Чёрная кошка (По; Пчёлка)/ДО
| Черная кошка. : Разсказъ Эдгара По |
| Оригинал: англ. The Black Cat, 1843.. — Перевод опубл.: 1882. Источникъ: Пчелка. Литературный, политическій и юмористическій журнал съ каррикатурами. 1882. № 15. С.173-175. |
- Википроекты
ЧЕРНАЯ КОШКА.
(Разсказъ Эдгара По).
Относительно весьма страннаго, хотя и очень обыкновеннаго приключенія, которое я изложу ниже, я не ожидаю и не претендую на довѣріе читателя.
Дѣйствительно, было бы сумашествіемъ требовать вѣры въ томъ случаѣ, когда я самъ не довѣряю впечатлѣнію своихъ чувствъ. Между тѣмъ, я не помѣшанъ, и ужъ, конечно, не брежу. Но завтра я умру и сегодня мнѣ хотѣлось бы облегчить свою совѣсть. Главная моя цѣль — это передать ясно, кратко и безъ комментарій, рядъ простыхъ происшествій изъ домашней жизни. Своею послѣдовательностью, происшествія эти меня поразили, измучили, уничтожили. Впрочемъ, я не берусь ихъ истолковывать. Мнѣ они внушали ужасъ; многимъ онѣ покажутся болѣе странными, чѣмъ ужасными. Впослѣдствіи, быть можетъ, найдется умная голова, которая причислитъ мой призракъ къ побасенкамъ, а человѣкъ, разсуждающій болѣе спокойно и болѣе логично, чѣмъ я, найдетъ въ обстоятельствахъ, о которыхъ я говорю съ ужасомъ, только самую обыкновенную послѣдовательность простыхъ причинъ и слѣдствій.
Съ дѣтства я отличался покорностью и мягкостью характера. Покорность моя была такъ извѣстна, что сдѣлала изъ меня игрушку моихъ товарищей. Я до страсти любилъ животныхъ и родители мои позволили мнѣ завести всевозможныхъ любимцевъ. Я проводилъ почти все время съ ними и былъ самымъ счастливымъ человѣкомъ въ мірѣ, когда кормилъ и ласкалъ ихъ. Эта странность характера усилилась съ лѣтами, а когда я возмужалъ, она сдѣлалась главнымъ источникомъ моихъ удовольствій. Мнѣ незачѣмъ объяснять свойство и силу этихъ наслажденій тѣмъ, которые привязывались къ вѣрной и проницательной собакѣ. Въ безкорыстной любви животнаго, въ этомъ его самопожертвованіи есть что-то трогательное для того, кому часто приходилось провѣрять жалкую и эфемерную дружбу человѣка.
Я женился рано и былъ счастливъ, замѣтивъ въ женѣ такую-же склонность. Видя мое расположеніе къ животнымъ, она не упускала случая, раздобыть мнѣ лучшихъ изъ нихъ. У насъ были птицы, золотая рыбка, красивая собака, кролики, маленькая обезьяна и одна кошка.
Эта послѣдняя была замѣчательно сильна и красива; совершенно черная, она была удивительно проницательна. Говоря о ея смышленности, жена моя, которая въ сущности была не мало суевѣрна, намекала часто на древнее народное вѣрованіе, по которому всѣ черныя кошки считались оборотнями колдуній.
Плутонъ — такъ звали кошку, — былъ моимъ любимцемъ и моимъ товарищемъ. Я самъ его кормилъ и дома онъ всюду слѣдовалъ за мною; съ трудомъ добивался я, чтобы онъ не ходилъ со мною по улицамъ. Наша дружба продолжалась нѣсколько лѣтъ, въ теченіи которыхъ мой характеръ и темпераментъ, — я краснѣю, говоря это, — подверглись радикально скверной перемѣнѣ. Съ каждымъ днемъ становился я сумрачнѣе, раздражительнѣе и не заботился о чужихъ ощущеніяхъ. Я позволялъ себѣ даже грубости по отношенію къ женѣ. Мои бѣдные любимцы должны были, конечно, почувствовать перемѣну моего характера. Я не только пренебрегалъ ими, но даже мучилъ ихъ, — къ Плутону я имѣлъ еще нѣкоторое состраданіе, не допускавшее меня обращаться дурно, между тѣмъ какъ кроликовъ, обезьяну и даже собаку я не совѣстился мучить, если они случайно или по пріязни ко мнѣ попадались мнѣ на дорогѣ. Мой недугъ съ каждымъ днемъ усиливался, — ибо какое зло можно сравнить съ алькоголемъ! Подъ конецъ даже самъ Плутонъ, который уже старѣлъ и, слѣдовательно, становился угрюмымъ, — самъ Плутонъ узналъ некрасивыя стороны моего дурнаго характера.
Однажды ночью, возвращаясь совершенно пьянымъ домой, я, вообразивъ себѣ, что кошка избѣгаетъ моего присутствія, схватилъ ее. Испугавшись моей буйности, она схватила меня зубами за руку и причинила маленькую рану. Чертовская ярость овладѣла вдругъ мною. Я не владѣлъ болѣе собою. Присущая мнѣ душа, казалось, улетѣла вдругъ изъ моего тѣла и гиперболически-дьявольская злоба, усиленная водкою, проникла въ каждый фибръ моего существа. Я схватилъ изъ кармана жилета перочинный ножикъ, открылъ его, взялъ несчастное животное за горло и вырвалъ ему одинъ глазъ! Я краснѣю, сгораю отъ стыда, содрагаюсь, когда пишу объ этомъ гнусномъ звѣрствѣ! Утромъ, когда я пришелъ въ себя и проспалъ хмѣль своего ночнаго кутежа, я почувствовалъ ужасъ и угрызеніе совѣсти за совершенное мною преступленіе, но это было скорѣе слабое и сомнительное чувство, — сердце же мое нисколько не смягчилось. Я снова погрузился въ развратъ и потопилъ въ винѣ всякое воспоминание о своемъ поступкѣ. Между тѣмъ кошка медленно выздоравливала. Орбита выколотаго глаза представляла, правда, ужасный видъ; но кошка отъ этого, повидимому, не страдала болѣе. Она по своей привычкѣ ходила взадъ и впередъ по дому; но, какъ я и долженъ былъ ожидать, — она съ необыкновеннымъ ужасомъ убѣгала при моемъ приближеніи. У меня оставалось еще на столько чувства, что эта явная антипатія со стороны животнаго, такъ любившаго меня нѣкогда, огорчала еще меня. Но чувство это смѣнилось вскорѣ негодованіемъ. И вотъ тогда то обнаружился во мнѣ духъ злобы — окончательное и безвозвратное мое паденіе. Философія ничего не говоритъ объ этомъ чувствѣ. Между тѣмъ я думаю, что злость — одно изъ первоначальныхъ побужденій человѣческаго сердца, — одна изъ первыхъ способностей или чувствъ, которыя даютъ направленіе всему характеру. Кто не ловилъ себя сто разъ въ учиненіи глупаго или низкаго поступка по той только причинѣ, что зналъ, что не долженъ былъ этого сдѣлать? Развѣ въ насъ нѣтъ вѣчной склонности, не смотря на превосходство нашего сужденія, нарушить законъ, потому только, что это законъ? Этотъ духъ злости, говорю я, довершилъ мое паденіе. Горячее непонятное желаніе души мучить самое себя, насиловать свою природу, дѣлать зло изъ любви ко злу, побуждало меня довершить мученье, на которое я осудилъ безвредное животное. Въ одно прекрасное утро, я прехладнокровно надѣлъ петлю на его шею и повѣсилъ его на вѣткѣ дерева; — я повѣсилъ его со слезами на глазахъ, съ самыми страшными угрызеніями совѣсти; и повѣсилъ его, потому что зналъ, что оно меня любило, и чувствовалъ, что оно ни въ чемъ невинно; — повѣсилъ его, потому что видѣлъ въ этомъ грѣхъ, — смертный грѣхъ, который до того компрометировалъ мою безсмертную душу, что ставилъ ее, — если это было только возможно, — даже внѣ пощады всемилосерднаго Бога.
Ночью того дня, когда совершился этотъ гнусный поступокъ, меня разбудилъ крикъ: «Пожаръ»! Занавѣски моей постели были въ пламени. Весь домъ горѣлъ. Съ трудомъ спаслись мы отъ пожара, — моя жена, слуга и я. Раззореніе было полное. Все мое богатство было истреблено пожаромъ и я предался отчаянію.
Я не стараюсь установить связь между причиною и слѣдствіемъ, между моей жестокостью и этимъ несчастіемъ. Я далекъ отъ этой мысли, но я передаю цѣлую цѣпь фактовъ, въ которой не хочу пропустить ни одного звена. На другой день послѣ пожара я посѣтилъ развалины. Всѣ стѣны обрушились, исключая одной, внутренней тонкой перегородки, находившейся почти въ срединѣ дома, той самой перегородки, у которой стояла моя кровать. Большая часть каменной работы противостояла дѣйствію огня; это я, впрочемъ приписываю тому, что ее недавно передѣлали заново. У этой стѣны собралась густая толпа народа и многіе разсматривали что-то съ особеннымъ вниманіемъ. Слова: «Странно!» «Чудно!» «Необычайно!» и тому подобныя выраженія возбудили мое любопытство. Я приблизился и увидалъ на бѣлой поверхности подобно изваянному барельефу гигантское изображеніе кошки. Образъ былъ переданъ съ поразительною точностью. На шею животнаго была надѣта веревка.
Велики были мое удивленіе и ужасъ при видѣ этого привидѣнія; иначе я не могу назвать это. Разсудокъ пришелъ мнѣ скоро на помощь. Я вспомнилъ, что кошка была повѣшена въ саду, прилегавшемъ къ дому. Въ переполохѣ, садъ былъ запруженъ народомъ и животное вѣрно было снято кѣмъ нибудь съ дерева и брошено черезъ открытое окно въ мою комнату, чтобы разбудить меня. Паденіе другихъ стѣнъ придавило жертву моей жестокости къ свѣжей извести стѣны. Известь эта, соединившись съ пламенемъ и аммоніакомъ трупа, произвела образъ кошки.
Такимъ образомъ, я успокоилъ немного, если не совѣсть, то хоть свой разсудокъ. Но это изумительное происшествіе произвело на меня сильное впечатлѣніе. Нѣсколько мѣсяцевъ я немогъ избавиться отъ призрака кошки: въ этотъ промежутокъ времени какое то полу-чувство вкрадывалось въ мою душу, но это не были угрызенія совѣсти. Я началъ даже оплакивать потерю злополучнаго животнаго и искать въ грязныхъ притонахъ, которые я сталъ теперь посѣщать, другаго любимца той-же породы и хоть немного похожаго на прежняго.
Однажды ночью, когда я безсознательно сидѣлъ въ одномъ изъ этихъ постыдныхъ притоновъ, вниманіе мое было вдругъ привлечено какимъ то чернымъ предметомъ, лежавшемъ на одной изъ огромныхъ бочекъ водки или рома, составлявшихъ главное убранство комнаты. Я подошелъ и дотронулся до него рукою. Это была черная кошка — очень большая, по крайней мѣрѣ одной величины съ Плутономъ; притомъ она и походила на него, какъ двѣ капли воды. Только Плутонъ не былъ покрытъ бѣлою шерстью, эта же кошка имела большое бѣлое пятно, покрывавшее почти всю ея грудь.
Едва коснулся я ея, какъ она вспрыгнула, громко замурлыкала, потерлась о мою руку и казалась въ восхищеніи отъ моего вниманія. Это было именно то, чего я искалъ. Я сейчасъ же предложилъ хозяину купить у него эту кошку, но онъ не изъявилъ никакихъ притязаній на нее, такъ какъ не зналъ и никогда не видалъ ее прежде у себя.
Я продолжалъ ее ласкать и когда всталъ, чтобъ идти домой, она послѣдовала за мною. Я взялъ ее съ собою и дорогою нѣсколько разъ наклонялся, чтобы поласкать ее. Дома она была, какъ у себя, и съ перваго раза сдѣлалась большимъ другомъ моей жены.
Что касается меня, то я скоро сталъ питать къ кошкѣ антипатію. Это было совершенною противоположностью тому, чего я ожидалъ; — но не знаю отчего и почему это такъ случилось, — ея явная любовь ко мне внушала мнѣ отвращеніе и надоѣдала. Постепенно это чувство отвращенія дошло во мнѣ до ненависти. Я избѣгалъ это животное: стыдъ и воспоминаніе о первой сдѣланной мною жестокости не допускали меня его мучить. Нѣсколько недѣль я воздерживался отъ того, чтобы не побить и не измучить жестоко кошку; но постепенно, безсознательно, — я дошелъ до того, что съ невыразимымъ отвращеніемъ смотрѣлъ на нее и избѣгалъ ея ненавистнаго присутствія.
Мою ненависть къ бѣдному животному усилило еще одно открытіе, сдѣланное мною на слѣдующій день по его приходѣ: у него, какъ и у Плутона выколотъ былъ одинъ глазъ. Благодаря этому обстоятельству, жена моя стала еще больше дорожить кошкой, потому что она, какъ я вамъ уже говорилъ, питала въ высшей степени это чувство привязанности, которое когда то было отличительной чертой моего характера и служило источникомъ моихъ частыхъ удовольствій.
Тѣмъ не менѣе любовь кошки ко мнѣ казалось увеличилась соразмѣрно съ моей ненавистью къ ней. Она слѣдила за мною съ упрямствомъ, которое вы, читатели, съ трудомъ можете себѣ представить. Когда я садился, она забивалась подъ мой стулъ или же прыгала мнѣ на колѣна и осыпала меня своими убійственными ласками. Начиналъ ли я ходить, она тутъ же вертѣлась и чуть не сшибала меня съ ногъ, или же впускала свои длинные и острые когти въ мое платье и такимъ образомъ карабкалась ко мнѣ на грудь.
Въ эти минуты, еслибы я даже желалъ убить ее однимъ ударомъ, я не могъ этого сдѣлать, отчасти по воспоминаніи о своемъ первомъ преступленіи, но главнымъ образомъ, — я долженъ въ этомъ признаться, — уже изъ одного страха къ этому животному.
Этотъ ужасъ не былъ ужасъ физической боли — а между тѣмъ я затрудняюсь опредѣлить его иначе. Мнѣ почти совѣстно сознаться, — да, даже въ этой каморкѣ преступника, мнѣ совѣстно сказать, что ужасъ и отвращеніе, которое внушала мнѣ эта кошка, — увеличивались дѣйствіемъ моего воображенія.
Жена моя не разъ обращала мое вниманіе на бѣлое пятно, составлявшее единственную разницу между этимъ страннымъ животнымъ и убитою мною кошкою. Читатель помнитъ, конечно, что пятно это было большое, но неопредѣленной формы; мало по малу стало оно принимать ясныя очертанія, хотя я долго убѣждалъ себя, что это одно воображеніе. Оно сдѣлалось теперь изображеніемъ предмета, который мнѣ страшно назвать, — оно-то, главнымъ образомъ заставило меня ненавидѣть и презирать это чудовище и довело бы меня до того, что я избавился бы отъ него, еслибы смѣлъ; — это былъ страшный, зловѣщій образъ, — образъ висѣлицы! О! ужасная злополучная машина! машина гнусности и грѣха, агоніи и смерти!
И теперь я былъ ничтожнѣе человѣческаго ничтожества. Животное, брата котораго я съ презрѣніемъ уничтожилъ, олицетворяло для меня, человѣка, созданнаго по образу Божьему, такое злополучіе! Увы! Я не зналъ болѣе блаженства покоя ни днемъ ни ночью! Днемъ кошка не отходила отъ меня ни на минуту, а ночью, когда я просыпался послѣ мучительныхъ сновъ, я чувствовалъ на моемъ лицѣ чье-то теплое дыханіе и страшную тяжесть на груди — слѣдствіе кошмара, отъ котораго не могъ избавиться.
Подъ гнетомъ такихъ мученій пропало и то хорошее, что оставалось еще во мнѣ. Я предавался самымъ мрачнымъ и ужаснымъ мыслямъ. Тоска моего обычнаго расположенія духа обратилась въ ненависть ко всему и всѣмъ; между тѣмъ моя жена, которая никогда не жаловалась, была, увы! обычной жертвой внезапныхъ, частыхъ и необдуманныхъ вспышекъ ярости, которой я слѣпо предавался.
Однажды пошелъ я съ женою въ погребъ. Кошка послѣдовала за нами по крупной лѣстницѣ погреба, куда она пришла первою, перескочивъ почти черезъ мою голову; это раздражило меня до бѣшенства. Я схватилъ топоръ, забывъ въ ярости ребяческій страхъ, который удерживалъ меня до сихъ поръ. Я навѣрно убилъ бы животное, но рука жены удержала меня. Это вмѣшательство возбудило во мнѣ дьявольскую ярость: я высвободилъ руку, схватилъ топоръ и ударилъ имъ жену по головѣ. Она тутъ-же пала мертвой, не испустивъ ни малѣйшаго стона. Совершивъ это гнусное убійство, я тотчасъ позаботился спрятать трупъ. Я зналъ, что не смогу вынести его изъ дому ни днемъ, ни ночью, не подвергаясь опасности быть замѣченнымъ сосѣдями. Нѣсколько плановъ пришло мнѣ въ голову. Одну минуту я даже думалъ разрѣзать трупъ на маленькіе кусочки и сжечь ихъ, но потомъ рѣшился вырыть яму въ самомъ погребѣ или бросить трупъ въ колодезь, — думалъ было упаковать ее въ ящикъ, какъ какой нибудь товаръ и поручить разсыльному вынесть его изъ дома. Наконецъ, я остановился на способѣ, показавшемся мнѣ наилучшимъ. Я рѣшилъ замуравить его въ стѣнѣ, — подобно тому, какъ монахи среднихъ вѣковъ замуравливали, говорятъ, своихъ жертвъ.
Погребъ былъ превосходно расположенъ для этой цѣли. Стены были небрежно построены и недавно покрыты гипсомъ, который вслѣдствіе сырости, не успѣлъ еще затвердѣть. Къ тому же, въ одной изъ стѣнъ былъ выступъ въ родѣ фальшивой трубы или очага, который былъ засыпанъ и заложенъ кирпичемъ, какъ и весь погребъ. Я думалъ, что мнѣ нетрудно будетъ вынуть кирпичи въ этомъ мѣстѣ, вложить туда трупъ и все это замуравить такимъ способомъ, чтобы ни единый глазъ не нашелъ ничего подозрительнаго. И я не ошибся въ разсчетѣ. Съ помощью лома, я весьма удачно вынулъ кирпичи и, осторожно приставивъ трупъ къ внутренней стѣнѣ, придерживалъ его въ такомъ положеніи, пока не привелъ безъ особеннаго труда все въ прежній порядокъ. Доставъ со всевозможными предосторожностями известковый растворъ, пакли и песокъ, я приготовилъ подмазку, которой нельзя было различить отъ прежней и покрылъ ею новую кирпичную работу. Окончивъ, я къ моему великому удовольствію замѣтилъ, что все было, какъ нельзя лучше. Стѣны не представляли ни малѣйшаго поврежденія. Съ большимъ стараніемъ собралъ я весь мусоръ и очистилъ такимъ образомъ полъ. Торжествующе посмотрѣлъ я вокругъ, говоря про себя: «здѣсь по крайней мѣрѣ трудъ мой не напрасенъ!»
Послѣ этого я принялся было искать кошку, которая была причиною такого большаго несчастья: я твердо рѣшился убить ее наконецъ; еслибы я могъ найти ее въ ту минуту, судьба ея была бы рѣшена: но, повидимому, коварное животное испугалось моего недавняго гнѣва и старалось не показываться мнѣ на глаза. Трудно описать или представить себѣ то глубокое блаженное чувство облегченія, которое я ощущалъ въ себѣ въ отсутствіи этой отвратительной твари. Она всю ночь не показывалась, — это была первая спокойная ночь со времени ея появленія въ домѣ, — и я крѣпко, безмятежно заснулъ; да, я заснулъ съ тяжестью этого убійства на душѣ!
Три дня прошло, а палачъ мой все не являлся. Еще разъ вздохнулъ я свободно. Въ ужасѣ чудовище ушло навсегда изъ дома. Я не увижу, значитъ, его болѣе никогда! Я былъ въ высшей степени счастливъ.
Преступность моего ужаснаго поступка безпокоила меня мало. Произвели, правда, маленькое слѣдствіе, но оно сошло благополучно. Приказано было даже произвести обыскъ, — но ничего, конечно, не могли найти. Я считалъ себя вполнѣ обезпеченнымъ съ этой стороны. На четвертый день послѣ убійства полицейскіе чиновники неожиданно появились въ домѣ и приступили снова къ строгому изслѣдованію его. Увѣренный въ невозможности отыскать спрятанный трупъ, я не испытывалъ никакого безпокойства. Полицейскіе заставили меня даже сопровождать ихъ при обыскѣ. Они не оставили неизслѣдованнымъ ни одного угла. Наконецъ, они сошли въ третій или въ четвертый разъ въ погребъ. Ни одинъ мускулъ не дрогнулъ во мнѣ. Сердце мое билось также спокойно, какъ у самаго невиннаго человѣка. Я скрестилъ, руки на груди и развязно прохаживался по погребу. Полиція была совершенно удовлетворена и готовилась убраться. Я не могъ обуздать своей радости. Мнѣ ужасно хотѣлось сказать что нибудь, хоть одно словечко, въ видѣ торжества и еще большаго разубѣжденія ихъ въ моей невинности.
— Джентльмэны, — сказалъ я наконецъ, когда они поднимались по лѣстницѣ, — я въ восхищеніи, что успокоилъ ваши подозрѣнія. Желаю вамъ всѣмъ добраго здравія и немного болѣе вѣжливости. Между прочимъ будь сказано, джентльмэны, — вотъ великолѣпно построенный домъ (въ моемъ бѣшеномъ желаніи что нибудь сказать, я едва понималъ, что говорилъ): — могу сказать, что онъ превосходно построенъ. Стѣны эти, вы уходите джентльмэны? — стѣны эти очень прочны.
Тутъ я съ бѣшенымъ хвастовствомъ ударилъ моей палкой какъ разъ по той части стѣны, сзади которой стоялъ трупъ моей жены.
А! хоть бы Богъ защитилъ и избавилъ меня отъ когтей архидемона! — Едва прекратилось эхо моихъ ударовъ, какъ изъ глубины могилы раздался голосъ, глухой и прерывистый стонъ, какъ плачъ ребенка, стонъ, перешедшій потомъ въ громкій, непрерывный крикъ неестественный и нечеловѣческій вой, — визгъ и ужаса и торжества, какой можетъ раздаваться только изъ ада, — ужасная гармонія стоновъ мучениковъ и ликованія демоновъ.
Передать вамъ мои мысли было бы безуміемъ. Я обмеръ и отшатнулся къ противоположной стѣнѣ. Солдаты, стоявшіе на лѣстницѣ остолбенѣли, пораженные ужасомъ; но черезъ минуту дюжина здоровыхъ рукъ съ остервенѣніемъ набросилась на стѣну; — она разомъ свалилась. Трупъ, начавшій уже сильно разлагаться и запятнанный запекшейся кровью, предсталъ предъ глазами зрителей. На головѣ его съ раскрытой красной пастью и пылающимъ единственнымъ глазомъ сидѣла отвратительная кошка, коварство которой довело меня до преступленія, а предательскій голосъ выдалъ меня палачу.
Я замуравилъ чудовище въ могилѣ!