Въ натурѣ дѣйствуютъ двѣ противные силы, которыми держится составъ, или лучше сказать, равновѣсіе міра. Притяженіемъ все влечется къ общему средоточію; противудѣйствіемъ, или, говоря по ученому, реакціей, все отталкивается ко внѣшней окружности. Нѣчто похожее на то извѣстно Физикамъ относительно перемѣнъ воздушной температуры, всѣ тѣла сжимаются на стужѣ, a въ теплѣ расширяются. Отъ соразмѣрнаго дѣйствія каждой изъ упомянутыхъ силъ физическихъ зависитъ во всемъ порядокъ и прочность.
Ту же самую теорію примѣнить можно и къ политическому тѣлу. Патріотизмъ есть теплота, егоизмъ стужа. Первый всегда стремится ко благу общему, послѣдній безпрестанно отъ него уклоняется; одинъ всегда готовъ жертвовать собою, другой хочетъ жить для себя, и притомъ для себя единственно. Порядокъ въ дѣлахъ общественныхъ зависятъ отъ соразмѣрнаго обоихъ дѣйствія во взаимномъ ихъ отношеніи.
И въ самомъ дѣлѣ все бы шло наилучшимъ образомъ, еслибъ люди при многихъ поступкахъ своихъ незабывали, что не одни только они живутъ въ свѣтѣ, но что кромѣ ихъ существуютъ еще другія? Подобныя имъ созданія, которыя также имѣютъ свои нужды (не говорю прихоти), также имѣютъ право наслаждаться нѣкоторыми выгодами и безцѣннымъ спокойствіемъ. Но, увы!
Госпожѣ Морковкинѣ напоминаютъ, что пора уже сыну ея вступитъ въ службу. Старшій сынъ ея по склонности занимается военными науками, и готовитъ себя къ артиллерійской службѣ, гдѣ со временемъ можетъ сдѣлаться хорошимъ офицеромъ. Но сердобольная Морковкина никакъ несоглашается отпустить дѣтей своихъ въ военную службу; она хочетъ, чтобы старшій ея Ваня, посредствомъ какихъ нибудь невинныхъ оборотовъ переименовался въ Коллежскіе Ассессоры, причислился бы къ какому нибудь мѣсту, взялъ бы увольненіе на годъ за болѣзнями, и потомъ вышелъ бы въ отставку съ слѣдующимъ чиномъ. «Моему Ванюшѣ ненужна служба», говоритъ Морковкина, вовсе незаботясь о томъ, имѣетъ ли служба надобность въ людяхъ. У Морковкиной есть еще два сына, Ваня средній и Ваня меньшой, столь же нѣжно ею любимые. Очень любопытно знать, какое для нихъ назначаетъ она поприще.
Сидоръ Сидоровичъ Надутовскій живетъ единственно для себя; вразсужденіи же другихъ онъ поступаетъ такъ какъ будто никто кромѣ его не существуетъ на свѣтѣ. Того мало, что садясь за столъ, беретъ для себя первое мѣсто; онъ еще хочетъ, чтобы не садились къ нему близко — точно будто бы даютъ праздникъ для его особы. Надутовскій не болѣе вѣжливъ къ прекрасному полу какъ я къ мущинамъ. Въ ложѣ очень спокойно располагается онъ впереди, незаботясь, увидятъ ли что нибудь сидящія за нимъ дамы. Въ церкви, или на площади, среди многолюдства и тѣсноты, онъ любитъ около себя просторъ, какъ въ своей собственной комнатѣ. Въ дорогѣ обѣгаетъ всѣ покои гостинницы и занимаетъ для себя самыя лучшія. Въ каретѣ никакъ не можетъ сидѣть на передней скамейкѣ затылкомъ къ кучеру, потому что, какъ самъ говоритъ, ему тотчасъ сдѣлается дурно, или голова у него закружится. Безпрестанно разсылаетъ людей своихъ и чужихъ, безпрестанно требуетъ услугъ вовсе безъ надобности. Привыкши затруднять всѣхъ и каждаго, самъ онъ ни для кого неможетъ сдѣлать ни малѣйшаго себѣ принужденія. Въ каждую минуту и при каждомъ случаѣ думаетъ единственно о себѣ; сны видитъ и бредитъ о себѣ; не чувствуя утраты ближняго, боится только чтобы самому не умереть, и дражайшую жизнь свою готовъ искупить гибелью всего рода человѣческаго,
Егоистъ, не имѣя понятія о дружбѣ, при всей нѣжной заботливости о благосостоянія драгоцѣнной особы своей, обыкновенно бываетъ несчастнѣе прочихъ. Цицеронъ прежде всѣхъ замѣтилъ, что «дружба умножаетъ счастіе, и уменьшаетъ страданія человѣческія; ибо она раздѣляетъ съ нами неблагополучіе, a въ счастливыхъ случаяхъ удвояетъ радость нашу.» Авердовичъ жилъ мирно и даже согласно съ офицерами полка, своими товарищами, и ето потому только, что онъ ни отъ кого нехотѣлъ принимать одолженій, и нехотѣлъ одолжать другихъ. Не натура предназначила его быть егоистомъ; нѣтъ, онъ самъ сдѣлался имъ съ обдуманнымъ намѣреніемъ, или лучше сказать, въ слѣдствіе несправедливой увѣренности, что случившіяся съ нимъ несчастія произошли отъ излишней доброты его сердца. Онъ лишился наилучшаго друга, ссудивши его деньгами, которыхъ немогъ даже получить, какъ посредствомъ тяжбы. Вмѣшавшись въ чужую ссору съ намѣреніемъ помирить противниковъ, послѣ принужденъ былъ съ обоими драться; отъ одного получилъ шпагу въ бокъ и пролежалъ въ постели шесть мѣсяцовъ, a другаго самъ положилъ на мѣстѣ, и долженъ былъ два года странствовать по свѣту. Еще нѣкоторые, симъ подобные, случаи сдѣлали его совершенно недовѣрчивымъ и осторожнымъ до излишества. Онъ вооружился противу человѣчества и принялъ себѣ за главное правило, что въ здѣшнемъ свѣтѣ надобно поставить себя въ средоточіи такого круга, котораго поперечникъ былъ бы не болѣе двухъ футовъ. И потому онъ вознамѣрился лучше погибнуть, нежели одинъ рубль дать взаймы своему брату, или замолвить слово для спасенія несчастному жизни. Cказываютъ, что Авердовичь умеръ совершенно всѣми оставленный, что при послѣднемъ издыханіи его не было при немъ ниже одной живой души человѣческой, и что некому было закрыть хладѣющихъ вѣждъ его.
Къ числу славныхъ егоистовъ протекшаго вѣка безспорно принадлежитъ одна Французская дама (Маркиза дю Деффанъ). Въ послѣднюю болѣзнь Президента, своего приятеля, она ниже на минуту не отходила отъ его постели. Въ одинъ вечеръ Маркиза приѣзжаетъ ко Двору на балъ; всѣ думаютъ, что другу ея стало легче, и каждой смѣло спрашиваетъ о здоровьѣ Президента. «He ужь ли же бы я сюда приѣхала! отвѣчала Маркиза: ахъ! я лишилась его сегодня утромъ!»
Многимъ конечно извѣстенъ отвѣтъ, данный умирающимъ стихотворцемъ Колардо приятелю его Варту, которой къ лежащему на смертномъ одрѣ пришелъ совѣтоваться о поправкахъ въ драматическомъ своемъ сочиненіи, подъ титуломъ: Странный человѣкъ. «Вы можете», сказалъ ему Колярдо, «придать разительную и прекрасную черту къ характеру главной роли, упомянувъ, что странный вашъ человѣкъ заставляетъ приятеля своего въ послѣднія минуты жизни слушать комедію въ пяти актахъ и дѣлать надъ нею свои замѣчанія.»
Недавно, случилось мнѣ быть въ одномъ, домѣ вмѣстѣ съ Графомъ Пузовымъ. Онъ сидѣлъ въ креслахъ, предавшись глубокой задумчивости, или, если неошибаюсь, сладкой дремотѣ послѣ сытнаго обѣда. Одинъ изъ легкомысленныхъ нашихъ вертопраховъ вдругъ начинаетъ говорить о недавно умершемъ Баронѣ Галаганѣ, которой жилъ въ самой тѣсной дружбѣ съ Графомъ. Мы начинаемъ опасаться, чтобы вѣтренникъ нерастравялъ сердечной раны, можетъ быть еще незажившей, и хотимъ отклонить разговоръ. Но Графъ самъ возобновляетъ матерію, и говоритъ пространно о смерти Барона; не можетъ довольно нахвалиться покойнымъ, превозноситъ его качества, его семейственныя добродѣтели, называетъ его наилучшимъ своимъ другомъ, и заключаетъ сими словами: Дружба соединяла насъ почти тридцать лѣтъ: сколько ни запомню, онъ всегда бывалъ безъ денегъ, и ни однажды непросилъ y меня въ займы ниже одной копѣйки.
Женской полъ нѣжнѣе по своему сложенію, и для того не столько подверженъ гнусному пороку егоизма. Не смотря однакожъ на то, какъ не причислить къ классу знаменитыхъ егоистовъ, или правильнѣе, егоистокъ, прелестной госпожи Себялюбской, на лицѣ и во взорахъ которой самыми четкими буквами написана любовь къ ближнему. Ета милая дама является въ одной приятной бесѣдѣ и садится подлѣ Генерала Р**. Почтенный лѣтами и заслугами воинъ за нужное признаетъ взять благоразумныя мѣры осторожности, опасаясь, чтобы медоточныя уста госпожи Себялюбской, или красота ея и любезность не вскружили ему головы, ненарушили бы его покоя. Страхъ напрасный! никакой опасности нѣтъ и небывало. Госпожа Себялюбская и не думала сказать Генералу что-нибудь приятное; она жалуется на постой, и нѣжный слухъ свой, которой въ театрѣ нетерпитъ малѣйшаго екивока, сама же оскорбляетъ, браня солдатъ, нарочно передъ окнами ея развѣсившихъ нѣкоторыя вещи; называетъ вещи сіи сперва вообще дрянью, потомъ каждую особливо приличнымъ ей именемъ.
Говоря о госпожѣ Себялюбской, не льзя невспомнить о справедливыхъ на нее жалобахъ одного изъ Предсѣдателей здѣшней Палаты. Въ прошломъ году онъ поѣхалъ было къ водамъ лѣчиться, Себялюбская, тамъ уже находившаяся, предлагаетъ ему свою квартиру. Больной нашъ до крайности обрадовался такой выгодной встрѣчѣ, и никакъ не могъ понять причины столь отличному къ себѣ уваженію. Но скоро узнаетъ, въ какія попалъ онъ сѣти. У Себялюбской производилась важная тяжба въ Сенатѣ. На бѣду Предсѣдателю судьбамъ угодно было, чтобъ она привезла съ собою всѣ свои бумаги. Вотъ и начались безконечныя совѣщанія о справкахъ, екстрактахъ, просрочкахъ, апелляціяхъ, запрещеніяхъ; цѣлые дни проходили въ чтеніи копій съ опредѣленія и прочихъ бумагъ приказныхъ. Бѣдный Предсѣдатель мучился, но несмѣлъ быть неучтивымъ. Между тѣмъ время лѣченія протекало. Кончилось тѣмъ, что Предсѣдатель, невзявши назначеннаго числа ваннъ, отправился въ обратной путь также больнымъ, какъ приѣхалъ.
Можно бы составить толстую книгу изъ всего того, что написано объ егоистахъ, какъ вашими авторами, такъ и заграничными. Я окончу свою портретную галлерею изображеніемъ одного себялюбца, которой, кажется мнѣ, достигъ совершенства, достигъ послѣдней степени сего гнуснаго порока,
Терминовъ живетъ на свѣтѣ лѣтъ сорокъ пять, можетъ быть немного больше, или немного меньше. Во все продолженіе сего времени, смѣло скажу, онъ неимѣлъ ни одной мысли, ни одного чувства, которыхъ бы онъ же самъ не былъ предметомъ. Чтобъ показать всему свѣту, сколь великое господинъ Терминовъ питаетъ уваженіе къ дорогой своей особѣ, и до какой высокой степени простирается его къ ней почтеніе, всякую рѣчь свою начинаетъ онъ обыкновенно словами: Я говорю — я сказалъ — самъ я. Въ случаѣ надобности угощать какихъ нибудь посѣтителей обѣдомъ, онъ о себѣ одномъ заботится, для себя одного требуетъ вкусныя блюда; a гостей своихъ почитаетъ за Лакедемонцевъ, которые могутъ быть сыты и одной похлебкой! За десертомъ приказываетъ безъ чиновъ подать себѣ перо или костянную спичку, и весьма спокойно чиститъ себѣ зубы. — Особливая вѣжливость, если не позволяетъ себѣ что-нибудь больше затѣять. Захватитъ ли его дождь во время прогулки, ему кажется, что капли падаютъ только на его особу. Идучи пѣшкомъ, терпѣть неможетъ каретнаго стуку; ѣдучи въ каретѣ, не понимаетъ, для чего полиція дозволяетъ пѣшей толпѣ бродить по улицамъ. Находясь въ комнатѣ, становится передъ каминомъ такъ, чтобы только самъ одинъ могъ пользоваться теплотою и смотрѣться въ зеркало. Всѣ поступки его, всѣ его сужденія нѣкоторымъ образомъ служатъ отвѣтами на вопросы, которые онъ безпрестанно самъ себѣ предлагаетъ: Какая мнѣ отъ того польза? Не будетъ ли мнѣ убытка отъ етаго? Чего я тутъ могу надѣяться?
Терминова почитаютъ въ свѣтѣ самымъ честнымъ человѣкомъ; посмотримъ, какъ далеко простирается справедливость етаго слова. Одинъ изъ друзей его приходитъ къ нему ввечеру съ убѣдительною прозьбою, что бы неотказался на другой день въ седмомъ часу поутру явиться въ такомъ-то мѣстѣ для принятія посредства въ дѣлѣ, отъ котораго зависѣла цѣлость имѣнія и счастіе всего семейства. Условіе весьма ясное; дѣло нетерпитъ ни малѣйшей отсрочки; четверть или полчаса медленности могутъ уничтожить всю надежду. Терминовъ обѣщается прискакать въ самую пору: но онъ обыкновенно встаетъ въ восемь часовъ; онъ разстроилъ бы себя на цѣлой день, нарушивъ свой всегдашній порядокъ. Уже половина осмаго, a онъ лежитъ еще въ постели. Мучимый безпокойствомъ другъ его прибѣгаетъ опрометью, и Божіимъ именемъ проситъ его подняшься. Вотъ встаетъ нашъ Терминовъ; но еще остановка: онъ никогда невыходитъ изъ дому съ тощимъ Желудкомъ; докторъ строго запретилъ ему ето, подъ опасеніемъ мигрени. Бьетъ восемь. Терминовъ одѣвается потеплѣе, закрываетъ горло и грудь шалью, подпоясывается утиральникомъ, кладетъ въ уши хлопчатую бумагу, наконецъ ѣдетъ. Но уже поздно! Дѣло любезнаго друга приведено къ концу, и погибель его невозвратна. «Ну стоило ето, сказалъ Терминовъ, чтобъ меня будить такъ рано?»
Прошлою осенью я былъ съ нимъ въ деревнѣ. Однажды ввечеру хозяйскій мальчикъ, по двору ходившій, упалъ въ колодязь и вывихнулъ себѣ ногу. Прибѣгаетъ лакей и доносятъ о приключеніи съ мальчикомъ: вотъ, одни спѣшатъ. на помощь. Другіе постилаютъ подушки для больнаго, и Терминовъ падаетъ въ обморокъ на приготовленную постелю. Новая бѣда! Приносятъ спиртовъ, трутъ ему виски и затылокъ, даютъ ему нюхать. Одинъ изъ присутствующихъ, незнавшій причины дурноты, съ намѣреніемъ обрадовать нашего больнаго, говорятъ ему, что у мальчика нога непереломилась, и что въ нѣсколько дней онъ справится. Ето хорошо; отвѣчаетъ Терминовъ: однакожъ, я все таки неменѣе, трепещу при одной мысли о томъ, какая угрожала мнѣ опасность, когда я вчера, ходивши на томъ мѣстѣ, также могъ бы повредить себѣ ногу. М.
[Каченовский М. Т.] Егоисты: [Cатир. очерк] / М. // Вестн. Европы. — 1817. — Ч. 96, N 21. — С. 3-14.