимъ народомъ.
Бой не состоялся и на этотъ разъ; и присутствіе, наканунѣ дня, въ который ожидали его, въ семьѣ дало мнѣ ясное понятіе о томъ, какое громадное различіе въ чувствахъ и положеніи того, кто самъ идетъ въ бой, и того, кто обреченъ оставаться пассивнымъ въ томительномъ ожиданіи его роковыхъ послѣдствій.
III.[править]
При мнѣ происходили въ Польмьи два боя, изъ которыхъ удалось лично наблюдать только послѣдній; первымъ же мы были обмануты: въ полдень получено извѣстіе, что арнауты напали только на нашу стражу и прогнаны, вслѣдствіе чего я считалъ напраснымъ идти туда въ тотъ же день; а въ полночь вдругъ слышимъ, что бой былъ и ужасный бой, который длился до ночи.
Такимъ образомъ, мои личныя наблюденія ограничиваются однимъ только боемъ и преимущественно на одной сторонѣ, и тутъ, однако, должно замѣтить, что наблюденіе издали не даетъ полнаго понятія о томъ, что происходило на мѣстѣ: это знаетъ только тотъ, кто самъ участвовалъ въ бою; намъ же, постороннимъ, хотя довольно близкимъ наблюдателямъ, оставалась только возможность собрать детали по горячему слѣду и изъ первыхъ устъ.
Вотъ почему въ предлагаемой главѣ будутъ представлены факты только на половину наблюдаемые мною лично, на половину же собранные послѣ, по разсказамъ.
Не безъ основанія я избѣгаю слова сраженіе, съ которымъ соединяю понятіе о битвѣ въ большомъ размѣрѣ, гдѣ открывается больше простора и свободы для составленія плана и для маневрированія; тогда какъ здѣсь планъ ограничивался, во 1-хъ, исключительно обороною, во 2-хъ, соображеніями политическаго свойства, которыя стѣсняли главнокомандующаго.
Такъ, имѣя сравнительно съ арнаутами слишкомъ малое войско, которое разбросано было на громадномъ пространствѣ, мы имѣли возможность и полное право употребить въ дѣло хоть одну маленькую пушку, которая произвела бы громадный эффектъ; но намъ это не было дозволено съ Цетинья. Мы имѣли возможность отстоять Великую: намъ также по какимъ-то соображеніямъ это не дозволено, а велѣно предать ее въ жертву, что произвело на все войско крайне тяжелое впечатлѣніе и это совершенно убило духъ въ войскѣ, вслѣдствіе чего оно, во время втораго боя, дѣйствовало безъ воли и увлеченія, и выходили изъ апатичнаго состоянія только тѣ отдѣлы его, на которые прямо наступалъ непріятель; остальные же глядѣли на происходящее вдали ихъ равнодушно, спокойно ожидая приказанія. И потому 3 1/2 баталіона вовсе бездѣйствовали, одинъ изъ нихъ послѣ побился въ одиночку, возвращаясь домой; два воздержались отъ преслѣдованія, которое. было весьма удобно и имѣло бы громадное значеніе.
Такимъ образомъ, въ горячемъ бою были только 4 баталіона, или около 1.600 чел. противъ 15.000 арнаутъ.
Войско и его предводители могутъ тогда только показать всю свою силу и способность, когда впереди поставлена одна опредѣленная цѣль. Но этой единой цѣли не было ни у кого, и потому въ войскѣ не было ни единства дѣйствія, ни особеннаго одушевленія, и все дѣло свелось на безсвязныя, безсмысленныя стычки.
Здѣсь негдѣ было проявить себя ни главнокомандующему, стѣсненному въ планѣ, ни начальникамъ отрядовъ, получившимъ приказъ отступать всюду и вступать въ битву только въ крайности, и могла выказаться только личная храбрость, а въ отдѣльныхъ случаяхъ проявляли себя черты народныя или племенныя.
Здѣсь не могло быть сраженій въ настоящемъ смыслѣ этого слова, потому что военная экспедиція не есть война, и, какъ ни мала Черногорія, она не придавала большаго значенія выдвинутой противъ нея силы арнаутской лиги, такъ искусно поддержанной турецкимъ пашами; она не хотѣла напрягать противъ нея всѣхъ своихъ силъ, и тому незначительному войску, которое было отряжено для занятія Плава и Гусинья, велѣно было не только воздерживаться отъ боя, но дѣлать всевозможныя уступки. Taкова была воля князя черногорскаго съ самаго начала, поэтому на него непріятное дѣйствіе произвело даже и занятіе Аржаницы и Пепичей, поставившее насъ лицомъ къ лицу съ главною арнаутскою силою и увеличившее нашу оборонительную линію. Онъ готовъ былъ пустить арнаутъ въ глубину Полимья, чтобы встрѣтить ихъ на своей безспорной территоріи, хотя бы привелось пожертвовать Великой, которую вамъ такъ хотѣлось отстоять, во что бы то ни стало. Открыть войну противъ толпы арнаутъ, хотя весьма многочисленныхъ, по тѣмъ не менѣе представляющихъ изъ себя нестройныя толпы безъ всякой организаціи, не согласовалось ни съ достоинствомъ Черногоріи въ томъ смыслѣ, какъ его понимаетъ князь, и съ дальнѣйшими цѣлями и положеніемъ его. А вступить въ борьбу съ цѣлымъ арнаутскимъ народомъ, съ тѣмъ, чтобы не остановиться у Плава и Гусинья, а пойдти дальше, — значило вступить въ открытую войну съ Турціей, для чего нужно было подготовиться, тогда какъ Черной Горѣ въ то время было не до военныхъ приготовленій; ей нужно было прежде всего подумать о томъ, какъ бы не помереть съ голоду вслѣдствіе раззоренія и нужды, произведенныхъ послѣднею войною и неурожаемъ послѣдняго года.
Вотъ почему я говорю впередъ, что бывшіе при мнѣ два боя, были стычки, которыя вовсе не даютъ понятія о битвахъ, которыя выдерживали черногорцы въ старое и новое время; въ нихъ интересны только детали, проявленіе личнаго мужества, силы, ловкости, характера и сообразительности отдѣльныхъ лицъ. Нѣкоторыя сцены довольно характерно обрисовываютъ мѣстные нравы и отношенія непріятелей другъ къ другу.
Оба боя были уже мною описаны въ «Русскомъ Курьерѣ»[17]; поэтому, мы оставимъ общую картину и ходъ боя и перейдемъ прямо къ деталямъ втораго боя, который я наблюдалъ лично.
Обстановка Муринскаго хана та же, что была прежде, только войска прибавилось: теперь Тодоръ имѣетъ въ резервѣ еще одинъ батальонъ марачскій, который занимаетъ Шереметъ, возвышеніе, отстоящее отъ главной позиціи на какихъ-нибудь 20 минутъ быстраго хода, а самъ становится съ полнымъ батальономъ на Батѣ. И еще одно измѣненіе, которое произведено въ нѣсколько минутъ и по вдохновенію одной минуты: устроили метеризъ (родъ танца), на берегу Муринскаго потока, по другую сторону хана. Для этого послужили три большихъ камня, торчащихъ изъ земли, кусокъ каменной огорожи, группы буковыхъ деревъ, кусты драча и боярышника, обвитые разнаго рода плющами и ползучими растеніями; срубили до половины два дерева и вѣтвями завалили оставшіеся промежутки. Это было хорошее помѣщеніе для 30 человѣкъ. Ихъ даже трудно видѣть, откуда бы то ни было.
Канунъ боя такой же точно, какъ описано выше: также получено было извѣстіе, что завтра, т. е. въ четвергъ, ударятъ арнауты, притомъ, говорили, что имъ особенно хочется разбить сына воеводы Милана Тодора; слѣдовательно, на этотъ разъ нужно было ждать самаго жестокаго удара на Мурино. Впрочемъ, какъ я уже замѣтилъ, теперь наши силы значительно возросли: противъ Мурина, только черезъ Лимъ, стоятъ еще 2 батальона, которые, при случаѣ, могутъ помочь.
Наступилъ и четвергъ (27 декабря). Часовъ въ 8 является стража, и объявляетъ, что отъ Гусинья и Плава идетъ арнаутъ лавой по обѣимъ сторонамъ Лима. Нашъ батальонъ поднимается на Батю.
— Кто хочетъ въ метеризъ? крикнулъ командиръ.
— Я, я…. отзываются со всѣхъ сторонъ. — Стой! Мирко! — кличетъ онъ одного перяника: «Возьми 30 человѣкъ живорѣзовъ и садись съ ними въ метеризъ. Зарядовъ напрасно не тратьте; бей въ цѣль; бей тогда только, когда увидишь усы и зубы». Вмѣсто 30, вскакиваютъ 50 человѣкъ, въ томъ числѣ и Пуцо, хозяинъ хана, отправивши семью въ то же утро въ ближнее село, а двоихъ раненныхъ (брата и одного брезовчанина) отъ перваго боя отправилъ за день ранѣе на Андріевицу.
Черезъ полчаса все скрылось. Не видать и не слыхать ни души. Уныло, сиротливо смотритъ теперь ханъ. Внутри его все осталось, какъ было: различная посуда, кое-какая провизія, мука, мясо, недопитая водка, не потушенъ даже огонь въ очагѣ и дымъ стелется изъ-подъ крыши, нѣтъ только шумной, веселой толпы около него, живой души не слышится. Рѣзкій сѣверный вѣтеръ уныло гудитъ сквозь голыя вѣтви деревъ, колыша и трепля ихъ на всѣ стороны; въ одинъ общій гулъ сливается однообразный шумъ потока. Холодно, пасмурно, по временамъ сухой снѣгъ.
Между тѣмъ, на той сторонѣ, у Великой, дѣло уже началось: вся долина въ дыму, какъ въ густомъ туманѣ; мѣстами сквозь него пробивается кверху красное пламя; то пылаютъ дома по всей Великой на протяженіи двухъ или трехъ верстъ, по временамъ раздается трескъ ружейныхъ залповъ.
Батальонъ на Батѣ размѣстился во впадинѣ; каждый ухватился за какой-нибудь камень или за дерево, припавши и притаившись. Выдвигается только фигура командира. Это юноша 20-ти лѣтъ съ небольшимъ, средняго роста, съ сильно выдавшеюся впередъ грудью; сверхъ обыкновеннаго черногорскаго костюма на немъ русское офицерское пальто сѣраго сукна, съ свѣтлыми пуговицами; на головѣ обыкновенная черногорская шапка съ позолоченнымъ гербомъ; ноги съ чрезвычайно развитыми икрами, обуты въ опанки. Рядомъ съ нимъ подкомандиръ, трубачъ и офицеры. Онъ держитъ коротенькую рѣчь своему маленькому войску, вставляя въ нее то веселую шутку, то крѣпкое словцо. Его полное, румяное лицо совершенно спокойно; сѣро-синіе глаза весело смотрятъ изъ-подѣ черныхъ, густыхъ бровей и смѣются. Весело смотритъ и вся его команда. Затѣмъ, онъ поднялся на камень и сталъ смотрѣть въ бинокль на ту сторону Лима, отыскивая глазами, по примѣтамъ позиціи, своихъ.
Кромѣ пожара не видать ничего; по временамъ только нѣтъ-нѣтъ, да и грянетъ залпъ: это арнауты храбрятъ себя и пугаютъ непріятеля. Всматриваясь, однако, можно было видѣть арнаутское войско, медленно движущееся отъ Новшичей и раздѣленное на отряды, которые держались на небольшихъ разстояніяхъ одинъ отъ другаго.
— Это что-то небывалое со стороны арнаутъ — замѣчаетъ командиръ, продолжая смотрѣть въ бинокль — вмѣсто того, чтобъ идти въ разсыпную, они, смотри; какими стройными колоннами движутся впередъ, точно регулярное войско.
— Берегись, братцы! намъ приведется имѣть дѣло не съ простымъ арнаутомъ, а съ низамомъ.
Опять повторяется приказаніе бить не въ кучи, а цѣлиться въ человѣка, когда хорошо его увидишь: «Не торопитесь; слушать команду»!
Съ этой стороны ничего не видать, да и невозможно раньше, чѣмъ непріятель приблизится, по крайней мѣрѣ, на версту, потому что коса, идущая поперекъ, притиснулась почти вплоть къ обрывистому берегу Лима и скрываетъ собою все, что происходитъ впереди за нею.
Холодно; руки коченѣютъ, держа ружье; особенно холодъ чувствуется въ метеризѣ, гдѣ приходится сидѣть, не шелохнувшись.
Чу! слышится ружейный трескъ и на нашей сторонѣ, тотчасъ за косой, слышится арнаутскій крикъ: «Ну, заалалакали» — замѣчаетъ кто-то въ метеризѣ.
А вотъ, наконецъ, показались. Впереди нѣсколько всадниковъ, они выскочили и остановились, попавъ на скользкое мѣсто. За ними, какъ муравьи изъ норы, высыпаютъ пѣшіе. Они идутъ въ прискокъ и разсыпаются по равнинѣ.
«Добро пожаловать» — опять кто-то заговорилъ въ метеризѣ. — Молчи; держись; не стрѣляй, дай имъ подойдти ближе — внушаетъ Мирко, принявъ на себя команду.
По всѣмъ пробѣгаетъ дрожь отъ холода и отъ нетерпѣнія.
Арнауты, однако, ничего не предпринимаютъ; они какъ будто въ нерѣшимости чего-то ждутъ и оглядываются, а, тѣмъ временемъ, ихъ прибываетъ все больше и больше.
Черезъ нѣсколько минутъ дѣло объяснилось: появилось войско и на верху, захвативъ всю косу; тогда нижніе кинулись къ домамъ и стали ихъ зажигать. Арнаутъ въ этомъ отношеніи чрезвычайно искусенъ: подсунетъ что-то подъ крышу или въ стѣнку (здѣсь дома деревянные), и домъ уже пылаетъ.
Горятъ дома бывшіе арнаутскіе, большіе съ постройками вокругъ нихъ, стога соломы и сѣна, кучи вѣтвей, заготовленныхъ для корма скота. Какъ привидѣнія какія, среди дыма и пылающихъ домовъ, съ криками, скакали арнауты въ узкихъ бѣлыхъ курткахъ и панталонахъ, съ замотанными въ бѣлыя полотенца головами, такъ что оставлены только глаза, ротъ и носъ. Съ непрерывнымъ крикомъ: «ала-ла-ла»…. сливается дикая, вся на высокихъ нотахъ, пѣсня; раздаются выстрѣлы револьверовъ. Вотъ она, адская пляска!
Въ это время, тамъ же съ горы, раздается залпъ: страшнымъ трескомъ разразился онъ надъ глубокимъ русломъ Лима; глухое эхо повторило его на той сторонѣ; весь лѣсъ задымился, казалось, стрѣляетъ каждое дерево.
«Ого, сколько ихъ!» — невольно проговорили въ метеризѣ, и всякій зашевелился: ужъ не бѣжать-ли?…
— Приготовься:, нацѣлься хорошенько — тихо командуетъ Мирко.
Дикая толпа арнаутъ въ то же время скокомъ летитъ внизъ по направленію къ хану, скача черезъ кусты и камни, сваливаясь съ обрывовъ. Вотъ они ужъ на террасѣ выше хана.
Одинъ старицъ, съ сѣдыми усами, безъ переднихъ зубовъ, прихрамывая на одну ногу и, распѣвая пѣсню, спустился внизъ и съ пучкомъ соломы, взятымъ тутъ же изъ копны, идетъ прямо къ хану.
Пора! метеризъ дѣлаетъ залпъ и нѣсколько арнаутъ валятся.
Арнауты смущены неожиданностью и пріостановились немного. Остановился и старикъ съ пучкомъ соломы, какъ разъ передъ дверьми хана, какъ окаменѣлый. Недоумѣніе длится нѣсколько секундъ. Онъ и смотритъ только, въ кого бы направить выстрѣлъ, тотчасъ открылъ, откуда раздался залпъ; мигомъ вскинулъ ружье.
— Что думаешь, ага? (господинъ) отворяй дверь, тамъ ждетъ тебя кофе и масло — отзывается изъ метериза Пуцо и вмѣстѣ съ тѣмъ пускаетъ въ него выстрѣлъ: старикъ палъ тутъ же у порога. Другой арнаутъ подбѣгаетъ къ нему, цѣлуетъ его, какъ бы прощаясь; но едва выпрямился, непріятельская пуля положила и его тутъ же.
Убитый старикъ, оказалось послѣ, извѣстный юнакъ изъ Вусеньи (близъ Гусиньи). Дожившій почти до 60 лѣтъ, весь израненный, онъ никогда не пропускалъ ни одного боя и не изъ одного не выходилъ, чтобы не отсѣчь нѣсколько годовъ. Даже изъ своихъ никто не смѣлъ затронуть его словомъ: расправа была короткая, тутъ же на мѣстѣ. А пришелъ и ему конецъ!
Выстрѣлы изъ метериза были такъ мѣтки, что арнауты, числомъ до трехъ сотъ, ставши за деревья или припавши за камни, не могли показать носа; они какъ бы приросли къ своимъ мѣстамъ, не смѣя ни шагу ступить ни впередъ, ни назадъ.
Это была однако ничтожная толпа, въ азартѣ отдалившаяся отъ главнаго войска, которое, между тѣмъ, мигомъ спустилось съ возвышенія и, ставъ на террасѣ подъ муринской площадкой, сначала дало нѣсколько залповъ, осыпавъ градомъ метеризъ, такъ что вѣтви деревьевъ отлетали, словно подсѣкаемыя ножемъ, затѣмъ всею массою ринулось впередъ.
Въ метеризѣ всѣ стоятъ на ногахъ и не теряя духа, продолжали отстрѣливаться; но ихъ выстрѣлы совершенно заглушались выстрѣлами и криками арнаутъ. Еще одна минута, и эта горсть храбрецовъ была бы растоптана, какъ гнѣздо червей, сбившихся въ комокъ. Какъ вдругъ загремѣлъ и задымился Батя. Арнауты снова въ смущеніи, настаетъ минута колебаній: стрѣляя безцѣльно, они не рѣшаются двинуться ни впередъ, ни назадъ. Въ это время въ метеризѣ азартъ доходитъ до крайняго напряженія: всѣ выскакиваютъ, перебѣгаютъ потомъ, и прикрываясь ханомъ и деревьями или припадая за камни на кладбищѣ, даютъ еще нѣсколько прицѣльныхъ выстрѣловъ, и, затѣмъ, летятъ впередъ, взбѣгая на террасу, на которой въ смущеніи стоитъ еще непріятель; а за ними, какъ сорвавшаяся съ горъ снѣжная лавина, несется цѣлый баталіонъ. Но и Батя не перестаетъ стрѣлять и дымиться и черезъ головы своихъ посылать смерть непріятелю; потому что его тотчасъ же заняли морочане.
Бой длится около часу и долго нельзя было знать, кто одолѣетъ; наконецъ арнауты сломлены и бѣгутъ, карабкаясь въ гору, стараясь укрыться въ гущѣ лѣса. Наши погнали ихъ; скрылись за косою; на Муринѣ снова тихо, глухо отдаются раскаты отдаленныхъ выстрѣловъ; у порога хана лежатъ два трупа, далѣе еще три; но главная масса лежитъ на верхней террасѣ, гдѣ былъ самый сильный бой.
Вслѣдъ затѣмъ мы, отдаленные наблюдатели, спускаемся со своего наблюдательнаго поста на Шереметѣ и бѣжимъ на Мурино. Не доходя игуринскаго моста, я встрѣчаю перваго раненнаго. Онъ идетъ одинъ, довольно бодро; завязана голова. «Какова рана?» спрашиваю его. «Ничего, легкая; только кожу содрало надъ вискомъ». Я скинулъ грязную тряпку, которою была перевязана рана, обмылъ холодною водой и увидѣлъ, что рана болѣе глубокая, чѣмъ ссадина, и какъ будто торчатъ куски разбитой кости; но онъ бодръ, слѣдовательно ничего: перевязываю ему рану чистымъ холстомъ, смочивъ водой и отпускаю.
— А куда ты идешь? — спрашиваетъ онъ меня. «Къ хану». — Что ты! съ удивленіемъ вскрикиваетъ раненный: "развѣ не видишь, тамъ арнауты? — Я смотрѣлъ и ничего ни видѣлъ.
Послѣ оказалось, что онъ раненъ въ метеризѣ въ тотъ моментъ, когда вся масса арнаутъ ринулась было на нихъ; онъ нѣкоторое время лежалъ въ безпамятствѣ, и, очнувшись, тотчасъ побѣжалъ, сохранивъ въ памяти послѣднее впечатлѣніе, отъ котораго никакъ не могъ отрѣшиться. Я посовѣтывалъ ему остановиться въ ближайшемъ станѣ, чтобы обогрѣться; а самъ иду дальше. Вотъ, наконецъ, и завѣтный ханъ; остается перейти только мостъ, какъ на мосту встрѣчаюсь съ цѣлымъ рядомъ раненныхъ, которыхъ несутъ не на носилкахъ, а просто на плечахъ.
«Одинъ, два, три…..ого! сколько ихъ!» — «Погоди: это еще только начало», — говорятъ носильщики. «Ворочайся и ты съ нами назадъ», — говорятъ они мнѣ: «наши сломлены, марочане измѣнили, всѣ бѣгутъ, и не знаемъ, ни гдѣ остановиться, ни сколько погибнетъ».
Видимо, что войско охватила паника. Дѣло въ томъ, что наши гнали арнаутъ до Брезовицы, и бой, казалось, тѣмъ и долженъ былъ кончиться. Но къ арнаутамъ пришло новое войско; можно было видѣть, какъ непрерывною нитью оно заняло все пространство отъ самаго Плава до Брезовицы и несется бѣглымъ шагомъ. Въ то же время изъ-за Брезовицы раздается выстрѣлъ изъ пушки; слышится звукъ трубы. Не ясно ли, что тутъ дѣйствуетъ низамъ и при томъ имѣетъ пушку?
Бѣжавшіе въ Брезовицу снова вступаютъ въ бой. Наши ретируются, стараясь примкнуть къ какой-нибудь косѣ и разсчитывая на поддержку резерва; но послѣдній, предполагая, что бой невозможенъ, отступилъ раньше; тогда и этому баталіону ничего не оставалось, какъ спасаться бѣгствомъ.
Напрасно трубачъ командира трубитъ непрерывно: «впередъ, впередъ, впередъ»; напрасно Божа Радуловъ, офицеръ, кинулся впередъ, маша саблей: сотня оставила его одного, и онѣ долженъ былъ пойти за нею.
Между тѣмъ, посредствомъ трубы и простыми криками призвана была помощь съ той стороны. Наши были уже на пепичскомъ полѣ, непріятельскіе залпы снова загремѣли вблизи насъ, снова слышатся дикіе крики. Но наши, увидѣвъ, что съ той стороны идетъ помощь, снова сбиваются въ кучку и даютъ отпоръ насѣдающему сверху непріятелю.
Съ той стороны изъ полимскаго баталіона Трифуна Радулова прибѣгаетъ Урошъ, молодой офицеръ, почти безъ усовъ, но успѣвши уже показать свое юначество въ нѣсколькихъ бояхъ.
Съ сотнею цезунянъ онъ примкнулъ къ тодорову баталіону; другая сотня того же баталіона, перейдя, Лимъ въ бродъ, прискакиваетъ подъ командой другаго офицера Сава Перова и начинаетъ бить въ непріятеля съ боку. Эта сотня нѣсколько разъ бродила туда и обратно. Остальныя сотни того же баталіона открываютъ огонь съ той стороны тоже въ бокъ непріятелю.
А вотъ и попъ Дюка, не дожидаясь приказанія главнокомандующаго, подоспѣлъ также въ помощь со своимъ баталіономъ. И бой, повидимому, оканчивавшійся, закипѣлъ съ новою силой.
Тутъ не было слышно отдѣльныхъ залповъ, а все слилось въ одинъ непрерывный громъ. Черезъ часъ такого жестокаго боя наши снова сломили и погнали непріятеля; но въ это время снова завязывается бой на той сторонѣ. Арнауты, разсыпавшіеся по Великой и Аржаницѣ, сжегши все, что могли и не встрѣтившись съ нашимъ войскомъ всею массою (до 8.000) ударили на баталіоны попа Дюки и Трифуна. Погибель ихъ была неизбѣжная, такъ какъ они стояли совершенно на ровномъ, открытомъ мѣстѣ. Тогда воевода Марко Милановъ пустилъ кучъ и братоножичей, которыхъ берёгъ, такъ какъ они въ первомъ бою потеряли цѣлую треть убитыми и раненными, и теперь въ двухъ баталіонахъ едва имѣли 500 чел.
Это былъ, такъ сказать, третій бой въ продолженіи дня. Были моменты, когда мы, стоя на Шереметѣ, слышали крики арнаутъ такъ близко и видѣли ихъ заскакивающихъ такъ высоко на косы, въ которыхъ защищались наши войска, что съ минуты на минуту можно было ожидать появленія ихъ на Машницѣ и Грачаницѣ, слѣдовательно, какъ разъ передъ нами.
Очевидно было, что наши пятятся назадъ и все поднимаются выше, уступая жестокому натиску. Нѣсколько человѣкъ изъ тѣхъ баталіоновъ появились къ намъ и разглашали, что наше войско разбѣжалось по лѣсу и по горамъ. Я не могъ дознаться, что за люди были эти алармисты, по нимъ видѣлъ только, что и въ самомъ храбромъ войскѣ есть люди, которыми овладѣваетъ паника и отчаяніе даже въ то время, когда ихъ братья мужественно бьются, не помышляя объ отступленіи.
Три баталіона все это время стояли неподалеку, не принимая никакого участія. Одинъ изъ этихъ баталіоновъ послѣ всего побился съ арнаутами, когда они возвращались; бой былъ также жестокій: но длился не болѣе получаса, это былъ четвертый и послѣдній бой того дня.
По свидѣтельству самихъ участниковъ боя, самое тяжелое впечатлѣніе производитъ видъ раненныхъ. Убитый насмерть палъ, и объ немъ ужъ нѣтъ болѣе заботы; но раненнаго нужно спасти, нужно вынести изъ боя; тотъ безмолвенъ, а этотъ своими мученіями и стонами потрясаетъ вамъ душу; вамъ жаль его оставить и въ то же время, спасая его, вы легче можете сами погибнуть. И не смотря на это, есть люди, которые вовремя самаго жестокаго боя, подъ градомъ пуль — выносятъ раненныхъ товарищей въ одиночку, на своихъ плечахъ. Одинъ морачскій барьяктаръ (знаменосецъ) Оташъ Савинъ, высокаго роста и необычной силы, въ каждомъ бою успѣвалъ нѣсколькихъ посѣчь и, не выпуская изъ рукъ барьяка, вынести на себѣ нѣсколько раненныхъ. Въ бою подъ Новшичами, занимаясь этимъ, онъ былъ тяжело раненъ въ грудь, почти умиралъ. Не излѣчившись до конца и отправляясь домой, онъ на прощаніи спрашиваетъ меня: «А что же, развѣ не пойдемъ въ Гусинье?» — «Да ты теперь не годишься», — отвѣчаю я ему. Тогда онъ поднялся, выпрямился и положивъ руку на сердце произнесъ: «Тако ми бого, мога створителя! Оташъ поставитъ еще свой барьякъ на гусиньскомъ градѣ.»
Я видѣлъ, какъ старикъ Лука, лѣтъ подъ 60, вовсе не крупный и не сильный, посадилъ на себя верхомъ одного раненнаго и тащилъ версты двѣ, задыхаясь и обливаясь потомъ, такъ какъ приходилось подниматься на довольно высокую и крутую гору; у раненнаго была пробита нога въ щиколку: это одна изъ мучительныхъ ранъ.
Одинъ подобный раненный, сидя верхомъ на своемъ собратѣ, увидѣвъ меня, закричалъ: «Отомстили мы, отомстили, господинъ Павле! Побили мы арнаута на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ когда-то они насъ побили и посѣкли (это было въ 1854 г.). Не жаль мнѣ, что я раненъ; потому что и я посѣкъ двойцу.»
Большая часть раненныхъ, кому пробиты рука, плечо или ранена голова, шли на ногахъ только въ сопровожденіи кого-нибудь, и были бодры духомъ. Были и такіе, которымъ всякое сотрясеніе причиняло страшное страданіе и вызывало раздирающіе стоны. Но останавливаться или дѣлать какія-нибудь приспособленія было некогда, потому что нужно было торопиться отнести ихъ подальше, такъ какъ въ то время наше войско было сломлено.
Одного двое несли на плечахъ, такъ что мотались голова и ноги: голова и все лицо были такъ залиты кровью, что трудно было распознать, живой это или мертвый. Онъ и умеръ вскорѣ.
Дорожка, по которой носили раненныхъ, положительно была залита кровью.
Я успѣвалъ только разспросить каждаго о ранѣ и сообразно съ тѣмъ оторвать кусокъ полотна, и тотчасъ шелъ дальше, потому что, по разсказамъ,: ожидалось гораздо больше раненныхъ. На дѣлѣ же оказалось, что на той сторонѣ было только 25 раненныхъ, кромѣ еще десятка, у которыхъ были слегка ранены какія-нибудь мягкія части или порѣзаны руки. Больше раненныхъ оказалось на той сторонѣ: около 50. Убитыхъ также оказалось немного на этой сторонѣ, всего пятеро; а на той — около 30.
Вообще нашу потерю на этотъ разъ можно было считать ничтожною, принимая въ соображеніе жестокость боя и громадный численный перевѣсъ надъ нами непріятеля.
Бой длился всего около 7 часовъ; но даже намъ, постороннимъ наблюдателямъ, эти 7 часовъ показались страшно долгими. Эти возобновленія боя съ новою силою дѣлали его какимъ-то безконечнымъ. Намъ казалось, что силы непріятеля не истощались и все возрастаютъ, и мы съ замираніемъ сердца ждали только акшома, время четвертой молитвы магометанъ на закатѣ солнца, такъ какъ позже этого времени магометане не бьются. Бой однако кончился часа за полтора раньше акшома, что было намъ особенно пріятно, какъ свидѣтельство о значительномъ утомленіи и потеряхъ непріятеля.
Отъ времени до времени раздавались еще ружейные залпы, съ которыми арнауты, возвращались домой, а знакомая намъ площадка передъ муринскимъ ханомъ приняла уже совершенно мирный характеръ.,
Всмотрѣвшись однако ближе въ физіономіи собравшихся здѣсь людей, можно было замѣтить въ ихъ ухваткахъ и въ цѣломъ поведеніи нѣчто особенное. Всѣ они были необыкновенно веселы, въ какомъ-то экстазѣ; всѣ говорятъ и никто не слушаетъ; это совершенно опьянѣлые люди. Я спрашиваю, гдѣ командиръ, а мнѣ вмѣсто того наперерывъ разсказываютъ, какъ одинъ хотѣлъ посѣчь, а у него перебилъ другой; тотъ разсказываетъ, какъ онъ посѣкъ троихъ. Обращаюсь къ перянику Мирку, который вообще отличался серьезностью и сдержанностью въ рѣчахъ, на этотъ разъ и онъ опьянѣлъ: не отвѣчая ни на одинъ изъ моихъ вопросовъ, онъ съ жаромъ разсказывалъ, какъ онъ выскочилъ изъ шанца, посѣкъ двоихъ, а третьяго кто-то перебилъ у него.
У иныхъ, еще не обмыты окровавленныя руки, видны брызги крови на лицѣ вмѣстѣ съ черными полосами отъ пороховаго дыма, прильнувшаго къ потекамъ пота; иные тутъ же побѣжали къ рѣкѣ умываться; другіе возвращались съ умыванья.
У дверей хана, попрежнему, кишитъ народъ, какъ пчелы у отверстія въ улей; и тутъ же у стѣнки сидитъ арнаутъ, обнявъ руками и держа, такимъ образомъ, передъ собой ружье. Ужъ не плѣнный-ли? нѣтъ, это тотъ самый старикъ, котораго убилъ Пуло. Кому-то вздумалось посадить его, какъ живаго, и видъ его, дѣйствительно, обманывалъ всякаго, кто вновь приходилъ. Пуля убила его въ сердце, поэтому смерть была моментальная, такъ что и кровь едва пробилась сквозь одежду: смерть, достойная такого юнака. Насмѣшка, которой онъ подвергся теперь, искупалась однако тѣмъ, что ему не былъ отсѣченъ носъ, тогда какъ остальные всѣ были подвергнуты этой операціи.
Командира съ офицерами не было здѣсь, они были на верхней террасѣ, гдѣ происходилъ главный бой и потому легло больше всего труповъ. Тотчасъ же сдѣлано было распоряженіе занять ихъ; туда же отнесли и старика. Погребеніе своихъ оставлено на завтра.
Съ той стороны прибылъ секретарь воеводы Марка, чтобы узнать о ходѣ дѣла, какъ оно происходило здѣсь.
Пробывши съ часъ и разузнавъ объ общемъ ходѣ дѣла на той и на этой сторонѣ, о числѣ убитыхъ и раненныхъ, я убѣдился, что точныхъ свѣдѣній покуда получить невозможно, такъ какъ для самихъ участниковъ боя многое осталось въ неизвѣстности, и потому тотчасъ отправился назадъ на Андріевицу, гдѣ съ нетерпѣніемъ ожидалось извѣстіе объ исходѣ боя, которое тотчасъ же должно было облетѣть всю Черную Гору. Понести это извѣстіе было некому, такъ какъ всѣ были страшно утомлены. Конечно 7—8 часовъ и болѣе пробыть на ногахъ, безъ пищи и безъ отдыха — пустое дѣло; но въ бою, особенно при крайне неравныхъ силахъ, бываетъ такое напряженіе физическихъ и нравственныхъ силъ, что бывали случаи, когда отъ истощенія ихъ люди впадали въ какое-то тупоуміе и временно теряли разсудочную способность. Мнѣ разсказывали, что въ боѣ при Шабаичахъ, когда послѣ несчастнаго боя при Кретацѣ, Сулейманъ паша ударилъ на Острогъ, оказалось нѣсколько человѣкъ въ такомъ состояніи.
Одинъ подобный экземпляръ мы имѣли послѣ боя подъ Новшичами; это былъ одинъ изъ среды тѣхъ двухъ баталіоновъ кучъ и братановичей, которые спаслись только тѣмъ, что съ ножомъ въ рукахъ проложили себѣ путь сквозь 4000 окружавшихъ ихъ арнаутъ. Онъ нѣкоторое время былъ нѣмъ, а послѣ долгое время оставался въ какомъ-то ребяческомъ состояніи, точно послѣ тифа; точно также и физическія силы его были въ совершенномъ упадкѣ.
Это наводитъ меня на мысль, что тѣ алармисты, про которыхъ я говорилъ выше, были также люди, у которыхъ истощеніе нравственной силы отъ черезъ-чуръ сильнаго напряженія дошло до крайности, и они, по черногорскому выраженію, стали ядными кукавицами (жалкими кукушками) т. е. людьми растерявшимися и потерявшими ясность сознанія.
Нѣкоторые, а можетъ быть, и большинство считаютъ храбрость черногорцевъ простымъ, дикимъ инстинктомъ, влекущимъ ихъ къ рѣзнѣ и заставляющимъ забывать собственную опасность. Наблюдая эту сторону черногорца ближе, вы замѣчаете совершенно другое: это есть обыкновенное спокойствіе и присутствіе духа, что единственно даетъ ему перевѣсъ надъ арнаутомъ и туркомъ. Эти дѣйствуютъ всегда въ превосходномъ числѣ и основываютъ весь свой разсчетъ на первомъ ударѣ, который, дѣйствительно, всегда бываетъ ужасенъ; но малѣйшая неудача этого перваго натиска производитъ въ нихъ разстройство. Въ черногорцѣ вы видите, напротивъ, чрезвычайную выдержанность. Черногорецъ бѣжитъ только тогда, когда потеряны всѣ шансы, т. е. когда долженъ уступить и передъ числомъ, и передъ превосходствомъ положенія непріятеля. Арнаутъ же и турчинъ бѣгутъ иногда въ громадныхъ массахъ подъ впечатлѣніемъ напрасной паники. Вся исторія Черногоріи представляетъ непрерывную цѣпь большихъ и малыхъ битвъ, въ которыхъ они одерживали побѣды надъ громаднымъ большинствомъ, начиная отъ болѣе извѣстнаго намъ времени владыки Петра I до послѣдней войны 1876—78 г. Въ черногорскомъ войскѣ вы видите рядомъ съ безумною личною храбростью, вполнѣ разумное, разсчитанное дѣйствіе каждой единицы, чѣмъ устраняется необходимость строгой дисциплины и точной команды. Черногорецъ никогда не теряется въ бою и не увлекается до безумія. Это всегда спасаетъ его въ бою съ ничего невидящимъ передъ собою арнаутомъ.
Такого рода храбрость, ни на одну минуту не потемняющая человѣку разума, который въ самую критическую минуту указываетъ ему выходъ, конечно, представляетъ собою не одно дикое увлеченіе въ родѣ страстнаго опьяненія, доводящаго человѣка до забзенія самого себя, а — разумную силу, для сохраненія которой требуется громадное напряженіе. Приведенные факты указываютъ, что это напряженіе силы воли, устремленное къ обладанію самимъ собою, бываетъ такъ сильно, что, едва минуетъ необходимость напряженія, мѣсто его заступаетъ совершенный упадокъ воли, выражающійся, въ крайнихъ случаяхъ, разстройствомъ разсудочной способности.
Подъ видомъ наружнаго спокойствія и тупаго равнодушія, съ какимъ черногорецъ относится; къ бою, скрывается страшная внутренняя работа его надъ самимъ собою. Нѣтъ, не дичь скрывается подъ этою храбростью; ея основу составляетъ не инстинктивное увлеченіе, жажда крови, а необыкновенная сила воли и глубокое сознаніе важности и высоты той цѣли, для которой человѣкъ рѣшается жертвовать собою.
Этотъ-то фактъ вмѣстѣ съ наблюденіями другихъ чертъ характера черногорца внушилъ намъ мысль, высказанную въ предисловіи, что способность и энергія черногорца, выражающіяся теперь только въ войнѣ, проявятъ себя въ полной силѣ мирной жизни, еслибъ только миръ этотъ былъ ему обезпеченъ удовлетвореніемъ его справедливыхъ требованій, составляющихъ необходимое условіе его существованія, и огражденіемъ отъ покушеній на его благосостояніе его хищныхъ и безпокойныхъ сосѣдей.
Въ то же время, это даетъ намъ увѣренность, что всѣ усилія Австріи и ея заплечныхъ компаніоновъ — задушить эту маленькую политическую единицу, носящую названіе Черногоріи, могутъ разбиться объ ея твердыя скалы и энергическую волю ея способнаго и энергичнаго народа.
Сообщимъ теперь нѣкоторые эпизоды боя, собранные нами послѣ на мѣстѣ.
Надобно замѣтить, что черногорское войско подвигается ли впередъ, пробираясь подъ всевозможными прикрытіями, пригодными только для отдѣльныхъ единицъ или маленькихъ группъ, какъ, напр., нѣсколько кустовъ, кучка деревъ или высунувшіеся изъ земли камни, или принимаетъ ударъ на себя, — никогда не образуетъ сомкнутаго строя. Эти разсыпанныя единицы собираются въ плотную массу только тогда, когда всѣмъ нужно ударить на юришъ (штурмъ) въ одинъ пунктъ, напр., на баттарею, или когда нужно отворить себѣ путь черезъ плотную массу непріятеля.
Въ бою всякій имѣетъ свою особую позицію за деревомъ или за камнемъ, но связь поддерживается тѣмъ, что никто не упускаетъ изъ виду своего ближайшаго товарища и всякій слѣдитъ за общимъ ходомъ дѣла; всѣ руководятся трубачемъ, котораго держитъ при себѣ командиръ. Затѣмъ отдѣльныя части баталіона, сотни, идутъ за своимъ барьяктаромъ, иногда наперекоръ командъ офицера. Поэтому выборъ барьяктара бываетъ всегда строже, чѣмъ офицера. Барьяктаръ и не гонится за титуломъ офицера; старый барьяктаръ — главная сила его сотни. Сотня иногда не знаетъ, гдѣ ея офицеръ, но зорко слѣдитъ за своимъ барьякомъ и, гдѣ увидитъ его, несется туда, не слушая ничьей команды. Если барьяктаръ вскочилъ на шанецъ и воткнулъ тамъ свой барьякъ, будетъ тамъ вся сотня его, а за нею, конечно, послѣдуетъ и остальное войско. Поэтому взять черногорскій барьякъ непріятелю насколько важно, настолько и опасно. Въ первомъ бою у одного барьяка борьба шла около получаса. Это былъ какъ бы отдѣльный бой. Въ то время, какъ весь тотъ баталіонъ дѣйствовалъ неособенно азартно и не имѣлъ почти урона убитыми и раненными, около барьяка убито было двое, а со стороны арнаутъ изъ-за него погибло до десятка. Если войско почему.нибудь слабо, какъ, напр., въ первомъ бою одинъ баталіонъ былъ слабъ вслѣдствіе дурнаго содержанія, тогда барьяктаръ всегда рискуетъ быть оставленнымъ. Одинъ барьяктаръ изъ упомянутаго слабаго баталіона, не принимая въ соображеніе этого обстоятельства, выскочилъ впередъ, за нимъ послѣдовалъ его, офицеръ и только немногіе изъ ихъ сотни, и они остались бы одни, еслибъ не присоединилось нѣсколько отчаянныхъ головъ изъ другихъ сотенъ: въ такомъ положеніи они остались до конца боя; баталіонъ ретировался, не подавши имъ никакого знака, и спасеніемъ своимъ они обязаны, отчасти, своей отчаянной храбрости, а, главнымъ образомъ, отряду величанъ и шекуларцевъ, которые, стоя надъ ними и надъ непріятелемъ, мѣткою стрѣльбой сверху сбивали внизъ послѣдняго.
Замѣчательно, что арнауты въ оба боя не выносили съ собою ни одного барьяка, хотя имѣютъ ихъ на сотню по нѣскольку. Видимо, что они не увѣрены были въ себѣ; они впередъ знали, что не одинъ изъ этихъ барьяковъ дополнилъ бы коллекцію черногорскихъ трофеевъ. Они не носили даже богатаго оружія, какъ бывало прежде, и имѣли при себѣ только ружье, револьверъ или пистолетъ безъ всякихъ украшеній и простой ножъ. Это со стороны арнаутъ, такъ сказать, косвенное, молчаливое признаніе превосходства надъ собою черногорцевъ.
Роль офицера здѣсь почти не отличается отъ роли простаго войника; не нося ружья (нѣкоторые впрочемъ носятъ съ собою маленькія ружья), они, съ саблею въ рукахъ и револьверами за поясомъ, кидаются въ массу непріятеля, подавая примѣръ личной храбрости, что можетъ сдѣлать всякій рядовой. Поэтому въ два боя убито 3 офицера и нѣсколько ранено, а и всего ихъ немного — 1 на каждую сотню.
Положеніе командира отличается тѣмъ, что онъ распоряжается порядкомъ боя; а когда порядокъ смѣшается и баталіонъ кучей идетъ на юришъ или принимаетъ на себя ударъ непріятеля, онъ бьется, какъ и всѣ.
Вообще, здѣсь номинальныя степени достоинства играютъ второстепенную роль передъ личными качествами командующаго. Случалось, что простой черногорецъ увлекалъ войско помимо распоряженія и воли командира, и это никѣмъ не было судимо, какъ нарушеніе правила субординаціи, и считалось естественнымъ и потому правильнымъ дѣломъ! Поэтому въ батальонѣ всегда имѣется единство команды: если командиръ слабъ, то найдется кто-нибудь вмѣсто него. Понятно, конечно, что чѣмъ способнѣе командиръ, тѣмъ стройнѣе должно идти дѣло, и наоборотъ. Здѣсь отсутствіе строгой дисциплины не оказываетъ большаго вреда, тогда какъ при соединенномъ дѣйствіи нѣсколькихъ батальоновъ и вообще большихъ массъ войска, которыя должны дѣйствовать на значительномъ отдаленіи, это отсутствіе субординаціи и строгой дисциплины производитъ большой разладъ. Въ бывшихъ, при мнѣ, двухъ бояхъ, при всей удачности ихъ исхода, нельзя не замѣтить, что въ общемъ они представляютъ одиночныя дѣйствія отдѣльныхъ батальоновъ и отнюдь не стройное дѣйствіе одного цѣлаго войска. Хотя я сдѣлалъ оговорку въ томъ смыслѣ, что эти два боя не считаю настоящими сраженіями слѣдовательно, отнимаю у себя право по нимъ дѣлать какіе-либо выводы; но, тѣмъ не менѣе, такіе прецеденты, какъ сраженіе въ Дугѣ въ 1877 году, на Морачѣ тогда же, и еще нѣкоторыя даютъ основаніе видѣть въ этомъ органическій недостатокъ системы, а не отдѣльные случаи.
Система эта не составляетъ что-либо связанное съ черногорскою народностію; она можетъ быть измѣнена военными реформами; постановкою войска на регулярную ногу нисколько не трогая народнаго характера все равно, какъ нашъ солдатъ въ нѣмецкой униформѣ остался чисто-русскимъ, не менѣе чѣмъ допетровскій стрѣлецъ, или еще ближе: какъ румынскій солдатъ, вышколенный воспитанниками Мольтки, не пересталъ быть румыномъ. Слѣдя и въ военной жизни преимущественно проявленія народнаго характера, перейдемъ къ тѣмъ явленіямъ, въ которыхъ ясно отражаются черты народнаго духа.
Юноша менѣе чѣмъ 20 лѣтъ, тонкій, сухой, видимо еще не сложившійся, очутился лицомъ къ лицу съ арнаутомъ громаднаго роста, массивнымъ, съ лицомъ, которое горѣло румянцемъ, не смотря на бьющій ему въ глаза сѣверный вѣтеръ. Оба они заслонились за деревья: юноша какъ бы слился своимъ тошимъ тѣломъ съ деревомъ, за которымъ стоитъ и, уловчиваясь какъ-то, даетъ выстрѣлъ и ранитъ арнаута въ лѣвую руку. Тотъ, какъ уязвленный звѣрь, бросаетъ ружье и кидается впередъ съ громаднымъ можемъ. Съ несчастію черногорца, ружье его, заряжающееся съ казенной части, измѣняетъ ему: механизмъ не выталкиваетъ заряда. Онъ также бросаетъ ружье и кидается навстрѣчу своему противнику съ голыми руками. Съ крикомъ и руганью, оттопыривъ свои рыжіе усы и дерзко уставивъ на юношу свои сѣрые глаза, арнаутъ самоувѣренно несется на него, готовый его разсѣчь пополамъ или раздавить своимъ громаднымъ тѣломъ. Тотъ успѣваетъ однако схватить за руку съ ножомъ и начинаетъ съ нимъ борьбу. Шансы борьбы неравные, хоть, у арнаута и ранена одна рука; помощи ждать не отъ кого, потому что всякій имѣетъ своего партнера, у иного ихъ нѣсколько. Вдругъ со стороны кто-то кричитъ: «глупый! для чего же ты пистолетъ-то бралъ?»
Тутъ только онъ вспомнилъ про пистолетъ, который ему почти противъ его воли засунулъ за поясъ его командиръ, урезонивая словами: «глупый! пригодится гдѣ-нибудь.» И, дѣйствительно, пригодился. Держа одною рукою руку врага съ ножомъ, онъ другою стрѣляетъ въ него въ упоръ и тотъ валится, но еще живъ и, упавъ ницъ и закрывъ лицо рукою, кричитъ «аманъ, аманъ!» (пощади). Но пощады здѣсь не можетъ быть. Не успѣвшій еще зачерствѣть юноша, изъ сожалѣнія, прежде окончательно убиваетъ и потомъ отрѣзываетъ носъ съ губами и усами уже мертвому.
Другой черногорецъ убилъ арнаута и подбѣгаетъ къ нему, чтобы посѣчь и обобрать. Видя это, другой арнаутъ, кричить ему: «стой! это мой братъ» и готовъ выстрѣлить въ него. Но раздается третій голосъ: «а это мой братъ» и арнаутъ валится, не успѣвши спустить курка.
Черногорецъ, одѣтый въ куртку изъ сырой бараньей кожи шерстью вверхъ, приступилъ, чтобъ обобрать арнаута. Взявъ его оружіе и что было въ силавѣ и карманахъ, онъ принимается раздѣвать его, начавъ съ пояса: взявъ за одинъ конецъ, онъ тянетъ его, переворачивая трупъ. Въ это время кидается на него арнаутъ съ ножомъ: не выпуская изъ рукъ пояса, тотъ бѣжитъ за нимъ, какъ веретено съ пряжей, вертится убитый, а арнаутъ вслѣдъ бьетъ его ножомъ, но не глубоко просѣкаетъ его. Конецъ этому положилъ другой черногорецъ, убивши арнаута изъ ружья.
Отрѣзываніе носовъ, замѣнившее прежнее отсѣченіе головъ, составляетъ конечную цѣль войника. Отсѣкая носъ, каждый кладетъ его въ свой силавъ и послѣ представляетъ къ счету; по которому можно приблизительно знать, сколько вообще убито у непріятеля, и сколько кто убилъ, хотя это послѣднее безъ контроля можетъ повести къ ложнымъ заключеніямъ. Есть такіе мастера этого дѣла, что успѣваюгъ посѣчь своихъ и чужихъ, по этому кромѣ отрѣзаннаго носа, требуется доказательство того посредствомъ свидѣтелей. Злоупотребленія бывали такого рода, что посѣкали иногда своего человѣка. При мнѣ сдѣлано было открытіе, что одинъ, въ прошлую войну, совершилъ такого рода продѣлку: его судили за то и посадили въ тюрьму.
Не говоря уже о нравственномъ безобразіи этого обычая, не слѣдуетъ его терпѣть въ виду той напрасной опасности, которой подвергаетъ себя въ это время человѣкъ; все равно, какъ и обираніе трупа вовремя продолжающагося боя. Инымъ кажется мало взять оружіе или тѣ мелкія вещи или деньги, которыя находятся при убитомъ; они немедленно раздѣваютъ трупъ до рубахи, на что требуется не мало времени. Отчасти это практикуется въ видахъ мести арнаутамъ, которые снимаютъ съ убитыхъ даже рубашки; но задача образованныхъ людей Черногоріи стараться поставить свой народъ выше дикихъ понятій и обычаевъ арнаута, живущаго совершенно внѣ всякихъ условій, которыя могли бы образовать умъ и сердце.
Идя въ бой, здѣсь никто не думаетъ о смерти, и впередъ разсчитываетъ, какъ бы побольше убить и посѣчь, не разсчитывая, что, можетъ быть, самому приведется сложить голову или бѣжать.
Когда наше войско было сломлено, во время общаго ретированія, встрѣчаю я на пути идущаго къ мѣсту боя дряхлаго старика безъ ружья, съ однимъ пистолетомъ. «Куда ты идешь?» — спрашиваю его. "Хочу убить какого-нибудь арнаута за то, что въ Гусиньи убили моего сына, отвѣчалъ онъ, и только грозный окрикъ носильщиковъ раненыхъ заставилъ его воротиться назадъ.
Одинъ старикъ изъ Великой, слѣпой и совсѣмъ дряхлый, такъ какъ имѣлъ около 80 лѣтъ, не смотря ни на какія убѣжденія остался тамъ, скрывшись въ картофельную яму. Тамъ его нашли и посѣтили арнауты. Другой старикъ, болѣе бодрый остался вмѣстѣ со своею старухою отсиживаться въ мельницѣ. Видѣвшись съ нимъ послѣ, я спрашивалъ на что онъ разсчитывалъ. «Не думай, чтобъ меня легко имъ взять; у меня было ружье, у старухи пистолетъ и топоръ. Двоихъ уложили бы, непремѣнно, а съ Божію помощію и больше».
Странно было слушать такія рѣчи отъ старика, который представлялъ изъ себя ходячій скелетъ, у котораго въ дугу согнута спина, трясутся руки и ноги, и потухшіе глаза едва смотрятъ изъ-подъ морщинъ. А, между тѣмъ, онъ съ ружьемъ наготовѣ и старуха съ пистолетомъ въ рукѣ спокойно высидѣли все время, покуда вокругъ нихъ совершалась чисто адская работа: крики и стрѣльба болѣе тысячи бѣснующихся арнаутъ среди дыма и пламени. Они жгли все, и только эта мельница осталась цѣла какимъ-то чуднымъ случаемъ.
Какая картина и какіе нравы!
Въ Черногоріи если бъ дозволили, пошли бы въ бой всѣ дѣти отъ 10 лѣтъ, пятнадцати и даже четырнадцати-лѣтніе участники въ бою и теперь.
Когда наше войско, соскочивъ съ Бати, понеслось на непріятеля, стоявшаго на пепической равнинѣ, былъ тутъ и четырнадцати-лѣтній мальчуганъ. На пути привелось перескакивать черезъ довольно высокую каменную стѣну; юный воинъ никакъ не могъ перескочить, потому что въ общемъ стремленіи всѣ его сталкивали. Онъ оставался въ такомъ критическомъ положеніи до тѣхъ поръ, пока не нашелся какой-то стриць (дядюшка), который прямо его пересадилъ.
Преодолѣвъ эту преграду, онъ, вмѣстѣ съ другими, занялъ позицію за деревомъ и дѣйствовалъ со спокойствіемъ, удивившимъ всѣхъ; по показаніямъ свидѣтелей, онъ убилъ двоихъ. Потомъ увидѣли, какъ онъ, перебѣгая къ другому дереву, упалъ. «Что съ тобой? раненъ»? — спрашиваетъ сосѣдъ. «Нѣтъ — отвѣчаетъ онъ — просто нога подвернулась». Но, сдѣлавъ попытку подняться, онъ упалъ снова: оказалось, что перебита кость въ голени.
Впослѣдствіи я наблюдалъ его въ нашемъ полковомъ лазаретѣ. Онъ переносилъ боль съ чрезвычайнымъ терпѣніемъ съ тѣмъ истинно дѣтскимъ добродушіемъ, которое всѣхъ располагало къ нему. Бывало, спросишь его: «Какъ твоя рана, Мило»? — «У здравле, господара добро» отвѣчаетъ онъ, смѣясь, и тутъ же заявляетъ намѣреніе опять идти въ бой и ужъ непременно посѣчь арнаута.
Такихъ маленькихъ воиновъ у насъ было 5 или 6, и всѣ они наравнѣ съ прочими бились и переносили всѣ трудности военной жизни.
Изъ недавняго времени можно привести много эпизодовъ, въ которыхъ мальчики участвовали въ бою наравнѣ со взрослыми. Такъ близъ Колашина, еще до передачи его Черногоріи, на одно семейство, состоящее изъ отца, троихъ взрослыхъ сыновей его и 14-ти-лѣтняго внука напали около 300 турокъ. Внукъ первый замѣтилъ приближеніе турокъ и потомъ бился вмѣстѣ со всѣми; нѣсколькихъ турокъ убилъ, и самъ, наконецъ, былъ убитъ, вмѣстѣ съ дѣдомъ и двоими дядями; а отецъ уцѣлѣлъ и гнался еще за турками. Теперь его 12-ти-лѣтній братъ иначе не выходитъ, какъ съ пистолетамъ за ножомъ.
Полтора года спустя послѣ войны, я встрѣчалъ много 19 и 18 лѣтнихъ, которые прослужили болѣе трехъ лѣтъ на воинѣ, слѣдовательно, тогда были 15 и 14 лѣтъ.
Въ Черногоріи ребенка, едва онъ поднимается на ноги, лѣтъ 5—6, одѣваютъ уже въ полный черногорскій костюмъ, даже съ силавомъ, который назначается для пистолета. Странно какъ-то видѣть маленькаго человѣчка совершенно въ формѣ взрослаго. Это похоже на то, какъ у насъ нѣкоторые родители любятъ одѣвать маленькихъ дѣтей въ военную униформу, что у насъ однако составляетъ пустую родительскую забаву; здѣсь же это имѣетъ глубокій смыслъ, такъ какъ съ 14 лѣтъ участвуютъ въ бою, еще раньше пріучаются дѣйствовать оружіемъ и съ колыбели начинаютъ испытывать на себѣ дѣйствіе войны.
Вотъ съ какого ранняго времени черногорецъ привыкаетъ къ звуку оружія, пріучается слушать о бояхъ; убійствахъ, сѣченьи головъ и носовъ, о всѣхъ ужасахъ войны, и эти ужасны для его теряютъ постепенно свой грозный смыслъ. Отсюда проистекаетъ его равнодушіе къ бою и убійству: отсюда — его воинственность, которая парализуетъ въ немъ всѣ другія наклонности.
Замѣчаютъ, что рѣдкій изъ черногорцевъ оканчиваетъ какой-нибудь курсъ наукъ, хотя много ихъ отправляется учиться за границу. Но развѣ онъ, молодой и горячій, можетъ спокойно отдаваться наукѣ въ то время, когда его отечество обливается кровью, пуская въ бой и дряхлаго старика, и едва поднявшагося на ноги, не окрѣпшпаго ребенка? Развѣ можно не думать о войнѣ, предаваться мирному настроенью, когда передъ вашими глазами развѣвается кровавое знамя?
IV.[править]
Наконецъ, бой конченъ и установился миръ, не знаемъ только, на долго ли. Первый пылъ прошелъ; начинается разборъ, кто на-лицо, кого нѣтъ справки и розыски; счетъ убитыхъ и раненныхъ. Вчерашнее опьяненіе прошло; предстаетъ во всей наготѣ суровая дѣйствительность: 109 убитыхъ и 115 раненныхъ въ первомъ бою, а во второмъ 32 уб. и 75 ран. Сколько семействъ осиротѣло! О первыхъ, впрочемъ, некому было плакать, потому что были почти всѣ изъ кучъ и братоножичей, а когда еще дойдетъ туда вѣсть? Есть, однако, и тутъ кому поплакать: всплакнетъ свой братъ, товарищъ, если нѣтъ родни. А какъ не быть родни, когда въ войскѣ одно племя, одинъ родъ, — отецъ съ сыновьями, братья родные и двоюродные, дядя съ племянниками?…
Первыхъ убитыхъ привелось брать съ боемъ, такъ какъ они пали на арнаутской территоріи, подъ Новшичами, и въ срединѣ ихъ, и арнауты сначала согласились выдать ихъ, а потомъ, когда наши пришли уже на мѣсто, отказали. Поднято было 52 тѣла, а еще столько же осталось. Головы были у всѣхъ отсѣченьи у многихъ порѣзаны руки, видно, что это были павшіе раненные, которыхъ тогда не успѣли вынести, и они защищались, голыми руками хватаясь за ножъ. Одежда снята вся, не исключая нижняго бѣлья. Иные обезображены, изсѣчены не груди, по плечамъ, по рукамъ; должно быть, была борьба! Кажется, и узнать нельзя; а, между тѣмъ, всякій разобралъ своего: кучъ — куча, братоножичъ — братоножича, а родня — родню еще легче.
Сорокъ шесть сразу принесено было на аржаницкое кладбище. На высокомъ холмѣ уединенно стоитъ раскидистая сосна и около нея въ безпорядкѣ разбросаны простыя неотдѣланныя каменныя плиты; это и есть кладбище. Нашлось мѣсто и для новыхъ поселенцевъ.
Въ могилу клали по два и по три; могилки узкія, потому что трудно копать промерзшую землю, да и некогда: нужно снова быть наготовѣ къ бою. Иной, какъ раскинулъ руки, умирая, такъ онъ и закоченѣлъ; при спускѣ въ могилу приводилось ихъ сгибать, ломая. При этомъ шли различныя замѣчанія: у кого, напр., шея втянулась внутрь туловища, значитъ, живому отсѣкли голову, а у кого вытянута, значитъ, былъ тогда уже мертвымъ; y одного вся грудь залита кровью и растеклась по бокамъ и на спину; видно, что долго мучился, истекая кровью; у другаго, напротивъ, маленькая рана на лѣвой сторонѣ съ небольшимъ подтекомъ крови: быстрая смерть заледѣнила ее и не дала много разлиться.
Каждый трупъ былъ внимательно осмотрѣнъ, истолкована каждая рана, соображены всѣ примѣты- потомъ бережно спускаютъ, засыпаютъ, и все кончено. Здѣсь нѣсколько священниковъ, которые участвовали въ бою. Одинъ изъ нихъ офицеръ, попъ Никола, посѣкъ саблей нѣсколькихъ человѣкъ и только какимъ-то чудомъ спасся, оставшись невредимымъ, тогда какъ около него убито нѣсколько человѣкъ. Есть священники, но отпѣть погребеніе некому, потому что священникъ въ войскѣ не имѣетъ при себѣ ничего, кромѣ оружія. Отпѣваніе поэтому совершено было послѣ.
Тяжело было видѣть, когда два сына опускали въ могилу своего отца. Долго они крѣпились, не проронивъ ни слезинки, но, когда опустили тѣло, одинъ изъ нихъ съ крикомъ кинулся въ могилу; его едва могли ухватить. Какія страшныя рыданія вырвались изъ этой груди! Его оттащили. Тогда оба брата, обнявшись, упали на колѣни и, стискивая другъ друга, рыдали, какъ малыя дѣти по матери. Наконецъ, ихъ подняли и силой повели съ кладбища.
Я знавалъ этого старика: онъ былъ 60-ти лѣтъ, но по виду можно было дать ему 40 съ небольшимъ, родомъ изъ Фунданы и магометанскаго исповѣданія, говорилъ по-сербски и по-арнаутски одинаково; прежде бился за турокъ противъ черногорцевъ, а теперь, вмѣстѣ съ ними, погибъ въ бою съ арнаутами. Сыновья его пришли раньше съ войскомъ; а онъ, какъ извѣстный юнакъ, не вытерпѣлъ оставаться дома и пришелъ всего за нѣсколько дней до боя. Онъ былъ олицетворенное добродушіе: турокъ по исповѣданію, онъ не имѣлъ ни тѣни магометанскаго фанатизма; разсуждалъ здраво, въ каждой его рѣчи видна была большая опытность и обдуманность, и былъ былъ до послѣдняго времени извѣстенъ своимъ юначествомъ. Впрочемъ, онъ говорилъ, что когда-то родъ его былъ православный; поэтому онъ никогда не питалъ вражды противъ христіанъ и дѣтямъ дозволилъ принять христіанство.
Съ мертвыми легко справляться; но куда дѣвать раненныхъ? На Андріевицѣ 10 домишекъ, изъ которыхъ каждый вмѣщаетъ въ себѣ корчму и лавку, даже сами хозяева не имѣютъ своей комнаты. Здѣсь все полно каждый день отъ постоянно проходящаго люда то въ войско, то изъ войска. Рѣшено размѣстить ихъ въ Бойдвичахъ, въ двухчасовомъ разстояніи отъ Андріевицы, гдѣ уцѣлѣло нѣсколько домовъ. Поручается устроить это дѣло тамошнему священнику. Отправляюсь туда и я. Средствъ никакихъ. Беру изъ лавки нѣсколько аршинъ холста: Божо Петровичъ, прибывши какъ разъ наканунѣ боя, даетъ двѣ своихъ собственныхъ рубашки тонкаго полотна; это, мы будемъ класть на раны, а холстомъ перевязывать сверху, думаю я, не зная еще числа раненныхъ. Погода, надобно замѣтить, отвратительнѣйшая. Послѣ не долго державшагося снѣга и морозовъ, настала оттепель, и начались непрерывные дожди. Рѣки вздулись такъ, что большая часть мостовъ была снесена, и за оставшіеся нужно было бояться, что вотъ-вотъ понесетъ и ихъ, и тогда у насъ прекратилось бы всякое сообщеніе съ войскомъ. Земля такъ пропиталась водою, что куда ни ступишь, всюду нога тонетъ выше щиколки, всюду изъ земли бьютъ ключи; а потоки обратились въ бурныя рѣки, падающія по чрезвычайно крутымъ склонамъ. Перескакивая ихъ въ болѣе узкихъ мѣстахъ, вы рискуете упасть и ужъ болѣе не вернуться.
Стаи журавлей, гусей и утокъ положительно закрываютъ небо и тысячами вьются, какъ будто спугнутые какой-то страшной катастрофой, не зная куда дѣваться; чайка-буревѣстникъ назойливо кричитъ и падаетъ на землю. А дождь все льетъ. Злорѣчица давно уже перестала быть мирною рѣчушкой, убаюкивающей своимъ однообразнымъ журчаніемъ, теперь она высокимъ мутнымъ валомъ идетъ во всю ширь долины, и по ней несутся цѣлыя деревья, ударяясь о покрытыя водой скалы и перевертываясь съ корней на вершину и обратно. Единственный, оставшійся на ней, мостъ дрожитъ, съ одной стороны рѣка уже обошла его и ринулась потокомъ, ростущимъ поминутно.
Дѣйствительная опасность вмѣстѣ съ общею грозною и мрачною картиной природы производила гнетущее впечатлѣніе; а тутъ еще совершенная безпомощность.
Раненные начали прибывать часу въ 3-мъ послѣ полудня на лошадяхъ и на носилкахъ. Всѣхъ домовъ мы нашли 11, и въ томъ числѣ были весьма тѣсные, а раненныхъ принесли уже 75, и еще должны прибыть; при нихъ до 140 носильщиковъ и провожатыхъ. Начинаемъ осмотръ и перевязку. Обошли 8 домовъ и то съ большимъ рискомъ, потому что дома разбросаны на большомъ пространствѣ, и между ними потоки, переходъ черезъ которые въ темнотѣ положительно невозможенъ; поэтому, привелось отложить остальныхъ на завтра. Въ добавокъ ко всему нечѣмъ кормить. Посланные за хлѣбомъ въ село, гдѣ были хлѣбныя печи, не вернулись; а, между тѣмъ, раненные не ѣли уже двое сутокъ. Дали имъ по 50 драмъ ракіи и до кусочку скорупа; чтобы дать хоть какую-нибудь работу празднымъ желудкамъ, о носильщикахъ же мы и не думаемъ; а они, между тѣмъ, столько же времени голодали и утомлены до изнеможенія переноскою раненныхъ по такому пути, но которому едва подъ силу пройдти и порожнему человѣку. Лошадямъ и подавно нѣтъ никакого корма. Избы переполнены; раненные стонутъ отъ боли, здоровые ноютъ отъ голода и отъ того, что некуда приклонить голову; въ семьяхъ, гдѣ они помѣщены, плачь, потому что негдѣ повернуться. Дѣтей съ рукъ нельзя пустить, а на дворъ носа нельзя показать. Мучительная была ночь!
На другой день былъ принесенъ хлѣбъ; раненныхъ накормили и здоровымъ дали по трети фунта хлѣба; а вмѣстѣ съ тѣмъ пришло распоряженіе немедленно нести раненныхъ въ другое мѣсто: найдено помѣщеніе болѣе удобное въ двухъ селахъ ближе съ Андріевицѣ. Какъ ни тяжела была эта вторая переноска, но другаго исхода не было. Погода стала нѣсколько лучше; захолодало и рѣки упали.
Удивительная живучесть въ людяхъ! одинъ раненный, съ пробитою въ двухъ мѣстахъ грудью, утромъ 2 раза выходилъ изъ избы безъ посторонней помощи; потомъ собирался сѣсть на лошадь и въ этотъ моментъ почувствовалъ себя нехорошо, а черезъ минуту былъ уже мертвый. Одинъ ѣхалъ на лошади и умеръ на дорогѣ. На Андріевицу привезли его трупъ, который тамъ же схоронили. При немъ былъ 16-лѣтній его племянникъ. Все время, покуда ему копали могилу, племянникъ лежалъ возлѣ него, тихо рыдая, онъ все смотрѣлъ въ лицо мертвецу, приподнявъ закрывавшую его струку, и зарыдалъ, какъ ребенокъ, когда его собрались опускать въ могилу. «Что плачешь? — говорятъ ему товарищи — возьми вонъ струку, покройся ею; ты дрожишь, какъ собака; да возьми кстати и ружье; ты вѣдь не получилъ изъ войска; будетъ бой, побьешься; а не будетъ, отнеси домой.»
Еще одного оставили по пути въ одномъ домѣ; остальные благополучно прибыли въ отряженныя для ихъ пребыванія села Забрдье и Слатину, гдѣ имъ приготовлены были и постилка, и пища, и размѣстились они въ 20 домахъ, только носильщики голодали и еще третій день, не получивъ ничего, кромѣ 1/3 ф. хлѣба. Для лѣченія ихъ черезъ недѣлю явились 9 человѣкъ братьевъ Иличковачей, которые давно уже практикуютъ эту профессію — перевязки ранъ, складыванія костей, выниманія пуль и вообще лѣченія раненныхъ. Отряжены были люди для веденія хозяйства. Сначала были всѣ голы и грязны, потомъ и эта часть была приведена въ порядокъ, когда изъ Цетинья прислали бѣлье и всѣ спальныя принадлежности. Пища была отличная: по 1 1/4 ф. мяса и столько же пшеничнаго хлѣба, кофе и ракія. Въ помѣщеніяхъ наблюдалась чистота и слѣдили за хорошею вентиляціею. Нужно отдать полную справедливость Божу Петровичу въ томъ, что онъ всю заботу приложилъ къ тому, чтобы поставить въ возможно лучшее положеніе раненныхъ.
Такимъ образомъ, умѣніе доморощенныхъ хирурговъ, хорошее содержаніе раненныхъ и уходъ за ними сдѣлали то, что раненные наши стали быстро поправляться и выздоравливать; такъ что, когда вторичный бой далъ намъ еще болѣе 70 человѣкъ, то отъ перваго боя осталось мало, и новые могли размѣститься безъ натяжки въ тѣхъ не самыхъ домахъ. Изъ 200 почти раненныхъ умерли въ теченіе лѣченія двое, и двое умерли тотчасъ, какъ только были принесены. Для окончательнаго излѣченія человѣкъ 50 переведено и перенесено въ госпиталь въ Подгорицу, гдѣ нѣкоторые остаются еще и теперь. Благодаря внимательному уходу, между раненными не появлялась никакая болѣзнь, тогда какъ въ окрестности и въ войскѣ былъ спорадическій тифъ.
Отрадно было также видѣть хорошее отношеніе къ раненнымъ домохозяевъ, не смотря на крайнее стѣсненіе, которое пришлось имъ терпѣть, и даже на ущербъ, понесенный имъ, такъ какъ для отопленія порублено у всѣхъ много лѣсу, а у иныхъ въ началѣ взяты были безвозмездно солома и сѣно; иные при всемъ томъ давали еще имъ свои покрывала, покуда не принесены были изъ Цетинья.
Въ характерѣ раненныхъ, рядомъ съ терпѣливостью перенесенія боли отъ ранъ, я замѣтилъ нѣкоторую требовательность. Такъ случалось, что не доставало водки, (иногда негдѣ было и купить), раза 2 выдавали мяса по 1 литрѣ (не много болѣе 1/2 ф.) — и жалобамъ не было конца. Жаловались, что не даютъ табаку, тогда какъ слѣдовало запретить вообще куренье, потому что множество изъ нихъ страдало отъ кашля, отъ чего кашель усиливался и еще больше бередилъ раны. Въ этомъ отношеніи черногорцы избалованы были русскимъ обществомъ Краснаго Креста, которое содержало раненныхъ, можно сказать, съ роскошью за то всякій черногорецъ, побывавшій на его попеченіи, не можетъ вспомнить объ насъ, чтобъ не расточиться въ похвалахъ и благодарности. А какое теплое воспоминаеніе осталось о сестрахъ милосердія! И какъ это пришлось по характеру черногорцу называть сестрою ухаживавшую за нимъ женщину, когда для него, послѣ матери, нѣтъ существа ближе сестры.
Чтобы не возвращаться болѣе къ раненнымъ, я забѣжалъ впередъ и оставилъ общій ходъ жизни войска, тогда какъ здѣсь также есть, что отмѣтить.
Забота о раненныхъ всецѣло ложилась на людей, стоящихъ внѣ войска. Войско же, отправивъ своихъ раненныхъ попрежнему предавалось обычной лагерной жизни съ ея безконечнымъ досугомъ, нарушаемымъ тревожными ожиданіями новаго боя, съ ея вечерами, сопровождаемыми шумной бесѣдой, воспоминаніями о старинѣ и недавнемъ прошломъ, разсказами о себѣ и другихъ въ только что минувшихъ двухъ бояхъ, пѣснею послѣ подъ гуслу, хорошей выпивки и сытнаго ужина. За исключеніемъ помѣщенія, которое было почти подъ открытымъ небомъ, содержаніе войска было хорошо; 1/2 оки пшеничнаго хлѣба и столько же мяса; а изъ бараньихъ шкуръ для плохо одѣтыхъ пошиты были безрукавныя куртки шерстью вверхъ или внизъ; какъ кому заблагоразсудится. Мѣстнымъ васоевицкимъ баталіонамъ также стали давать понемногу кукурузнаго зерна, которое они сами мололи дома, и иногда давали мяса. Даже къ холоду всѣ какъ то притерпѣлись; хотя въ пришлыхъ баталіонахъ стали чаще заболѣванія острымъ воспаленіемъ горла и легкихъ и горячкой съ тифознымъ характеромъ.
Ближе всего, конечно, было поговорить о томъ, что для всякаго имѣло самый живой интересъ, о прошломъ боѣ. Прислушиваясь къ этимъ разговорамъ, я замѣтилъ, что лично о себѣ всякій разсказываетъ съ азартомъ только въ первыя минуты, въ моментъ страстнаго опьяненія. Затѣмъ разсказывается уже по требованію кого-либо и то совершенно спокойной и безъ малѣйшаго хвастовства. Правду сказать, въ присутствіи своихъ людей и трудно хвастать.
Всякій относился съ должнымъ уваженіемъ къ заслугѣ и подвигамъ другаго; ни тѣни зависти. Кому не удалось ничѣмъ отличиться, онъ радовался величію своихъ товарищей. Видно было, что все это не новички, и бой никому не новое дѣло. Опять и послѣ боя такое же сдержанное, спокойное настроеніе, какъ и передъ боемъ. Что еще больше: противъ арнаутъ ни малѣйшаго озлобленія, а, напротивъ, восхваленіе ихъ юначества. По храбрости они ставятъ арнаута выше себя, а только онъ дикій и глупый и потому гибнетъ; черногорецъ же лукавъ. Съ какимъ чувствомъ они разсказываютъ, какъ жалко было смотрѣть; когда убьютъ одного, а другой подбѣжитъ и поцѣлуетъ его на прощаніе, или какъ жалостно иной молитъ, чтобъ не отсѣкали носъ. Жаль; а нельзя иначе: на то и бой.
Что касается лицъ начальствующихъ, то въ нихъ еще больше этой терпимости къ непріятелю. Во второмъ бою множество арнаутъ легло на нашей территоріи (отсѣчено 220 носовъ); поэтому воевода Марко послалъ имъ сказать, что они свободно могутъ убрать тѣла своихъ если не они того и сдѣлаютъ, то призоветъ изъ Подгорицы или Никшича ходжу и похоронить ихъ съ помощью его по магометанскому обряду.
Къ прогнанію пепичскихъ и аржаницскихъ арнаутъ побудила крайность: они слишкомъ безсовѣстно воспользовались предоставленною имъ свободой. И тогда провожая ихъ до границы въ скверную погоду, (это было за день до перваго боя) черногорцы на рукахъ несли имъ дѣтей, завертывая ихъ въ свои струки, и выражали свое сожалѣнія въ видѣ упрѣка начальству: зачемъ оно такъ жестоко поступило съ ними. Такое сожалѣніе вызвалъ въ нихъ плачъ женщинъ и дѣтей; тогда какъ мужчины, какъ бѣшеные, скакали на лошадяхъ, кричали на своихъ челядинцевъ, подгоняя ихъ впередъ, и то и дѣло стрѣляли изъ револьверовъ, видимо, питая въ душѣ злобу и въ то же время стараясь показать полное пренебреженіе. Простодушному черногорцу не было до того дѣла; ему было только жаль того, кто дѣйствительно заслуживалъ состраданія.
И рядомъ съ такою гуманностью, съ такою справедливостью къ другому, даже къ чуждой и враждебной народности, вы встрѣчаете пристрастіе племенное, несправедливое отношеніе къ другому племени, доходящее почти до вражды, выражающееся несправедливыми отзывами другъ о другѣ.
Когда, въ первомъ бою такъ несчастно погибли кучи и братожичи чисто по своей волѣ, такъ какъ безъ команды кинулись впередъ и совершенно вопреки плану погнались за непріятелемъ за Новшичи и даже за нихъ, не справляясь о томъ, что дѣлается въ другихъ мѣстахъ; не смотря на это они тотчасъ крикнули: «васоевичи измѣнили!» Это обвиненіе основывалось на томъ, что васоевицкій баталіонъ не поддержалъ ихъ. Но онъ и не зналъ, что они бьются и еще меньше могъ предполагать, что они зайдутъ такъ далеко; тогда какъ братожичи знали объ отступленіи того баталіона и потому обязательно должны были не идти дальше.
Явное негодованіе было заглушено; но враждебное настроеніе осталось.
Во второй бой кучи и братожичи не были посланы въ помощь тодорову васоевицкому баталоіну; они защитили только послѣ баталіоны пена Дюка и Трифунв, которые помогали Тодору. Васоевичи объяснили это нежеланіемъ помочь. «Марко — говорили они — самъ кучъ и потому жалѣетъ своихъ». Этого не было: изъ кучъ и братожичей опять было сравнительно съ другими довольно раненыхъ, хотя не было убитыхъ (убитъ одинъ какъ-то случайно, въ серединѣ войска вблизи Марка); и они дѣйствительно спасли два баталіона, хотя, правду сказать, ихъ можно бы дѣйствительно пожалѣть, потому что послѣ перваго боя отъ этихъ двухъ баталіоновъ осталось только немного больше половины.
Въ прежнія времена всѣ черногорскія племена враждовали одно съ другимъ изъ-за увуого-нибудь случайного убійства и по нѣскольку лѣтъ воевали, вслѣдствіе чего на нѣсколько лѣтъ не было прохода одному племени черезъ землю другаго. Теперь этого нѣтъ; государственное начало одержало верхъ надъ племеннымъ; но оно не должно остановиться на этомъ; ему предстоитъ задача примирить эту вражду, не довольствуяся однимъ преимуществомъ, и отчасти оно уже идетъ къ этой цѣли. Но среди племени есть также воюющіе элементы — родъ съ родомъ.
Это одно изъ несчастнѣйшхъ явленій въ жизни Черногоріи, о которомъ въ другомъ мѣстѣ мы поговоримъ подробнѣе; теперь же мы остановимся на немъ, какъ на явленіи, имѣющемъ связь и съ военною жизнію.
Неудивительно намъ то, что всякую неудачу никто не хочетъ принятъ на свой счетъ и старается свалить вину на другаго. Естественно, что, при племенномъ антагонизмѣ, одно племя сваливаетъ на другое; при враждѣ родовъ, эти послѣдніе обвиняютъ другъ друга. Меня поражаетъ въ этомъ случаѣ грозное слово: «измѣна»; т. е. умышленная выдача съ цѣлію погубитъ окончательно или заставить жестоко пострадать или же скомпрометировать, опозорить.
Это тамъ часто повторяется въ боевой исторіи Черногоріи, что невольно задумаешься надъ вопросомъ: «Ужъ и въ самомъ дѣлѣ не Вуки-ли Бракховичи дѣйствуютъ во всѣхъ этихъ несчастныхъ случаяхъ?»
Въ тѣхъ случаяхъ, которые мнѣ извѣстны, я вижу только ошибки, изъ которыхъ часть падаетъ на отдѣльныя лица или отдѣлы войска, а часть составляетъ указанный выше недостатокъ военной системы, именно недостатокъ единства плана и тѣсной связи частей войска. Правда, иногда черногорцы быстротою движеній совершаютъ чудеса, но планъ долженъ основываться не на форсированныхъ дѣйствіяхъ, особенно когда войска истощены и неблагопріятны мѣстности, а на разсчетѣ нормальныхъ движеній и усилій. Думаю, что измѣнъ этихъ въ настоящее время и не бываетъ. Но для меня фатально въ этомъ случаѣ даже допущеніи мысли о возможности измѣны, что я замѣтилъ и въ цѣлой сербской исторіи.
Вукъ Бракховичъ, какимъ онъ является въ народномъ преданіи (конечно, несогласный съ исторіей), есть типъ, созданный болѣзненно направленной фантазіей сербскаго племени, вслѣдствіе многихъ страданій, претерпѣнныхъ имъ отъ чужихъ и своихъ; этотъ страшный призракъ отъ косовской битвы до послѣдняго времени не перестаетъ, пугать безъ того запуганную народную фантазію и заставляетъ подозрѣвать измѣну тамъ, гдѣ ея нѣтъ и не можетъ быть.
А, вмѣстѣ съ тѣмъ, возможность такого представленія въ народной фантазіи должна имѣть также свое основаніе. Она заключается въ томъ, что до сихъ поръ сербскій народъ подѣленъ на части, и никто не видитъ, гдѣ его настоящее отечество: въ Сербіи или въ Черногоріи? а, можетъ быть, и въ Австріи. И съ какою легкостью совершаются здѣсь переходы изъ одной земли въ другую, какъ легко перемѣнять одно отечество на другое. Да и не все ли равно въ самомъ дѣлѣ? Этоъ частный космополитизмъ т. е. подѣленіе отечества на нѣсколько земель — ведетъ къ нѣкоторому индиферентизму по отношенію къ отечеству. И недостатокъ этого чувства развязываетъ человѣка передъ его временнымъ отечествомъ. У большинства здѣсь привязанность къ племени и роду гораздо сильнѣе, чѣмъ въ цѣлой Черногоріи. Это сознаютъ инстинктивно всѣ, и потому такъ легко, также инстинктивно произносится обвиненіе въ измѣнѣ. Короче сказать: кто указываетъ на недостатокъ патріотическаго чувства.
Если некому было оплакивать павшихъ въ первомъ бою кучъ и братоножичей на мѣстѣ, то страшными рыданіями, какъ разсказываютъ, огласилась Подгорица; потомъ, проходя черезъ Братаножичи, спустя два мѣсяца, я всюду слышалъ, такъ называемое, куканье — причитанья по покойникѣ, сопровождаемый истерическими криками и плачемъ. А послѣ втораго боя — закукали — косоевицкія жены. Каждый день отъ зари начинается это куканье и продолжается почти до полдня. Однажды, проходя отъ Андріеницы въ Краме, гдѣ на моемъ попеченіи находилась нѣсколько тифозныхъ, я слышу страшный крикъ мужскимъ голосомъ, какъ будто на кого-то напали, и онъ призываетъ на помощь. Невольно останавливаюсь и хочу идти туда, но на пути спрашиваю, что это такое: «Это кукаетъ Дрндаръ — отвѣчаетъ мнѣ — отецъ того момка, что замерзъ въ войскѣ». Страшное впечатлѣніе производитъ это куканье: сначала идетъ причитанье, т. е. перечисленіе заслугъ умершаго и выраженіе того, что потеряли въ немъ — юнака, брата, сына и т. д. и потомъ, какъ припѣвъ идутъ крики: «Ой-ай!…» Эти крики идутъ изъ глубины груди и тамъ сильны, что слышатся на далекое разстояніе и прерываются по временамъ плачемъ и стонами, доходящими до истерики. Рядомъ съ истиннымъ чувствомъ тутъ есть, конечно, доля обрядности. Поэтому, какъ обрядъ, оно производитъ непріятное впечатлѣніе и болѣе благоразумные люди его сдерживаютъ; а въ войскѣ онъ теперь, положительно запрещается, потому что нехорошо дѣйствуетъ на духъ войска. Та же мѣра примѣняется въ Цетинья и въ другихъ городахъ. При этомъ есть еще одинъ безобразный обычай — царапать себѣ лицо до крови въ знакъ сожалѣнія.
Есть, однако, женщины, которыя въ этихъ случаяхъ выказываютъ удивительную твердость духа. Мнѣ случилось бытъ при похоронахъ одного братоножичскаго офицера, Божи Перутина, умершаго на четвертый день послѣ того, какъ его принесли въ лазаретъ. Мать застала его еще въ живыхъ; она провела съ нимъ ночь, и потомъ онъ умеръ у нея рукахъ; умеръ тихо, точно заснулъ. Что было въ первый моментъ, не знаю, но при похоронахъ она распоряжалась всѣмъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Исцарапала и она себѣ лицо, рыдала нѣсколько минутъ надъ могилой, но потомъ, тутъ же обратилась ко всѣмъ съ рѣчью, которая могла быть вложена въ уста любой древней римлянки: «Я схоронила теперь втораго сына; вмѣсто него я имѣю внука, который не будетъ хуже его: а вотъ и третій — говорила она, указывая на парня лѣтъ 17, ея же сына, который пришелъ съ ней — пусть и онъ умретъ, только тою же славною смертію, какъ его братья. Вѣрьте — произнесла она весело — мнѣ и его не жаль, если то нужно для пользы господаря (князя) и его державы, и если такъ судилъ Богъ. Не будь у меня внука, я и сама пошла бы вмѣстѣ съ ними; а теперь нужно поднять на ноги еще одного сокола: пусть онъ отмститъ Божа Перутина.»
Высокая фигура ея приняла какую-то торжественную позу; выраженіе лица спокойное, какъ у классической статуи, черты нѣсколько суровыя, голосъ мужской и твердый. Какъ мало разницы между этой женщиной, пришедшей оплакивать сына, и стоящими у его могилы его товарищами только что воротившимися изъ боя и едва умывшими руки послѣ кровавой рѣзни.
Воротившись на Андріеницу, она угощала водкой собравшихся сослуживцевъ своего сына. Ни тѣни горя не было замѣтно въ ея лицѣ; она продолжала говорить въ духѣ приведенной выше рѣчи, а гости вспоминали все, что зналось изъ жизни только что схороненнаго Божа и его брата, и давно уже погибшаго отца.
Все кончено: однимъ нужно отправляться въ войска, или домой. Тутъ только она обратилась ко мнѣ тихо: «Нѣтъ-ли у тебя того порошка, котораго ты давалъ моему сыну, чтобы спалось? вотъ какъ пошла изъ дому не спала трое сутокъ; боюсь, не сойдти-бы съ ума.»
Это не единственный примѣръ; такихъ матерей вы найдете въ Черногоріи много. Это типъ, созданный жизнію и всею исторіей Черногоріи.
Но судьба черногорской женщины, будь она мать, жена, сестра, никогда не снимать съ себя траура, вѣчно кого-нибудь оплакивать. До сихъ поръ я не встрѣчалъ ни одной женщины, которая пѣла бы веселую пѣсню, а встрѣчалъ ихъ много. Какъ скоро женщина остается одна — пасетъ стада или идетъ съ ношей издалека, она всегда почти поетъ; но вслушайтесь, что она поетъ: это тужба, куканье по умершемъ или по умершихъ. За то и научились онъ складывать эти пѣсни. Иная прямо, безъ всякой передѣлки могла бы быть занесена въ «Горскій Вѣнецъ», замѣчательное произведеніе послѣдняго владыки Черногоріи и поэта Рада.
И такъ удѣлъ всего черногорскаго народа — одной половинѣ вѣчно биться и гибнуть, другой — сиротствовать и оплакивать погибшихъ. Такая жизнь создаетъ народу юнаковъ, но убиваетъ въ немъ все остальное: гражданственность, общестненность, семейственность, вкусъ и т. д.
Гусиньская экспедиція стоила Черногоріи громадныхъ средствъ, а цѣль все-таки не достигнута: она остается въ прежнемъ положеніи и теперь, т. е. должна готовиться къ новой войнѣ и новымъ жертвамъ.
Цетинье, 1880 15 марта.
- ↑ Катунъ — отдаленныя отъ постоянныхъ жилищъ мѣста, куда на лѣто откочевываютъ со скотомъ тѣ члены семьи, на которыхъ лежитъ уходъ за нимъ; тамъ, обыкновенно, выстраиваются жилища изъ досокъ или тонкихъ бревенъ; Катунская нахія пріобрѣла такое названіе отъ того, что когда-то здѣсь были исключительно катуны, тогда какъ постоянныя жилища находились въ болѣе удобныхъ мѣстахъ Зеты.
- ↑ Послѣдній изъ Черноевичей Георгій, въ 1516 г., удалился въ Венецію; а братъ его Стефанъ, отправившись въ Константинополь, принялъ тамъ магометанство; послѣ онъ жилъ близъ Скутари въ мѣстечкѣ Бушате, оттого и назывался — Бушотли; онъ нападалъ на Черногорію, но былъ разбитъ.
- ↑ Подъ именемъ турокъ здѣсь разумѣютъ преимущественно потурченцовъ сербской народности.
- ↑ Скарупъ дѣлается изъ пѣнокъ, снимаемыхъ съ овечьяго и козьяго молока; похожъ на истопленное масло; употребляется какъ и сыръ.
- ↑ Обувь изъ воловьей кожи безъ подошвъ.
- ↑ Бросаніе камня фунтовъ въ 10 и болѣе съ плеча вдаль; состязаются, кто дальше броситъ.
- ↑ Родъ пледа домашняго тканья изъ толстой шерстяной пряжи, шириной въ аршинъ, длиною аршинъ въ 5; носится онъ, накинувши на плечо, а концы опускаются спереди, немного не касаясь земли.
- ↑ Прѣсный пшеничный хлѣбъ.
- ↑ Родъ мягкаго чемоданчика вмѣстѣ съ ременнымъ поясомъ; въ него всовываются пистолетъ, а также платокъ, кисетъ съ табакомъ и другія мелкія вещи.
- ↑ Тоже, что васоевичъ.
- ↑ Постройка изъ досокъ или тонкихъ бревенъ, въ формѣ удлиненнаго четыреугольника, покрытаго сверху мелкими досками, корой и чѣмъ попало.
- ↑ Прежде это значило отсѣчь голову убитому непріятелю, а теперь отрѣзать носъ, иногда даже съ губами и усами.
- ↑ Щербо — похлебка или супъ.
- ↑ Баранья лопатка.
- ↑ Гусла — музыкальный инструментъ съ одною струною.
- ↑ Первая утренняя молитва у магометанъ на восходѣ солнца.
- ↑ См. №№ 18, 21, 22.