Латыши, небольшой народ, составляющий преобладающее население Курляндии и южной Лифляндии (рижск., венден., валкск. и волмар. уу.), a также люцин. и режицк. уу. Витеб. губ. По переписи 1897 г. число Л. достигало 1.500.000 чел., включая латышских колонистов, рассеянных по всей России (гл. обр. в Ковен., Псковск. и др. сев.-зап. губ.); теперь число Л. в России можно определить приблизительно в 2 мил. В Курляндии они составл. 75% всего населения, во всей Лифляндии 43,40%), в Эстляндии 0,11%; во всем Прибалт. крае Л. 45% (эсты 38%; немцы всего 6,94%).
По происхождению своему Л. принадлежат к литовской ветви арийцев. Л., летгола (по Нестору) — название одного из племен, населявших Балтийское побережье. Лишь у Нестора и в германских хрониках мы находим первые достоверные сведения о Л. Здесь впервые упоминается о Л. Немецкие хроники называют в качестве туземцев 8 племен: литовцев, земгалов, селей, Л., эзельцев, куров, эстов и ливов. Нестор называет литовцев, земгалов, куров (корсь), Л. (летьгола) и ливов (либь). Л. и литовцы были одного племени; ливы, куры и эсты принадлежали к финскому племени. Л. были более культурным племенем, с появлением их в крае начинается ожесточенная борьба между отдельными племенами; ливы были побеждены латышами и слились с ними. Среди современных Л. местами сохранились довольно интересные и значительные различия в языке и обычаях, свидетельствующие о разнородном составе народа. Однако различия эти под влиянием культуры быстро исчезают.
Населяющие Балтику и часть Витебской губернии Л. по преимуществу народ земледельческий. Из 2.718.000 населения Прибалт. края (1912 г.) на города приходится 26%, на деревни — 74%. Принимая во внимание, что немецких крестьян в крае вовсе нет, что немцы здесь составляют лишь городские сословия — мещан, купечество и дворян, — мы видим, что Л. составляют крестьянское население. Правда, и в городах Л. сейчас составляют большинство насел. — часть городской крупной буржуазии, значительнейшую часть средней и громадное большинство мелкой и кадры городских рабочих. Еще по данным переписи 1897 г., теперь значительно устаревшим, особенно для городов, так как с 1880 г. до настоящего времени всюду в крае наблюдается усиленная тяга крестьян в города, — Л. составляли в Риге 41,64% всего городского населения, в Митаве — 45,69%, в Либаве — 38,64%. Сейчас же соотношение сильно изменилось в сторону увеличения латышского населения в городах, и для Риги и Либавы, напр., % латышского населения будет не ниже 60%. По своему социальному составу и классовому подразделению латышский народ крайне демократичен. Потомственных дворян у Л. нет. За исключением сравнительно небольшого количества крупных землевладельцев-помещиков, фабрикантов и представителей высшей городской буржуазии, весь народ принадлежит к крестьянскому сословию и рабочему классу.
Аграрные отношения в Балтийском крае сложились крайне любопытно, выделив в процессе своего исторического развития два основных типа землепользования и землевладения — мелкое крестьянское (фермерское) и крупное помещичье хозяйства. В латышском крае мелкие землевладельцы-фермеры почти исключительно Л. В общем земельный строй латышского края представляется в следующем виде. В Лифляндии, по данным 1905 г., крестьянских земель 1.158.892 дес., дворянских 1.355.887, казенных 239.870. Крестьян. земли распределяются между 22.272 усадебными хозяйствами. Всех же крестьянских хозяйств, включая сюда бобыльи и безлошадные хозяйства, 40.680. Преобладающий тип крестьян. хозяйства — ферма с участком земли в 20—60 дес. (в среднем 43,4 дес.). Кроме указанных 40.000 крестьян-хозяев, выкупивших или еще не выкупивших свою землю, имеется крестьянских батраков около 72.000 чел., помещичьих батраков около 25.000 чел.; безземельных крестьян или вообще лиц крестьянского сословия, живущих в городах, 137.982 чел. В Курляндии количество крестьянских усадеб достигает (по данным 1905 г.) 28.281 с площадью земли в 930.845 дес. На каждую усадьбу приходится в среднем, исключая бобыльи хозяйства, 32,9 десятин. Дворянских земель 939.350 дес., казен. 454.918. Если мы попытаемся хотя бы приблизительно определить социальный состав латышского населения, то количество хозяев-фермеров и собственников, включая и хозяев-бобылей, а также собственников безлошадных хозяйств, составит с их семьями около 350.000 чел. Относя еще около 50.000 чел. к крупной и средней зажиточной городской буржуазии, мы получим на полтора миллиона латышского населения свыше миллиона безземельных — городского и сельского пролетариата. Сельских рабочих, разумеется, значительно больше. Они и составляют большинство населения края и большинство латышского народа, хотя за последнее двадцатипятилетие сильно вырос фабрично-заводской пролетариат. У каждого крестьянина-фермера от 1—5 батраков мужчин, 1—3 работниц и 2—3 пастуха. У помещиков от 10—200 батраков. Большинство батраков, таким образом, работает на крестьян-фермеров. Еще сравнительно недавно в крае между батраками и хозяевами-крестьянами существовали самые патриархальные отношения. Обедали все за одним столом, жили приблизительно в одних и тех же условиях. Но развитие крестьянского усадебного хозяйства положило конец этой идиллии, а 1905 г. провел резкую грань между обоими классами — крестьянской сельской буржуазией и сельскохозяйственными рабочими.
Быт и условия жизни тех и других сейчас совершенно различны. Выдержав упорную борьбу с помещиками, борьбу, в которой большую идеологическую роль сыграло национальное чувство, — устояв в жестокой конкуренции, мелкие крестьянские усадебные хозяйства оправились и окрепли. И так как благополучие их в конечном итоге тоже основывается на эксплуатации труда наемных рабочих-батраков, так как повсюду в крае среди крестьян наблюдается стремление к слиянию небольших хозяйств, и преобладающим, наиболее благополучным и экономически устойчивым типом крестьянского усадебного хозяйства является хозяйство в 40—50 десятин пахотной земли, обрабатываемой по многопольной, 7—8-полосной, системе, то каждый зажиточный фермер нуждается все в большем и большем количестве рабочих рук, а экономическая пропасть между фермерами и рабочими становится все глубже и глубже. Раньше неоднократно бывали случаи, что батраки делались хозяевами-арендаторами, особенно при экстенсивном хозяйстве, когда больших затрат на него не требовалось и все зависело от каприза помещика; в то время еще неоднократно случались и браки между батраками и фермерами. Теперь, когда большинство усадебных участков уже выкуплены в полную наследственную собственность хозяевами, когда культура земледелия требует весьма солидных затрат, когда для того, чтобы стать „хозяином“ нужно располагать капиталом в 10—20 тыс. рублей, — батраки бросили мечту об улучшении своего положения путем приобретения своего участка земли, а все свое внимание сосредоточили на планомерной организованной классовой борьбе. Стать бобылем, безлошадным хозяином — этот идеал теперь уже сознательного батрака не прельщает, так как многим бобылям приходится гораздо хуже батраков.
Быт зажиточного латышского крестьянина-фермера в настоящее время мало чем отличается от быта среднего достатка городского буржуа. Среди фермеров теперь встречаются нередко лица со средним сельскохозяйственным и общим образованием, самолично ведущие свое хозяйство. Дети фермеров получают образование в средних городских учебных заведениях, и очень многие продолжают образование в высших учебных заведениях. Скромнее живут бобыли и владельцы мелких, малодоходных хозяйств — арендаторы казенных участков или суб-арендаторы крестьянских земель. Но все же и их жизнь немыслима без удовлетворения того минимума культурных потребностей, котор. свойственны современным западным культурным народам. Во всяком случае не может быть сравнения между жизнью русского крестьянина, хотя бы и новейшей формации „отрубника“, и даже самого бедного латышского фермера; это два совершенно различных мира. Даже латышские батраки живут лучше многих русск. крестьян-землевладельцев. После 1905 г. батраки добились некоторого увеличения заработной платы и известной нормировки рабочего дня. Зарабатывая (считая вознаграждение натурой и деньгами) от 200—300 руб. в год, батраки во всяком случае обеспечивают себе известный минимум существования и имеют возможность удалять часть своего заработка на удовлетворение культурных запросов и духовных потребностей. Правда, положение батраков, правовое и материальное, а также эксплуатация их труда и условия его непрерывно толкают их на путь упорной борьбы за улучшение своего положения. Прочно заложено среди латышских сельскохоз. рабочих начало чисто классовых пролетарских организаций, все растущих и развивающих свою деятельность, несмотря на современные крайне неблагоприятные условия. Почти поголовная и уже продолжительная грамотность Л. сильно способствовала поднятию и развитию культурной жизни народа. Официально обязательное всеобщее обучение введено в крае с начала XIX ст.; с середины века оно уже фактически существует повсюду, но, что особенно характерно, лишь для крестьян, в сельских местностях. В городах до самого последнего времени начальное образование не только не было всеобщим и обязательным, но даже не было общедоступным. Благодаря этому получилось весьма характерное явление: сравнительно невысокий % неграмотных приходился почти исключительно на города, главным образом на низшие классы городского населения и переселенцев из соседних литовских губерний — Ковенской и Виленской. % грамотных в крае, по данным 1897 г., 76,2%, при чем следует отметить, что среди женщин этот % значительно выше, чем среди мужчин. Латышская народная школа пережила целый ряд влияний, весьма пагубно на ней отразившихся и не имевших ничего общего с научно-воспитательными целями и задачами. С самого начала народная школа находилась всецело в руках немецкого дворянства и пасторов, и дети воспитывались в феодально-крепостнических традициях, в узко-клерикальном духе. Затем, в период т. н. „национального возрождения“ Л. (60-ые и 70-ые гг. прошлого столетия) в школах воцарилось более прогрессивное и свободное направление. Но особенно пагубно на латышской народной школе отразилась т. н. обрусительная политика, которая своим главным орудием избрала именно народную школу. При этой политике, достигшей своего расцвета в царствование Александра III, учебно-воспитательное значение народной школы свелось „на нет“. Все внимание в ней было направлено на обрусение — обучение детей русскому языку и приобщению их к „русскому духу“. В целях достижения этого все предметы в школах велено было преподавать на русском языке, совершенно непонятном детям. В результате, после 3—5-летнего пребывания в школе ребенок ничему там не научался, не считая поверхностного знакомства с русским языком, который он, однако, через несколько лет забывал за отсутствием практики и надобности в нем у себя на родине. За отступление от обрусительной программы учителя, в большинстве случаев местные уроженцы Л., строго карались, а усердные обрусители, наоборот, всячески поощрялись. Движение 1905 г. внесло свежую струю и в народную школу. Было разрешено в начальных школах преподавать все предметы на родном языке учащихся, а русский язык оставлен лишь в качестве предмета обучения. Но реакция принесла с собою новые веяния, и за последнее время (до войны 1914 г.) воинствующий национализм вновь стал поднимать голову, пытаясь снова превратить народную школу в орудие насильственного обрусения латышей. Латышская сельская народная школа в настоящее время сделалась почти исключительно школой для детей батраков. Дворохозяева посылают своих детей в гимназии и др. городские учебные заведения, а батраки этого не в состоянии сделать за недостатком средств; их детям приходится удовлетворяться на родною школою. Но это заставило рабочие организации и профессиональные общества в крае обратить особое внимание на программу и систему преподавания в этих школах и настойчиво добиваться их расширения и улучшения.
В религиозном отношении латыши в громадном большинстве — протестанты; витебские Л., т. н. „инфлантийцы“ (их около 200.000 чел.) — католики; православных около 150.000 ч. Католичество в крае было окончательно сметено реформацией и снова утвердилось здесь при польском господстве, когда многие помещики-католики насильно заставляли своих крестьян переходить в католичество. Православие среди латышей имеет тоже свою весьма любопытную историю. В 40-х гг. прошлого столетия кем-то был пущен слух, что принявшие православие найдут защиту от притеснений помещиков. Результаты превзошли все ожидания: возникло массовое народное движение в пользу перехода в православие; священники не успевали крестить желающих. Но дело приняло другой оборот, когда обращенные в православие осадили правительственные учреждения со своими требованиями. Помещики и пасторы первоначально испугались нового движения, но правительство Николая I поспешило расправиться с обманувшимися в своих надеждах крестьянами как с бунтовщиками, при помощи вооруженной силы (см. ниже). Крестьян это отрезвило и вызвало обратное движение; почти все обращенные в православие отказались от посещения православной церкви и до издания указа 17 апреля 1905 г. так и оставались диссидентами: номинально числясь православными, они посещали лютеранское богослужение. После издания указа 17 апреля переход из православия в лютеранство принял массовый характер, хотя часть все же осталась верна православию. Объясняется это отчасти тою демократическою политикою, какой придерживается православное духовенство в латышском крае. На помещиков и вообще на немцев ему рассчитывать здесь не приходилось: те относятся к нему явно враждебно. Естественно потому, что все надежды возлагались исключительно на Л., а это требовало внимательного отношения к жизненным интересам и нуждам народа. Если бы ритуал православной церкви не был так чужд рационалистическому уму латыша, число православных в крае было бы гораздо больше, до того там сильна ненависть к пасторам и их покровителям — баронам. К православным же священникам отношение вполне терпимое. После событий 1905 г. эти отношения еще более улучшились, особенно благодаря тому, что православные священники являлись перед властями и начальниками карательных отрядов в качестве заступников за крестьян, принимавших участие в движении. А из лютеранских священников многие участвовали в составлении проскрипционных списков и даже руководили действиями карательных отрядов. Лютеранская церковь в крае до сих пор находится под влиянием помещиков-немцев. Чрез церковь немцы утвердили свое господство в крае; опираясь на нее, они господствовали над краем в продолжение долгих веков, притесняя и угнетая латышский народ. А народ тем временем вырос и окреп и давно уже сбросил цепи старого экономического рабства. Осталось еще рабство правовое и моральное, и с этими пережитками феодализма не могло мириться сознание нового человека. В церковном деле приходится отметить, как один из характернейших пережитков крепостничества, отсутствие самоуправления общины и прихода. За помещиками-баронами сохранено до сих пор право назначения пасторов по своему усмотрению; право это выражено в т. н. „праве патроната“. Таким образом одно лицо, в силу своего экономического положения враждебно настроенное по отношению и к фермерам и к батракам, опекает их, словно малых детей, назначая им „духовных пастырей“ по своему усмотрению. А весь расход по содержанию церкви и пастора несут прихожане. Легко представить себе, какое создается положение, когда в пасторы попадают ставленники баронов, ярые защитники их интересов и противники крестьянских интересов. Этим политиканством пасторов и объясняется ненависть к ним Л., столь ярко проявившаяся во время т. н. церковных беспорядков в 1905 г. Характерно, что пасторы латышской национальности (ежегодно немало латышей кончает теологический факультет юрьевского университета) в крае, у себя на родине, мест не получают; их консистория, руководимая баронами, назначает в колонии и отдаленные лютеранские приходы империи. Сектантское движение в крае — баптизм, гернгутерство и т. д. — тоже развилось на почве ненависти латышей к старому церковному строю. Отсюда понятно, что одним из первых требований по вопросу о реформе прихода для всего сельского латышского населения является требование отмены пресловутого права патроната.
Своего благополучия латышское крестьянство, крестьянская буржуазия, достигла путем упорной и продолжительной борьбы. И в этой борьбе за свое экономическое благополучие и права, в борьбе с таким сильным противником, как консервативное балтийское дворянство — этот всегдашний постоянный оплот русской реакции, — крестьяне-фермеры создали целый ряд классовых организаций, сплотились в союзы, выработали приемы, которые и дали возможность им бороться с известным успехом.
В настоящее время весь латышский край покрыт целой сетью сельскохоз. обществ и союзов. Сельскохозяйственные общества объединены в „центральные союзы с.-х. обществ“, благодаря чему они могут развить широкую и плодотворную деятельность на пользу местного мелкого землевладения. Эти общества предоставляют своим членам бесплатную агрономическую помощь чрез особых инструкторов-агрономов, в большинстве случаев лиц с высшим агрономическим образованием. Кроме того, эти общества периодически знакомят своих членов с успехами агрономической культуры, выписывают для них в рассрочку, на самых льготных условиях, новейшие сельскохозяйственные орудия и машины, устраивают периодически съезды, выставки сельскохозяйственные, молочные, птицеводства, садоводства, огородничества и т. д., всячески поощряя развитие земледелия и всех его отраслей. Объединенные в центральный союз общества располагают большими капиталами. Теперь такие общества имеются во всех почти больших волостях. Помещаются они в своих собственных, часто очень просторных, даже многоэтажных каменных домах, где имеют и свои библиотеки, читальни, залы для собраний, лекций и театральных представлений. Обороты некоторых обществ достигают нескольких миллионов рублей в год. Кроме этих обществ, в латышском крае мы встречаем еще другой тип экономических организаций — ссудо-сберегательные товарищества, кассы и общества взаимного кредита, клиентами которых являются главным образом фермеры и средняя городская буржуазия. Кассы эти сосредоточены главным образом в городах, и, судя по их росту и годовым отчетам, дела их процветают.
Но, кроме этих чисто экономических организаций, латышские крестьяне создали целый ряд чисто просветительных и культурных общественных организаций. Сейчас вы уже не встретите в латышском крае волости, где бы не было своего просветительного общества — „о-ва образования“, „культуры“ или „содействия внешкольному образованию“. Кроме того, следует еще отметить целую сеть певческих, женских о-в, о-в разумных развлечений, общественных собраний, о-в любителей искусства и т. п. И все эти общества живут энергичною деятельною жизнью, устраивают лекции, рефераты, диспуты, собеседования, певческие праздники, театральные представления, открывают частные учебные заведения, курсы, издают газеты, журналы, книги и т. д. В сельскохозяйственных обществах членами состоят исключительно фермеры; это их чисто классовые организации, куда не могут проникнуть их враги ни справа — бароны-помещики, ни слева — батраки. Но в обществах второго типа уже принимают участие самые разнородные элементы крестьянства, и здесь нередко вспыхивает горячая идейная борьба между представителями более крайних течений общественной мысли — батраками, сельскими пролетариями — и представителями более умеренных течений — фермерами.
Умственный уровень латышского крестьянина за последнее десятилетие сильно поднялся. В редкой крестьянской семье теперь не читают газет, при чем при выборе их ярко сказываются классовые симпатии и сознательность: фермеры и более умеренные крестьяне являются подписчиками более умеренных, либеральных газет. Наибольшими симпатиями среди этой части латышского крестьянства пользуется умеренно-либеральный „Dsimtenes Westnesis“ („Вестник родины“), имеющий почти стотысячный тираж. Батраки предпочитают левые радикальные газеты. Таких в крае несколько; наиболее устойчивой, пережившей все штрафы, закрытия и другие невзгоды, является старейшая в крае демократическая газета „Deenas Lapa“ („Ежедневный Листок“), успешно конкурирующая с „Dsimtenes Westnesis“. Большим успехом пользуются в деревне среди батраков соц.-демократ. издания, но обыкновенно из 10 вышедших номеров 9 конфискуются и штрафуются.
Отмечая сравнительно высокий культурный уровень латышского крестьянства и его успехи в борьбе за экономическую свободу, нельзя, однако, считать эту борьбу законченной. Для батраков, разумеется, все еще впереди: пока они расчищают лишь путь и завоевывают условия для предстоящей борьбы; но и фермерам остается желать очень и очень многого. Добившись путем продолжительной борьбы и неимоверных жертв относительной свободы экономического развития и материальной самостоятельности, выкупив свои участки за плату, во много раз превышающую действительную стоимость земли (латышские крестьяне были освобождены от крепостной зависимости без земли; землю пришлось выкупать у помещиков, входя с ними в частные, якобы добровольные, соглашения), крестьяне все же не освобождались после этого от ряда ограничений своих прав. Вырабатывая тексты свободных договоров, дворянские ландтаги оставили за собою целый ряд феодальных привилегий. Так, напр., кроме патроната, охота, рыбная ловля и свобода от целого ряда общественных повинностей были объявлены неприкосновенными дворянскими привилегиями. Крестьянам было воспрещено охотиться даже на своей земле, ловить рыбу в принадлежащих им водах, заниматься винокурением и т. д. Словом, целый ряд унизительных ограничений чисто феодально-крепостнического характера стеснял свободу и законные права фермеров. К этому следует еще добавить правовое положение крестьян, лишенных всякого участия в местном самоуправлении и права занимать многие общественные должности, и понятна станет ненависть фермеров к помещикам. Ненависть эта еще усугубляется национальною рознью, и в результате между немцами и латышами непримиримая вражда, которая в особенно резкой форме проявилась во время последнего народного движения. Следует заметить, что латышское германофобство обусловливается т. ск. чисто местными условиями и отношениями. Л. не знали немецкого народа, немецкой демократии, а знали лишь немецких рыцарей, священников, помещиков, чиновников и купцов и их специфическую культуру. И так как все стремления этих немцев всегда были направлены к тому, чтобы подавлять, угнетать, унизить Л., господствовать над ними, то понятно, что в Л. не могли пробудиться особо нежные чувства по отношению к своим притеснителям. Эта национальная ненависть передавалась из поколения в поколение, и она легла в основу общественных отношений и группировки политических партий в крае, и либералы и консерваторы распались на враждующие между собою национальные группы; даже крайние латышские реакционеры не могут сойтись с немецкими консерваторами. Таковы общественные отношения и общественная жизнь в латышской деревне. Здесь обособились 3 основные общественные группы, три класса: 1) крупные землевладельцы, дворяне, немецкие помещики, 2) крестьянская зажиточная буржуазия в лице латышских фермеров; к ней пока еще примыкают и крупные землевладельцы недворяне — разбогатевшие помещики, капиталисты, которые по своему сословному положению находятся в одинаковых с фермерами условиях; 3) сельскохозяйственные рабочие, батраки. Между фермерами и батраками стоят еще мелкие фермеры-бобыли — обычный тип вырождающейся мелкой буржуазии, жертва капиталистического строя. Все эти три основные группы находятся в постоянной вражде между собою. И вражда эта обусловливается не только классовыми и экономическими различиями, но и культурно-историческими, национальными. Ненависть к немцам-феодалам объединила латышских фермеров и батраков в 1905 г. в общем настроении, и под руководством одной и той же пролетарской партии крестьяне — рабочие и хозяева — вместе боролись со своими вековыми угнетателями, боролись против своего правового унижения и добивались отмены отживших немецких баронских феодальных привилегий и сословных преимуществ.
Несколько по-иному сложились общественные отношения в городе. Сравнительно недавно еще во многих городах края Л. составляли бесправное меньшинство населения. Сейчас они составляют большинство городского населения, притом населения всех слоев. Исконными вершителями городских судеб здесь были прямые потомки основателей этих городов — немецкие купцы, чиновники, ремесленники, мастера старого цехового уклада. Но капитализм разрушил старый цеховой быт, а машинное производство, вызвавшее к жизни целый ряд крупных фабрик и заводов, стянуло в города новую армию промышленных рабочих. То были латышские крестьяне-батраки, арендаторы, фермеры, бежавшие из деревни в эпоху спекулятивной горячки по выкупу крестьянских усадеб, от чрезмерной арендной платы и непосильной эксплуатации труда. Многие из них принесли с собою в город кое-какие сбережения, начали строить дома, — так было положено начало латышской городской буржуазии. Сейчас она представляет собою весьма внушительную и солидную силу. В состав ее входят фабриканты, заводчики, купцы, крупные домовладельцы, видные чиновники. На службе этого класса находится своя многочисленная интеллигенция — адвокаты, инженеры, журналисты и т. д., к их услугам целый ряд газет, журналов, издательств. За последнее время в городах латышская буржуазия мало-по-малу стала вытеснять немецкую; на этой почве разгорается ожесточенная „национальная“ борьба между обоими соперниками, которая с особою силою сказывается во время городских выборов: латыши мало-по-малу стали вытеснять немцев из городских дум, и только собственная партийная рознь помешала им до сих пор вытеснить окончательно немцев из органов городского самоуправления.
Л. многое переняли у немцев из их культуры и обычаев. Современный латышский буржуа и крестьянин во многом напоминают немецкого; но языка латыши не переняли у немцев, несмотря на 700-летнее соседство. В настоящее время Л. охотнее изучают русский язык, чем немецкий; обрусевших латышей очень много, онемечившихся, наоборот, очень мало. Правда, в первый период образования латышской буржуазии среди переселившихся в города латышских крестьян было заметно стремление к подражанию немцам, но это течение исчезло под влиянием идей национального возрождения. В социально-политическ. отношении самой видной, сильной и дисциплинированной партией среди Л. является рабочая партия, существующая с 1895 г. Несмотря на полулегальное существование, партия эта пользуется авторитетом и прочным положением в рабочей среде и группирует около себя тысячи членов и приверженцев. Соц.-демокр. в крае опирается на целый ряд легальных организаций, обществ, союзов; духом ее проникнуты многие самые разнообразные общественные начинания, начиная с газет и кончая каким-нибудь клубом и чайной.
Другая влиятельная в крае партия — это латышские либералы, партия латышской буржуазии. Прогрессивная в своих основных требованиях, она отличается непримиримою враждебностью к соц.-демократ. и рабочим организациям. Процесс партийной группировки и классовой дифференциации здесь совершился быстрее и полнее, чем в России. Партия эта проводила своих представителей во все Государственные Думы и группирует около себя почти всю латышскую буржуазию.
Эти две партии, соц.-демократ. и либеральная, фактически и выражают общественное настроение и общественную жизнь всего латышского народа. Правда, существует еще небольшая группа латышских консерваторов, группирующихся около латышской националистической партии. Но она не имеет серьезного влияния на общественную жизнь народа, разве только как оплот реакции и, по существу, союзница немецких консерваторов, охотно оказывающих ей поддержку.
История. История латышского народа, это — история латышского крестьянства. До самого последнего времени Л. были почти исключительно земледельческим народом.
Древний период латышской истории относится к эпохе, предшествующей утверждению немецкого господства в крае, к IX—XI ст. по Р. X. В это время несколько литовско-латышских племен образовали в крае ряд небольших самоуправляющихся общин, члены которых занимались земледелием, скотоводством, рыбной ловлей и охотой. Во главе этих общин стояли старейшины, вожди и жрецы. В военном деле латышские племена являлись более отсталыми. Здесь преимущество было на стороне приморских жителей — куров, ливов и эстов. Впрочем, и некоторые латышские племена, как, напр., земгалы, считались очень воинственными. Так как соседние племена жили в постоянной вражде между собою и, кроме того, более воинственные и многочисленные соседи, как литовцы, русские, часто делали набеги на мирные племена, то латышам часто приходилось платить дань более сильным соседям. Еще задолго до поселения в крае немцев латышские племена имели постоянные сношения с русскими, литовцами, датчанами, шведами и немцами. Немецкие купцы часто заезжали сюда, обмениваясь с туземцами различными товарами. Колонизация края немцами началась, когда развилась, с одной стороны, колонизационная политика римской церкви, а с другой — усилился рост немецких торговых городов. Оба течения прежде всего направились в сторону ближайших соседей — на Пруссию, Балтику и Польшу. Поглотив Пруссию, ближайшую к германской границе, и отодвинув границы германства почти до Вислы и Немана, присоединив эти страны к империи путем продолжительного процесса исторической ассимиляции — поглощения славянско-литовских народностей немецкою, — немецкие колонизаторы дальше, на востоке, натолкнулись на противодействие более сильных и организованных племен — литовцев, латышей и эстов. Оба течения, направленные к колонизации края, шли рядом и в начале прекрасно уживались друг с другом, поддерживая взаимно друг друга в общем деле; римская церковь, как и торговые города, нуждалась в новых центрах, новых территориях, новых подданных. Папы проповедывали крестовые походы на Балтику, города предоставляли людей и средства. Немецкие купцы приобрели у ливов, населявших устье Двины (по имени ливов и вся провинция названа Ливонией, Лифляндией, Lief или Liv-land, „земля ливов“), несколько участков свободной земли и построили здесь торговую факторию. Вооруженные столкновения на почве колонизации начались, представители господствующей и воинствующей римской церкви — монахи и священники-миссионеры — начали навязывать туземцам верховное владычество Рима под видом христианства.
Латышские племена принимали весьма энергичное участие в этой борьбе, но в конце концов вместе с другими должны были уступить превосходству силы численной и технической. Однако подчинение этих племен немецкому господству не влекло еще с самого начала за собою потери побежденными всех их прав. Имеются свидетельства, что у латыш. племен еще некоторое время после покорения края луга, леса, воды составляли общинную собственность данной земледельч. группы. Но соприкосновение с западным феодализмом в лице вассалов римской церкви и ордена, перенесших сюда традиционные западные ленные отношения, наложило свой отпечаток на дальнейшее развитие местных аграрных отношений.
Епископ рижский Альберт, основатель города Риги (в 1201 г.), отдал в лен ордену меченосцев третью часть завоеванной страны. Так как затем в Ливонии были основаны и другие епископства, то и от них орден получил земли в лен. Таким образом земля, составлявшая владение ордена, была уже в первой половине XIII в. лишь немногим менее владений епископств. После поражения меченосцев литовцами в 1236 г. этот орден соединился в следующем году с немецким орденом. В XIV веке ливонская ветвь немецкого ордена свергла свою зависимость от епископов. Во время борьбы с орденом епископы, чтобы иметь защитников своих интересов, в широких размерах раздавали земли в лен немецким переселенцам, способным нести рыцарскую службу, что давало им право взимать с местного населения десятину или оброк и иметь над ним право суда, к концу XIII века и по уголовным делам. На землях ордена подати туземцев состояли частию из натуральных, частию из денежных сборов. Во владениях отдельных рыцарей-вассалов в других частях Ливонии в половине XIII в. часто упоминается о барщине туземцев (переселения крестьян) из Германии не существовало). Местное население отбывало еще и государственные повинности — сооружало укрепления, проводило дороги, строило церкви. Туземное население сохраняло личную свободу и право собственности на землю; в суде по крестьянским делам до конца орденского периода оно участвовало в лице своих присяжных, имело также и своих общинных старшин. Но уже в XIII веке понадобились императорские охранные грамоты и папские буллы для защиты местного населения от насилий со стороны немецких переселенцев, которые вызывали иногда восстания туземцев. Постепенно положение последних ухудшается, и уже в XIII в. является воззрение, что крестьяне составляют принадлежность земли, на которой они живут, а в XIV в. вассалы передают другим лицам земли вместе с крестьянами. Впрочем, и в этом столетии в некоторых местах туземцы продают земли, покупают лес и бортные деревья. В местностях же, принадлежащих ордену, еще существует право свободного перехода, и туземцы иногда получают даже землю в лен. Но они не могли жить в городах и в цехи их не принимали. Ухудшение положения крестьян сказывается в увеличении в нач. XV в. числа известий об их побегах с целью избавиться от долгов или обязательных работ. Развитие собственного хозяйства вассалов вело к увеличению барщины. Кроме барщинных работ местного населения, вассалы пользовались еще трудом рабов (servi, Drellen), упоминаемых уже в XIII в.; они приобретались покупкою, ими делались также военнопленные, преимущественно захваченные в языческих иноземных странах. Христиане обращались в рабство лишь за совершение преступления, но не более чем на 10 лет, при чем ежегодно они вносили известную сумму для выкупа. В землях немецкого ордена крестьяне находились, повидимому, в несколько более благоприятном положении, чем в других местах Ливонии. Увеличение побегов крестьян в XV веке привело к ограничению их переходов. С половины XV века встречаются упоминания о крестьянах (Einfüsslinge), имеющих меньшее количество земли, чем хозяева дворов, невладеющих рабочим скотом и потому исполняющих только пешие работы. Основание таких дворов вызывалось потребностью в рабочих для рыцарских хозяйств. Жители таких дворов, обрабатывая для себя менее земли, могли больше дней работать в рыцарских имениях. Увеличение побегов крестьян вследствие ухудшения их положения вызвало с половины XV века договоры верховных владетелей (Landesherren) на основании постановлений рыцарских собраний о правилах выдачи беглых. В начале этого столетия уже было высказано правило, что правом свободного перехода могут пользоваться только свободные люди, которые уплатили свой оброк и на которых нет долгов. Таким образом постепенно устанавливающееся в первые десятилетия XV столетия прикрепление к земле обусловливается главным образом задолженностью крестьян, являющеюся последствием увеличения их повинностей. К концу этого столетия крестьянин становится крепким земле, обязан отбывать барщину и вносить подати и подчинен суду господина. Барщина исполнялась на господских полях, а также состояла в расчистке новин, отвозке сельских продуктов в города и проч. В XV веке стали заносить повинности крестьян в вакенбухи (инвентари). В этом столетии уже все вассалы пользовались правом высшего уголовного суда, при чем вассал являлся председателем суда, в котором присяжными были крестьяне. Крестьяне отчуждались вместе с землею, а в отдельных случаях, составляющих злоупотребление, и без земли; правом собственности они пользовались лишь на движимое имущество. Если умерший крестьянин не имел прямых наследников, то имущество его наследовал рыцарь, владелец имения. Но, с своей стороны, он обязан был во время неурожаев давать крестьянам хлеб на пропитание и обсеменение полей. Земля разделялась на собственно помещичью и крестьянскую; первая была освобождена от повинностей и платежей (за исключением чрезвычайных), а вся тяжесть государственных повинностей возложена была на крестьян. Рыцарство несло только личную военную службу. Есть указания, что в первой половине XVI в. экономическое положение крестьян было в общем гораздо удовлетворительнее, чем в непосредственно предшествовавшее и в последующее время: во второй половине XV в. происходили войны внутри страны и с соседними государствами, много крестьян перемерло от чумы, а в первой половине XVI века страна наслаждалась миром.
В XVI в. уже появилась латышская письменность. Немцы не могли оставить глубокого следа в духовной жизни туземцев, так как они жили обособленно и замкнуто. Церковь об этом не заботилась; католическое богослужение совершалось на латинском языке, а религиозные воззрения латышей представляли смесь старого язычества с католическими суевериями. В первой полов. XVI в. владельцы имений и крестьяне жили в сравнительно удовлетворительных экономич. условиях. Зато военное дело пришло в упадок, и край оказался почти совершенно беззащитным, когда на него вдруг обрушилось бедствие в виде кровавой Ливонской войны. Но еще до войны край пережил реформацию. В Балтике она приняла довольно резкую форму; власть католической церкви была сломлена и церковь подчинили светской власти — городам и дворянским ландтагам; помещики и бюргеры стали единственными властителями края. В реформации и здесь резко выделилось несколько течений, но так как это движение коснулось почти исключительно немецкого элемента населения и городов, то мы здесь не будем останавливаться на нем. Крестьян (латышей) реформация почти не коснулась, несмотря на то, что среди сторонников и деятелей реформации в крае были также друзья и единомышленники Томаса Мюнцера. В Лифляндии только в XVIII ст. секта гернгутеров (богемских братьев) получает довольно значительное распространение среди латышей; она была подавлена репрессиями русского правительства (1743 г.). Но Екатерина II сняла запрет, наложенный на гернгутеров, и разрешила им водворение в России с правом исповедывать свою веру. Следствием реформации для крестьян было усиление прав и власти вассалов-помещиков и, следовательно, рост эксплуатации крестьянского населения края.
Ливонская война со всеми ее ужасами почти совершенно опустошила край. Как известно, она привела к разделу Ливонии и прекращению ее существования как самостоятельного государства. Часть (Дерптское епископство) отошла к России, часть (запад нынешней Эстляндии) к Швеции, а Лифляндия и Курляндия (латышский край) — к Польше, при чем из Курляндии было образовано особое герцогство под суверенитетом Польши, а Лифляндия превращена в польскую провинцию. Война довела крестьян до полного разорения. Целые области были разрушены, люди частью перебиты, частью разбежались по лесам. Когда война кончилась и уцелевшие крестьяне и помещики вернулись в свои родные места, условия, оказалось, резко изменились. Ливонский орден перестал существовать как самостоятельная политическая и военная организация, а местное дворянство, опираясь на поддержку польского правительства, могло сохранить за собою значение и роль господствующего сословия. Это же заставило большинство вернуться к земле и обратить особое внимание на земледелие, ставшее с того времени их главным занятием. В конечном итоге это означало усиление и изыскание новых форм эксплуатации крестьян, и это направление нашло свое выражение в прикреплении крестьян к земле. Отдаваясь под власть Польши дворянство латышского края выговорило себе исключительные привилегии, известные в истории под названием „привилегий Сигизмунда-Августа“. Привилегии эти даны в 1561 г. и ими было санкционировано прикрепление крестьян к земле и признано за дворянами-землевладельцами право суда над их крестьянами как в гражданских, так и в уголовных делах. Во время шведского владычества был возбужден вопрос о подлинности привилегий. Но как бы то ни было, лифл. дворяне пользовались этими привилегиями, и в них довольно верно отразились экономические условия жизни того времени, взаимные отношения помещиков и крестьян. Прежде всего помещики присвоили себе „свободные“ общин. земли; поместья, помещичьи участки были округлены именно таким путем: уничтожили чресполосицу, присоединив разбросанную между помещичьей землей крестьянскую к помещичьей (см. п. 13 Привил. Сиг.-Августа). Одновременно был определен размер полного крестьянского участка в таком размере, чтобы на нем можно было посеять 180 тонтелей. За каждым хозяином была закреплена известная площадь земли, — остальную землю присоединили к помещичьей. Крестьянские участки обложили повинностями и податями в усиленном размере.
В XVI столетии и самом начале XVII латышские крестьяне подразделялись: 1) на свободных крестьян, пользовавшихся особыми привилегиями, свободных от многих податей и повинностей и владевших землею на ленном праве с подчинением непосредственно власти епископа или ордена. Но уже тогда эта группа была малочисленна, а к средине XVII столетия она почти исчезла за единичными исключениями (т. наз. „курляндские короли“ и др.). Были, впрочем, и такие свободные крестьяне, которые не имели права собственности на землю и отбывали за нее известные повинности. 2) Тяглые крестьяне, или гакенменнеры; на их хозяйства, как более доходные и благоустроенные, падали все главные подати и повинности. 3) Полутяглые, Halbhäkner, Einfüssling — нечто среднее между хозяевами и безземельными крестьянами (лострейберами). Часть из них слилась с дворохозяевами, часть с безземельными. 4) Лострейберы — безземельные крестьяне, не имевшие постоянного жилья; они жили в лесах, в избушках или банях крестьян, обрабатывали их поля, нанимались у помещика или занимались каким-нибудь ремеслом, а не то обрабатывали участки в лесах. 5) Постоянные крестьянские батраки, которые по нескольку лет, часто всю жизнь, проживали у крестьянина-хозяина в качестве батрака, войдя иногда даже в его семью, тем более, что сыновья и дочери крестьянина, не наследовавшие его усадьбы, обращались в батраков и батрачек. За свой труд получали вознаграждение натурой, или же им отводился участок земли, который они в свободное время и обрабатывали на себя. 6) Кое-где в латышском крае уже тогда попадались бобыльи хозяйства; такие бобыли обязаны были участвовать в походах, содержать лошадей для военных нужд; из их среды комплектовалось ополчение. 7) Немалочисленную группу крестьян составляли населявшие Балтийское взморье и занимавшиеся исключительно почти рыболовством. Они платили оброк рыбой, а иногда деньгами и были освобождены от натуральных земельных повинностей. 8) Особую определенную группу составляли уже тогда помещичьи слуги, конюхи, пастухи и проч. рабочие имения. К этой категории могут быть отнесены и служащие высшего разряда — надзиратели за работами, садовники, ремесленники, корчмари, мельники и т. д. Они находились в полной зависимости от дворян и уже тогда более других крестьян были ограничены в своих правах.
Крестьянское земледелие в описываемый нами период находилось еще на сравнительно низкой ступени. Сеяли главным образом рожь и ячмень. Рожь в значит. количестве вывозилась за границу, а ячмень расходовался дома на варку пива в рыцарских имениях. Поля возделывали по 3-польной системе. Сельскохозяйственные орудия были крайне примитивны. Соха — деревянная, самодельная. Так же примитивно была устроена и борона. Скот был низкорослый и приносил мало пользы. Коровы, мелкие, захудалые, давали мало молока, лошади были низкорослые, хотя и выносливые; мелкие овцы давали грубую шерсть. Разводили в то время еще коз. Позже стали разводить свиней и некот. домаш. птиц. Жилые помещения были низкие избы, с соломенной крышей, глиняным полом, с очагом вместо печи. Период польского господства в крае — это вообще период упадка и крестьянского и помещичьего хозяйства. По сравнению с орденскими временами наблюдался регресс в технике сельского хозяйства, не говоря уже об упадке благосостояния крестьян. Эксплуатация в конец разоренного войной и истощенного крестьянства оказалась чрезмерной. Следствием были всевозможные болезни (чума, напр.) и голод, уносившие десятки тысяч жертв. Особенно ужасающих размеров и форм достиг голод 1601/2 г.
В 1600 г. вспыхнула война — династическая — между Швецией и Польшей. Швеция давно уже стремилась к упрочению своего господства на Балтийском море, и присоединение Балтики было намечено одним из первых этапов этой политики. Этим ослаблялось влияние и сила двух соседей-конкурентов — России и Польши. Результатом этой войны было присоединение значительнейшей части латышского края к Швеции — в 1602 и 1629 г. Курляндия же по-старому осталась ленным герцогством Польши. С этого времени и можно отметить известные различия в условиях жизни и развития социальных отношений в этих двух провинциях края; шведское владычество, несмотря на его непродолжительность, имело большое влияние на лифляндскую часть латышского края; Курляндия же с того времени является более отсталой.
Шведский период — едва ли не самая светлая страница в истории латышского крестьянства. Дело в том, что в Швеции никогда не было крепостного права в том смысле этого слова, как на Западе или в Балтике. Феодальные отношения здесь не развились по германскому образцу и не укрепились. Правда, и здесь были помещики, дворяне, были в свое время и лены, и вассалы. Но крестьяне сумели сохранить свои гражданские права и политическую свободу, они не утратили права голоса в собрании сословий, в представительстве страны. Царствующая династия после разрыва с Данией добилась власти именно благодаря поддержке крестьян и вопреки сопротивлению дворян. И в дальнейшем, в своей экономической политике в особенности, правительство опиралось на крестьян. Таким образом, благодаря такой ситуации, здесь рос и креп молодой абсолютизм, пользуясь поддержкой крестьянства. Понятно, что в новых провинциях шведское правительство желало придерживаться той же политики. Уже при капитуляции лифляндского дворянства (20 мая 1601 г.) шведское правительство предложило ему в целях наиболее тесного и полного единения вновь приобретенных провинций с королевством отправить в Стокгольм представителей всех сословий, в том числе и крестьянского, для обсуждения мер к поднятию экономического благосостояния края. Предлагалось даровать крестьянам свободу, предоставить им право получать образование наравне со всеми и выбирать род занятий по собственному желанию, а также поступать на правительственную службу и занимать общественные должности. Предлагалось также улучшить местное судопроизводство, введя всесословный суд, по шведскому образцу. Все эти предложения шведского правительства пришлись очень не по вкусу балтийскому дворянству, и оно под всевозможными предлогами пыталось отклонить их. Швеция в то время еще вела войну с Польшей и потому была лишена возможности провести намеченные реформы. Кроме того, невыгодно было восстановлять против себя и немецкое дворянство края. Однако, правительство не отказалось от своего намерения произвести в крае ряд реформ. Уже правительство Густава-Адольфа взялось за них. В 1638 г. был начат т. н. шведский кадастр — обмер и установление нормы крестьянского землевладения для определения законных крепостных и общественных повинностей крестьян, а также проверка прав дворян на владение находящимися в их пользовании земельными участками. Для выполнения этой работы была назначена особая королевская комиссия, которая закончила свои работы в 1641 г. Правительство Густава-Адольфа, кроме того, издало целый ряд законов в пользу местных крестьян. Так, напр., в 1629 г. детей крестьян было разрешено принимать в правительственные гимназии; в 1630 г. крестьянам разрешили привозить в город и продавать лично потребителям продукты сельского хозяйства; до того привилегия закупки произведений крестьянского хозяйства принадлежала помещикам. В 1632 г. помещиков, имевших до того времени право суда над крестьянами, ограничили в этих правах; все уголовные дела были переданы королевскому суду; за помещиками оставили лишь право т. н. домашнего (телесного) наказания по незначительным проступкам. Крестьянам дано было право жаловаться на господ в высший правительственный суд.
Шведская законодательная нормировка аграрных отношений в крае способствовала развитию крестьянского хозяйства. Особенно счастливыми для латышского крестьянства в этом отношении следует считать годы царствования Карла XI.
Крупнейшими аграрными реформами этого периода второй половины XVII ст. — являются: 1) редукция дворянских имений, 2) составление вакенбухов (см.) и 3) издание положения о казенных, или государственных крестьянах.
Редукция дворянских имений и земель была решена в принципе шведским правительством в 1655 г. Но осуществление ее из-за непрерывных войн затянулось в Лифляндии до конца 1670-х и 1680-х годов. Прежде всего редукция коснулась имений, пожалованных дворянам из казенных земель шведским правительством, а затем имений, владельцы коих не могли документально доказать, что они имели право собственности на них еще в дошведское время. Таких оказалось очень много, и все эти имения были объявлены собственностью казны. После этой реформы к казне отошли ⅚ дворянских имений и земель в Лифляндии, приносящих ежегодно 543 тыс. талеров дохода. Реформа эта была произведена в интересах казенных финансов и дала действительно блестящие результаты, несмотря на то, что аллодифицированные имения были выкуплены в казну, а бывшие владельцы частн. имений, приносящ. не более 1500 талеров дохода, оставлены в качестве их вечн. арендаторов. Но эта реформа существенно отразилась и на судьбе крестьян. С присоединением большинства частных имений к доменам большинство крестьян из помещичьих превратились в казенных. А положение последних по сравнению с помещичьими крепостными было значит. лучше; они пользовались большею свободою и правами и несли соответственно гораздо меньшие повинности.
Урегулирование крестьянских повинностей было едва ли не самою крупною и справедливою реформою шведского правительства. Сделано было это путем составления т. н. вакенбухов и установления единой земельной повинностной меры — шведского гакена. Гакен — это основная единица земельной меры в латышском крае, по которому определялись крестьянские повинности. Но в различных местностях величина гакена была различна — от 30 до 180 тонштелей, так что и повинности крестьян были весьма различны, что вносило большую путаницу в аграрные отношения и способствовало неограниченной эксплуатации крестьян. Шведское правительство путем подробного исследования, описи, определения производительности крестьянского труда, величины его инвентаря и т. д. установило единообразную для всего края земельную меру — т. н. шведский гакен, т. е. участок земли, за который крестьянин ежегодно платил именно 60 талеров работами, взносами натурою и деньгами. Величина крестьянской усадьбы должна быть не менее ⅛ гакена. После этого были составлены т. н. вакенбухи, т. е. подробное расписание крестьянских повинностей и податей в соответствии с величиной участка и производительностью хозяйства. Сверх этого расписания помещики уже ничего не могли от крестьян требовать; за выполнением этого закона следили особые, назначаемые правительством, чиновники.
Хуже жилось латышам в герцогстве Курляндии. Правящая до 1737 г. династия Кетлеров, особенно же герцог Яков (1642—1686), затеяли игру в колониальную политику и вовлекли миниатюрную страну в целую сеть опасных международных авантюр, за которые жестоко приходилось расплачиваться местному крестьянству, т. е. Л.
Несмотря даже на сравнительно мягкий шведский режим, все же латыши оставались на положении низших, трудящихся классов, угнетенной народности, не принимавшей никакого участия в общественной и политической жизни страны. Все это попрежнему находилось в руках немцев и шведов.
Начало XVIII ст. для латышского края ознаменовалось новой опустошительной и кровопролитной войной — Северной, после которой Эстляндия и Лифляндия отошли к России (1709—1710 г.), а Курляндия пока еще сохранила свою независимость. При капитуляции балтийского дворянства русское правительство утвердило все его привилегии. Капитулировали в качестве представителей края только города и дворянство, т. е. немецкая часть населения. Русский главнокомандующий в 1710 г. утвердил с согласия Петра I аккордные пункты капитуляции, восстанавливавшие все привилегии дворян (в том числе и привилегию Сигизмунда-Августа) и обещавшие сохранение им имений, что и было исполнено в 1720-х годах.
Для сельского населения Лифляндии наступили печальные времена. Русское правительство опиралось на сословие помещиков-крепостников и предоставило им полную и неограниченную власть над крестьянами. Неограниченная барщина легла в основу местных аграрных отношений с присоединением края к России. Местное самоуправление целиком находилось в руках дворян-помещиков. Большинство законов, изданных шведским правительством в пользу местного крестьянского населения, были отменены; остальные же утратили всякое практическое значение, ибо помещики могли всегда уклоняться от их исполнения. Остались в силе лишь некоторые, проведенные шведским правительством, экономические реформы (вакенбухи, система измерения и оценки крестьянских земель и т. д.), но при практическом применении шведской системы помещики сумели оставить все выгоды за собой. Помещичьи хозяйства (имения) мало-по-малу стали развиваться в крупные сельскохозяйственные предприятия, самостоятельно производящие громадное количество ржи и других продуктов сельского хозяйства для продажи. Местное законодательство этого периода открывает помещикам все пути к неограниченной эксплуатации своих крепостных, которые отданы в полное распоряжение своих господ. За все XVIII ст. не издано ни одного имеющего серьезное значение закона в пользу крестьян. Помещик мог лишать своих крепостных крестьян земли. Людей стали продавать даже на рынке, и против этого на лифляндском ландтаге 1765 г. был сделан только секретный уговор, грозивший за это штрафом и еще большим — за разлучение при продаже мужа с женой. Результатом хозяйственной политики балтийск. дворянства в XVIII ст. было обнищание крестьян. В 1777 г. в крае вспыхнули крестьянские беспорядки, но они носили местный, случайный характер. Так как в латышской и эстонской деревнях по-прежнему царил необузданный помещичий произвол, то в 1784 г. опять вспыхнули беспорядки. В этом году был издан закон о введении подушной подати для крестьян прибалтийских губерний. Эту подать (деньгами) крестьяне были обязаны ежегодно уплачивать казне. Наблюдение за исправным несением крестьянами этой государственной повинности было возложено на помещиков. Они обыкновенно вносили упомянутую подать за всех своих крестьян полностью, а за это налагали на последних новые крепостные повинности, увеличивали барщину и натуральные сборы. Крестьяне обратились к русским военным властям с просьбою наложить на них определенную подать, которую они обязывались ежегодно исправно вносить в казну, а барщину и все сборы в пользу помещиков сложить с них. Разумеется, русские чиновники отвергли это требование крестьян, как незаконное. Тогда крестьяне решили силой добиваться исполнения своих требований. Первые восстали ранненбургские крестьяне, распространявшие мысль о том, чтобы Л. потребовали признания их национальных прав; скоро начались волнения и в других местах латышской части Лифляндии. Небольшие отряды войска не могли справиться с крестьянами и отступали в города. Небольшие города были осаждены крестьянами. Лишь прибытие воинских подкреплений из Петербурга дало возможность подавить движение. Это заставило серьезнее заняться крестьянским вопросом. Положение 1804 г. освобождало крестьян-дворохозяев от домашнего суда („расправы“) помещика, регулировало повинности крестьян в пользу помещика, предоставляло всем крестьянам право приобретать движимое и недвижимое имущество и свободно распоряжаться им и запрещало помещикам без приговора приходского суда удалять крестьянина от управления хозяйством, запрещало отнимать у крестьян состоящую в их пользовании землю и присоединить ее к имению; однако, тут была сделана существенная оговорка, изменявшая весь характер реформы. Если у помещика было недостаточно мызных полей сравнит. с числом крестьян, обязанных отбывать в его пользу барщину и не было необработанных земель, годных для земледелия, ему разрешалось выселить из усадеб соответственное число дворохозяев и прирезать землю, находившуюся в их пользовании, к имению, предупредив их о том за три года и вознаградив за жатву и земельные улучшения. Составители положения 1804 г. совершенно не позаботились об улучшении положения батраков. В 1817 г. были освобождены без земли крестьяне в Курляндии, в 1819 г. — в Лифляндии с установлением 13-летнего переходного периода. По этому закону, в отличие от лифляндского положения 1804 г., помещикам было предоставлено право наказывать телесно и крестьян-хозяев без предварительного приговора мирского суда. Начиная с 1817 г. крестьянские беспорядки в Балтийском крае опять делаются обычным явлением. В течение последующих 15 лет они повторяются почти ежегодно. Сильными беспорядками сопровождалось опубликование законов 1817—19 гг., „освободивших“ крестьян от всех прав на землю. Законом 1819 г. надзор за действиями крестьянского мирского суда был возложен на вотчинно-полицейское управление, или по-просту помещичью контору. Заседания мирского суда происходили на мызном дворе. Это вотчинное управление выдавало паспорта, налагало на крестьян различные наказания, контролировало и направляло деятельность крестьянских общественных органов, обращенных в простые исполнительные органы помещичьей полиции. Закон 1819 года под видом окончательного освобождения дворохозяев превращал их в известные сроки в простых арендаторов, дал возможность помещикам отбирать у крестьян лучшие полевые угодья и прирезать их к господским полям, а крестьянам отводить заросли, и разрешил выселение дворохозяев за дурное ведение хозяйства, небрежение о строениях, запущение полей и неисправное отбывание повинностей, если мирской суд признает жалобу основательной. Естественно, что умиротворению крестьянства такой закон содействовать не мог. Более сильные беспорядки, носившие характер пассивного сопротивления, возникли в 1822—23 гг., когда должна была получить „свободу“ половина крестьян-дворохозяев. Предназначенных к освобождению дворохозяев известили, что с 23 апреля 1823 г. они имеют право отказаться от своего участка земли или заключить договор с другим землевладельцем. В случае ухода они могут снять в аренду усадьбу с землею в первые три года только в пределах своего прихода. О своем решении крестьяне должны известить мызную полицию до 10 ноября 1822 г. И к ужасу и удивлению помещиков большинство крестьян заявили о своем желании переселиться на другие места, а до окончательного разрешения этого вопроса обрабатывать свои участки, не отбывая за них работ. Помещики обратились с жалобою к ген.-губ. Паулуччи, котор. приказал отказавшихся от своих дворов крестьян выселять из них и предавать уголовному суду. Со временем установился обычай заключать договоры на 3 года.
В результате эпоха 1820—40 гг. оказалась весьма тяжелой для латышского крестьянства, неурожаи 1835—37, 1840 г. завершились голодом, который вызвал т. наз. „переселенческое“ движение 1841 и 1845 гг.
Из каких-то источников распространились слухи, что правит. предоставляет на юге России переселенцам свободн. земли. В виду печальн. положения крестьянства слух этот взбудоражил его. Лихорадочное стремление к переселению охватило целые волости. Крестьяне бросили все работы и устремились в города ходатайствовать о разрешении переселиться в теплый край. Движение началось в венденск. и валкск. уездах. Отсюда крестьяне толпами прибывали в Ригу и буквально осаждали дворец генерал-губернатора, ходатайствуя о разрешении переселиться. Все постоялые дворы в Риге были переполнены крестьянами. Целые толпы ночевали на улицах и площадях города. Днем они обходили все присутственные места, излагая свои просьбы и жалобы. По сохранившимся документам, далеко не все просьбы были однородны. Многие крестьяне ходатайствовали только об ограничении произвола помещиков, о выдаче пособия голодающим. Это ясно указывает на то, каковы были истинные причины, вызвавшие это движение.
Генерал-губернатором здесь в то время был граф Пален — крайний реакционер, друг и сподвижник известного шефа жандармов Бенкендорфа. Переселенческое движение уже с самого начала казалось ему подозрительным, хотя никаких явных признаков „бунта“ тут не было. Жалобы и науськивания балтийских баронов окончательно убедили его в том, что тут приходится иметь дело с весьма опасным бунтовщическим деянием, и он не замедлил принять самые крутые меры к прекращению движения. Но неожиданно крестьяне встретили к себе сочувственное отношение в местном православном духовенстве. Стремясь к распространению православия в крае, оно старалось найти известные опорные пункты в местных экономических отношениях. Среди крестьян-просителей, прибывших в Ригу, распространился слух, что крестьянам, принявшим православие, будут оказаны особые милости — разрешено переселиться, отведены земли или просто облегчено их тяжелое положение. Эти слухи как бы находили себе косвенное подтверждение в милостивом приеме, оказанном крестьянам, зашедшим во двор местного архиепископа Иринарха. Крестьяне стали толпами осаждать дом Иринарха. Здесь же происходила запись желающих принять, „новую веру“. Скоро целые волости приняли православие. Движение стало не в шутку угрожать интересам лютеранского духовенства, которое, благодаря ему, могло лишиться своих приходов и доходов. В Ригу и Петербург посыпались жалобы на преступное движение среди крестьян, которое лишь маскируется религиозными побуждениями, а в основе своей имеет чисто-материальные вожделения. Встревожились слухами о переселении также помещики и просили правительство принять меры к прекращению зловредной агитации православного духовенства в крае. Мольбы пасторов и баронов были услышаны. Но эта мера оказалась недействительной для обуздания мощно разросшегося движения. Мероприятия правительства и в особенности противодействие помещиков только укрепили в крестьянах веру в „лучшую жизнь“ по принятии православия. Тогда гр. Пален решил обуздать непокорных Л. более строгими мерами. По деревням были посланы воинские постои, а когда в венденск., рижском, верросском и дерптск. уездах разоренные воинским постоем и непомерными требованиями помещиков крестьяне стали требовать уменьшения повинностей, началось беспощадное усмирение края карательными отрядами, затем последовал военный суд над многочисленными „зачинщиками“. Однако, после движения 1841 г. даже самые недальновидные бароны убедились, что одними репрессиями тут делу не помочь. Доведенные до последней степени нужды и отчаяния, крестьяне находились на краю гибели. Это серьезно угрожало даже помещичьим интересам. И почти немедленно после похода Палена созывается ландтаг, который принимается обсуждать меры к улучшению положения крестьянских хозяйств. Предлагается ряд паллиативных мер, которые после тщательного пересмотра и принимаются. Но эти паллиативы не могли предотвратить хозяйственный кризис и голод, который в 1845—46 г. опять постиг край. И в 1845 году снова здесь началось сильное крестьянское движение, вызвавшее некоторые меры в пользу крестьян. Но покровительство латышскому крестьянству свелось лишь к некоторому ограничению барщины в 1845 г. и к закону 1849 г., который воспретил прирезку невыкупленных крестьянских земель к мызным (экономическим), за исключением однократной прирезки (т. наз. квоты) при регулировании этих земель.
Обрусительная политика неизбежно приходила в столкновение с неограниченной автономией местного дворянства. В этой политике правительство должно было, как в свое время в Польше, искать опоры и поддержки в латышском крестьянстве, в мелком землевладельческом классе населения, но искренно пойти навстречу нуждам крестьянского населения и не думали, чтобы не порвать окончательно со столь надежною опорою существующ. строя — землевладельческим дворянством. Дело ограничилось поэтому лишь некоторыми незначительными полумерами и робкими попытками улучшить положение крестьян (Положение 1860 г.). В общем все было предоставлено естественному течению. В конце XIX ст. немецко-баронский феодализм потерпел решительный экономический крах. Мало-по-малу стал развиваться новый строй капиталистически-производящего крупного сельского хозяйства, возникший на развалинах феодализма из наиболее жизнеспособных помещичьих хозяйств, а отчасти также из крестьянских, объединенных в руках одного лица, хозяйств. В настоящее время уже не редкость встретить латыша в качестве арендатора или даже собственника имений. Капитализм сглаживает национальные различия, созданные и вскормленные феодализмом и крепостничеством. После 1905 г. этот неизбежный историч. процесс сказался, как мы видели выше, особенно ярко.
Литература. Латышский язык вместе с литовским и вымершим древне-прусским яз. образует так называемую леттскую, или балтийскую ветвь индо-европейской семьи языков. Латыш. литература возникла в XVI в. и медленно развивалась. Ее первыми памятниками считаются: сделанный Раммом в 1530 г. перевод на латыш. яз. 10-ти заповедей и появившийся несколько позже перевод катехизиса Лютера, принадлежащий Иоанну Ривиусу. Несравненно богаче латышск. письменности народная поэзия. Окончившаяся 4 века тому назад кровавая борьба с немецкими завоевателями не оставила следа в народной памяти в виде преданий и песен о боях и походах; латышск. поэзия проникнута всецело лирическим духом и богата грациозными и глубокомысленными мифологическими песнями, песнями обрядовыми и бытовыми, в нежных, идиллических тонах передающими горе и радости народной жизни. В сборнике латышских народных песен, изданном Ульманом в Риге, число их достигает 40.000. Не менее многочисленны и содержательны народные пословицы, загадки и сказки, образчик котор. представляет издание известного лингвиста, писателя и археолога Виленштейна — „1.000 lettische Rätsel“. До XVIII ст. латышск. литература развивалась под немецким влиянием и стараниями немецких писателей и ученых. Первым национальным латышским поэтом был Стендер (род. в 1714 г., ум. в 1796 г.), имевший весьма плодотворное влияние на развитие национального самосознания и усовершенствование народного языка. С этого времени в латышск. литер. начинается заметное оживление: ее деятелями являются уже не иностранцы, а люди, вышедшие из среды народа; она обогащается оригинальными произведениями и переводами лучших памятников иностранных литератур, вносящих в ее среду новую жизнь и движение. Современная латышская литература бедна крупными талантами, но она очень много сделала для духовного возрождения народа. В ряду ее деятелей особой популярностью в крае пользуются в настоящее время поэт Райнис (Плекшан) и его жена, поэтесса Аспазия (Розенберг), после событий 1905 г. эмигрировавшие за границу. С необыкновенным подъемом недавно буквально весь латышский народ в лице лучших своих представителей отпраздновал юбилей 25-летней литературной деятельности своей любимой поэтессы Аспазии. Она автор нескольких томиков стихотворений, необыкновенно мягких, задушевных, красивых, мелодичных лирических картин. Стихотворения на общественные темы ей меньше удаются, хотя все ее симпатии на стороне передовой демократии своего народа, видным деятелем, идеологом и борцом-ветераном которой является ее муж. Она поэт души, интимных переживаний, глубоких и сложных настроений; она поет о красоте и сокровенной глубине жизни природы, о красивых облагороженных чувствах, и стихотворения ее на эти родные ей темы являются необыкновенно красивыми, красочными, законченными. Многие ее стихотворения переведены ею же на немецкий язык, которым она владеет в таком же совершенстве, как латышским. Ей же принадлежат еще несколько драм, но их приходится признать весьма посредственными. Совсем другого склада и направления поэзия ее мужа — Райниса. Это современный певец передовой демократии в настоящем смысле этого слова. Лучшее, что он написал, это тоже небольшие стихотворения. Все его произведения, за единичными почти исключениями, проникнуты общественным настроением и чувством. Стих его местами напоминает верхарновский, но есть у него свое самобытное, законченное. Резкий отрывистый язык, короткие, но веские, законченные и, как удар молота, направляемого умелой рукой, сильные, всегда достигающие цели — сердца читателя — фразы. Из других современных латышских поэтов следует еще отметить К. Скальбэ, талантливого поэта и одновременно хорошего беллетриста. Поэзия его то проникнута тоскою по лучшей жизни, гражданскою скорбью, то, удаляясь от земной жизни и печалей, мягким, задушевным лиризмом. Несомненным лирическим талантом обладает также поэт-модернист В. Эглит. Следует еще отметить поэтов Лиготниса, Плудона, Дамберга, Курция и др.
Среди современных латышских беллетристов первое место занимает по силе, глубине и искренности таланта известный латышский романист А. Недра. Сейчас о нем ничего не слышно. Несколько лет из-под его пера не появляется ни одного нового произведения. Но он дал своему народу ряд действительно художественных беллетристических произведений, несколько романов, которые вполне заслуживают быть переведенными на европейские языки. Представитель либерально-националистической школы, примыкающий к модернизованному романтизму, он создал ряд шедевров латышской художественной литературы, которые по красоте и образности языка, по пластичности изображения и глубокой правдивости часто ставят рядом с романами Тургенева и Гончарова. Лучшие его произведения: „Semneekadehls“ („Сын крестьянина“), „Kad mehnesis dilst…“ („Когда луна начинает таять“…), пьеса „Земля“ и др. Недра является также одним из лучших латышских журналистов-публицистов и ораторов (по профессии он пастор, кандидат теологического факультета юрьевского университета). Из остальных современных латышских беллетристов следует отметить К. Скальбэ, А. Упита, Зельтмата, А. Деглава и др. Молодых, начинающих беллетристов много в латышской литературе, но они не внесли пока ничего нового, самобытного в нее, не создали таких духовных ценностей, которые подняли бы латышскую литературу на новую высоту. Из писателей по общественным вопросам следует отметить П. Стучка, Фр. Розина — родоначальника латышского марксизма и основателя латышской соц.-демократ. партии, И. Янсона, бывшего редактора „Deenas Lapa“ в период расцвета и наибольшего успеха издания, Дермана, проф. Шмидта, И. Залита, проф. Палода, известного писателя и деятеля по педагогическим вопросам Иессена, К. Дуцмана, одного из идеологов латышской буржуазии, левого либерального крыла ее, и целый ряд молодых, начинающих, подающих надежды журналистов.
Библиография: „Прибалтийские Сборники“ (тт. I—IV, 1878—80); „Материалы к изучению аграрных условий Лифляндии“ (1885, изд. ландратской коллегии); Ю. Самарин, „Сочинения“, т. VII—X; Herm Engelhardt, „Beitrag zur Entstehung der Gutsherrschaft in Livland während der Ordenszeit“ (Leipz. 1897); Лучицкий, „Крестьяне и крестьянская реформа в Лифляндии“ („Северн. Вестн.“ 1891, №№ 7—9, 1892 № 2); Transche-Roseneck, „Gutsherr und Bauer in Livland im XVII und XVIII Jahrhundert“ (Strassb. 1890); Поска, „Характеристика литер. мнений об освобожд. крест. в Лифляндии“ („Журн. Мин. Нар. Пр.“ 1904, № 10); Loening, „Die Befreiung des Bauernstandes“ („Baltische Monatschrift“, 1880, Bd. XXVII, Heft 4); J. Eckhardt, „Livland im XVIII Jahrhundert“ (1876); S. v. Himmelstiern, „Die Aufhebung der Leibeigenschaft in den Ostseeprovinzen“ (1838); Jung Stilling, „Statistisches Material zur Beleuchtung livländischer Bauernverhältnisse“ (1869); Müller, „Die Livländische Agrargesetzgebung“ (1892); Tobien, „Die Agrargesetzgebung Livlands im XIX Jahrhundert“ (1899, 1911, 2 Bde; I том есть рус. пер.); Seraphim, „Geschichte Liv-, Est- und Kurlands“ (1897—1904, 3 Bde); К. Ландер, „Прибалтийский край в перв. полов. XIX в.“ и „Крестьян. вопрос в Прибалт. крае“ („История России в XIX в.“, изд. Т-ва Гранат, т. II и V); Schmidt, „Rechtsgeschichte Liv-, Est- und Kurlands“ („Beiträge zur Kunde Ehst-, Liv- und Kurlands“, Bd. IV, 1894); Ландер, „Очерки истории латыш. народа“ („Рус. Мысль“, 1906, №№ 9 и 10); Bilenstein, „Die Grenzen des lettischen Volksstammes u. der lettischen Sprache in d. Gegenwart u. im XIII Jahrhundert“ (1892); Andrejanoff, „Lettische Volkslieder u. Mythen“ (1896).