ЭКСКУРСІЯ НА ФОРМОЗУ[править]
I. Островъ Формоза.[править]
Экспедиція японцевъ на Формозу и слѣдующія за нею несогласія между Китаемъ и Японіею обратили всеобщее вниманіе на этотъ островъ. Зная, что внутренность его еще мало изслѣдована, особенно въ этнографическомъ отношеніи, мнѣ пришла мысль предпринять туда путешествіе, чтобы познакомиться съ жизнью и нравами его обитателей. Возможность дать объ нихъ какія-либо новыя свѣдѣнія еще болѣе подкрѣпила мое намѣреніе.
Въ концѣ декабря корветъ «Аскольдъ» прибылъ въ Гонъ-Конгъ, гдѣ ему предстояла долгая стоянка. Здѣсь я изложилъ свои планы его превосходительству адмиралу Брюммеру и просилъ его уволить меня съ корвета на время, необходимое для ихъ исполненія. Его превосходительство, сочувствуя моему предпріятію, освободилъ меня отъ служебныхъ обязанностей на два мѣсяца, и далъ мнѣ этимъ возможность пройти всю Формозу и познакомиться съ нѣкоторыми туземными племенами, раньше не посѣщаемыми европейцами.
Быстро сдѣлалъ я необходимыя для такого путешествія приготовленія и 28 декабря оставилъ Гонъ-Конгъ на австралійскомъ баркѣ Pelham, шедшимъ въ Такао за грузомъ, а Такао былъ для меня хорошимъ исходнымъ пунктомъ. Между Гонъ-Конгомъ и Формозою существуетъ также паровое сообщеніе; два раза въ мѣсяцъ идетъ пароходъ изъ Гонъ-Конга въ Тамсуй и Такао, — но до слѣдующаго его рейса было долго ждать, поэтому пришлось отправляться на парусномъ суднѣ. Впрочемъ во времени я выигралъ этимъ немного: сильный вѣтеръ задерживалъ насъ долго вблизи Гонъ-Конга и только на тринадцатый день плаванія мы прибыли въ Такао. Благодаря любезности моихъ гонгъ-конгскихъ знакомыхъ, я имѣлъ рекомендательныя письма къ тамошнимъ миссіонерамъ и агентамъ торговыхъ домовъ, которымъ много обязанъ за ихъ полезные совѣты, гостепріимство и искреннее сочувствіе, которое они выказали къ моему предпріятію.
Соображаясь съ даннымъ мнѣ временемъ, я составилъ себѣ слѣдующій планъ: пройти весь островъ съ юга на сѣверъ, посѣтить возможно большее число туземныхъ племенъ, собирать слова ихъ языковъ и заниматься тѣлоизмѣреніями. Такъ я надѣялся притти къ болѣе опредѣленному выводу относительно происхожденія туземцевъ Формозы, которые будучи раздроблены на множество мелкихъ и самостоятельныхъ племенъ, живущихъ подъ особыми мѣстными условіями, отличаются другъ отъ друга въ образѣ жизни, въ языкѣ и даже въ наружности.
Выполнить эту программу было конечно труднѣе, чѣмъ сначала казалось. Пришлось всегда ходить пѣшкомъ, такъ какъ на Формозѣ нѣтъ ни лошадей, ни муловъ, а паланкины, кромѣ того что дороги, ходятъ только по извѣстнымъ совершенно безопаснымъ дорогамъ. Также препятствовала мнѣ во многомъ трусость моихъ китайскихъ кули. Китаецъ ни за что не рѣшается итти въ территорію горцевъ; слово «калё» (дикарь) для него однозначущее со смертью. Это обстоятельство разрушило мой планъ — пройти на сѣверъ по восточному берегу острова, гдѣ потребовались бы большіе запасы и носильщики посмѣлѣе китайцевъ.
Постараюсь передать здѣсь все видѣнное мною, не распространяясь много о личныхъ своихъ приключеніяхъ; коснусь ихъ только тамъ, гдѣ это нужно для лучшей обрисовки мѣстной жизни.
Но прежде чѣмъ приступить къ разсказу, позволю себѣ сдѣлать краткое географическое обозрѣніе Формозы.
Высокая горная цѣпь, съ вершинами до 12 000 футъ, проходитъ почти по серединѣ всего острова и раздѣляетъ его на двѣ половины, рѣзко отличающіяся другъ отъ друга. Восточная половина гористая и дикая, покрыта роскошною растительностью и населена народомъ малайскаго происхожденія. Западная-же часть — плодородная низменность, воздѣланная рисомъ, сахаромъ, арековыми пальмами и прочими произведеніями тропическаго климата, густо заселена китайцами. Параллельно главному хребту, по западной его сторонѣ, идутъ мѣстами нѣсколько сравнительно низкихъ цѣпей, подымающихся терасами до 3000 фугъ; это прекрасная мѣстность, занятая преимущественно тѣми туземцами, которые уже приняли китайскую цивилизацію и подданство.
Климатъ Формозы тропическій, исключая сѣверной ея части, гдѣ, подъ прямымъ вліяніемъ NO муссона, зима холодна и очень дождлива; бывало, что въ Тамсуѣ не видали солнца въ продолженіе двухъ-трехъ мѣсяцевъ; пасмурность, дождь, туманъ мѣняются другъ съ другомъ; рѣдко когда проглядываетъ солнце; горы постоянно окутаны въ свинцовыя облака, и на всей мѣстности лежитъ печальный, угрюмый колоритъ. За то лѣтомъ преобладаетъ здѣсь хорошая погода. Въ остальной части острова, ниже 24° широты, сезонъ NO муссона лучшее время года, — всегда безоблачное небо, чистый прозрачный воздухъ, теплые дни и великолѣпныя ночи, но въ апрѣлѣ, съ окончаніемъ муссона, начинается сильная жара, которая при сухости воздуха и отсутствія вѣтра еще невыносимѣе, — земля и камни накалены, рѣки и водопады высушены, растительность опалена. Въ маѣ наступаетъ SW муссонъ и съ нимъ дождь, который льется почти ежедневно правильными ливнями до сентября. Въ іюлѣ самый сильный дождь, затѣмъ онъ постепенно уменьшается и съ началомъ NO муссона совсѣмъ прекращается. Съ дождемъ являются москиты, сантипеды и змѣи, а въ приморскихъ лѣсистыхъ мѣстахъ свирѣпствуетъ лихорадка. Въ августѣ всѣ рѣки переполнены, ущелья и долины обращены въ озера, всюду съ горъ льется вода; но послѣ дождя все это быстро принимаетъ обыкновенный спокойный видъ. И такъ, въ южной Формозѣ только два времени года — сухое и дождливое, обусловленныя обоими муссонами. На сѣверѣ нѣтъ такого рѣзкаго различія и переходы отъ зимы къ лѣту и отъ лѣта къ зимѣ гораздо постепеннѣе.
Землетрясенія на Формозѣ часты, но не сильны; они ограничиваются легкими толчками, сопровождаемыми иногда подземнымъ гуломъ, и никто не помнитъ о разрушительныхъ ихъ дѣйствіяхъ. Но страшно разбросанные, перегнутые и ломанные пласты горъ, громадныя глыбы корала, поднятыя изъ воды на нѣсколько сотъ футъ, указываютъ на сильныя вулканическія дѣйствія и перевороты, которымъ этотъ островъ былъ подверженъ въ до-историческую эпоху.
Относительно ботаники и зоологіи мои знанія слишкомъ ограничены. Могу только сказать, что на Формозѣ растительность роскошная, напоминающая въ южной части Филиппинскіе острова, насколько они мнѣ знакомы, а на сѣверѣ — Японію, но не китайскіе берега. Американецъ Стиръ, бывшій здѣсь два года тому назадъ, нашелъ, говорятъ, много новыхъ породъ, какъ въ растительномъ, такъ и въ животномъ мірѣ.
Воздѣлываются на всемъ островѣ — сахаръ, рисъ, сладкій картофель, ямсъ, инбирь, пшено, пшеница, маисъ, горохъ и бобы, sesamum, земляные орѣхи, различная зелень, ананасы, бананы, манго, апельсины и помелоны, аноны, ли-чи и лунг-нганъ, папая и арековая пальма, растущая особенно роскошно въ средней и южной части острова. На сѣверѣ обработываются чай, индиго, мѣстами табакъ и родъ вѣерной пальмы; арека встрѣчается здѣсь рѣдко и ростетъ скудно. Кокосовыя пальмы видѣлъ я только въ Такао и Тайванфу въ садахъ; говорятъ, что они рѣдко приносятъ плоды.
Горы сѣверной Формозы покрыты громадными лѣсами камфарнаго дерева и хорошаго строительнаго лѣса. Близъ Килонга есть каменный уголь и сѣрные ключи (сульфаторы); недавно найдены и нефтяные источники.
Горы еще мало извѣстны; они состоятъ изъ аспидныхъ породъ, богатыхъ многими минералами. Пласты аспида наклонены преимущественно къ востоку
Китайскія владѣнія, занимающія западъ и сѣверъ Формозы, присоединены къ провинціи Фу-Кіэнъ и раздѣлены на слѣдующіе пять округовъ, считая съ сѣвера:
Тамсуй съ главнымъ городомъ Текчамъ,
Чанг-уа " " Чанг-уа,
Кі-и-хіэнъ " " Ка-ги,
Таи-вай-хіэнъ " " Тай-ваи-фу,
Фунг-шан-хіэнъ " " Питау.
Всѣ эти округи управляются гражданскими мандаринами 3 и 4 класса, которые находятся въ зависимости отъ вице-губернатора (въ чинѣ То-тай) въ Тай-ван-фу.
Различныя данныя численности народонаселенія на Формозѣ чрезвычайно расходятся между собою. По китайскимъ спискамъ оно превышаетъ 10 милліоновъ (по Customs Gazette въ одномъ округѣ Тай-ван-хіэнъ 7 000 000), по мнѣнію же генерала Лежандра (бывшій консулъ Соед. Штатовъ въ Амоѣ) она не болѣе 3 милліоновъ, что кажется вѣроятнѣе. Большинство жителей китайцы-переселенцы изъ провинціи Фукіэнъ. Туземцевъ сравнительно мало, судя по тѣмъ мѣстностямъ, которыя я посѣтилъ, ихъ приблизительно отъ 156 до 200 тысячъ, на всемъ островѣ.
Берега Формозы бѣдны хорошими портами. Это одна изъ причинъ, почему ея внутренность еще такъ мало эксплуатирована и торговля такъ незначительна.
По всему западному берегу только одинъ Такао годенъ для навигаціи въ продолженіе круглаго года, и то для судовъ, сидящихъ не глубже 14-ти футъ. Въ Тай-ван-фу совершенно открытый рейдъ, гдѣ только отъ декабря до марта безопасная стоянка. Сѣверный берегъ нѣсколько лучше; тамъ два очень удовлетворительныхъ рейда — Тамсуй и Килонгъ, но также для небольшихъ судовъ. Въ Тамсуѣ на барѣ при полной водѣ отъ 17 до 21 фута, но сильное волненіе часто препятствуетъ перейти его, даже судамъ сидящимъ 14 или 15 футъ; длинная же и хорошо защищенная Килонгская бухта имѣетъ только въ началѣ достаточную глубину для большихъ судовъ.
Эти четыре порта открыты для иностранной торговли съ 1858 года Тявзинскимъ трактатомъ. Торговля сосредоточивается главнымъ образомъ въ Тамсуѣ и Такао. Въ обоихъ этихъ портахъ учреждены таможенныя управленія, имѣющія вѣтви — первый въ Килонгѣ, второй въ Тай-ван-фу Изъ Такао и Тай-ван-фу вывозится сахаръ, изъ Тамсуя — чай, камфара и уголь, изъ Калонга — уголь. Главный предметъ ввоза — опіумъ. Почти вся иностранная торговля находится въ рукахъ Амойскихъ торговыхъ домовъ, имѣющихъ въ каждомъ портѣ своихъ агентовъ, — изъ шести существующихъ на островѣ фирмъ покуда только одна самостоятельная. Что касается до торговли на джонкахъ, то нельзя сказать ничего опредѣленнаго, китайцы скрываютъ отъ нашего взгляда всѣ свѣдѣнія объ ней; повидимому она очень оживлена и превосходитъ иностранную. Вообще говорятъ, что въ Китаѣ доходы отъ иностранной торговли сравнительно съ доходомъ отъ внутренней, очень незначительны. Джонки перевозятъ съ Формозы на материкъ сахаръ, рисъ, масло, камфару, индиго, рыбу, лѣса и снабжаютъ Формозскихъ китайцевъ всѣми нужными произведеніями домашней мануфактуры.
Миссіонерская дѣятельность на Формозѣ ограничивается пока одними китайцами и цивилизованными туземцами. На всемъ островѣ десять миссіонеровъ — пять пресвитеріянцевъ, принадлежащихъ къ «Medical Missionary Society», и пять доминиканцевъ. Особенно усердны первые. У нихъ уже около двадцати станцій въ различныхъ частяхъ острова и значительное число прихожанъ. Проповѣдники воспитаны изъ китайцевъ и большею частью люди дѣйствительно образованные; кромѣ полнаго знанія роднаго языка они должны также умѣть читать и писать латинскими буквами, которыми миссіонеры стараются замѣнить трудныя изображенія китайской письменности; всѣ молитвенники, Новый завѣтъ и псалтыри напечатаны латинскимъ шрифтомъ, которому обучаютъ дѣтей въ школахъ, устроенныхъ на всѣхъ миссіонерскихъ станціяхъ. Особенный успѣхъ имѣетъ это нововведеніе между малайцами, говорящими по китайски, но не знающими китайской грамоты.
Католическія станціи всѣ между малайцами, которые вообще воспріимчивѣе къ христіанству, чѣмъ китайцы. Китаецъ матеріалистъ и не особенно хлопочетъ о благахъ загробной жизни; миссіонеръ въ его глазахъ человѣкъ праздный, говорящій смѣшныя и совершенно безполезныя вещи, поэтому такъ мало изъ нихъ христіанъ.
II. Такао и Танг-Кангъ.[править]
Такао городъ небольшой; вся его важность заключается въ маленькой но прекрасной гавани, образованой надводнымъ коралловымъ рифомъ, соединяющимъ двѣ горы Садль и Апэ, отдѣляя такимъ образомъ отъ моря лагуну, длиною въ шесть и шириною въ одну милю. Входъ въ лагуну, находящійся на сѣверной ея оконечности, шириною только до 300 футъ, почему здѣсь всегда сильное приливное и отливное теченія, толчея и водовороты; только во время полной воды и перемѣны бриза входъ для судовъ возможенъ. Въ лагунѣ-же всегда спокойно, не смотря на сильное волненіе на рейдѣ. Исключая самой сѣверной части, вся лагуна къ сожалѣнію засѣяна коралловыми рифами и на столько мелка, что доступна только шлюпкамъ и плотамъ. Въ сѣверную ея часть впадаетъ небольшая рѣчка, прѣсная вода, которой конечно помѣшала образованію коралла, вслѣдствіе чего здѣсь осталась котловина глубиною до 9 саженъ хорошо защищенная горою Апэ отъ W и NW вѣтровъ (морскаго здѣсь бриза). Рѣчные наносы застлали дно ея мелкимъ иломъ и образовали при входѣ баръ съ 11-ю футами воды при низкомъ уровнѣ. Эта котловина и составляетъ гавань Такао. Суда, стоящія въ ней, швартовятся у сѣвернаго берега, такъ какъ тѣснота гавани не позволяетъ стоять на якорѣ.
Входъ въ гавань укрѣпляется теперь китайскимъ правительствомъ. Сотни солдатъ заняты постройкою дороги на гору, гдѣ предполагается фортъ. Плана этого форта видѣть мнѣ не удалось; также не могу сказать, будетъ ли онъ каменный или просто глинянный, на подобіе тѣхъ, которыми укрѣплены Питау, Танг-Кангъ и Лонг-Кяу.
Городокъ расположенъ по обѣимъ сторонамъ входа, при чемъ сѣверная часть заселена европейцами, а южная (рифъ) — преимущественно китайцами. Европейскіе дома, какъ и повсюду въ тропикахъ, красиваго стиля, окружены верандами, зеленью и удобно размѣщены. Одно только зданіе отличается отъ всѣхъ своимъ тяжелымъ, мрачнымъ видомъ, толстыми каменными стѣнами и амбразурами для ружей подъ крышею — это остатокъ временъ голландскаго владычества на Формозѣ, обращенный теперь въ амбаръ. Китайская часть, грязная и бѣдная, выстроена неправильно и мало вообще напоминаетъ города. Жителей въ немъ не болѣе 2 000 человѣкъ.
Европейцевъ въ Такао и Тай-ван-фу вмѣстѣ человѣкъ 25. Многіе изъ нихъ живутъ поперемѣнно то въ Такао, то въ Тай-ван-фу, такъ какъ однѣ и тѣ-же личности завѣдуютъ дѣлами своихъ фирмъ въ обоихъ портахъ. Только миссіонеры, таможенные чиновники и лоцмана имѣютъ постоянную резиденцію.
Въ Такао шесть торговыхъ фирмъ, въ Тай-ван-фу четыре. Торговый оборотъ обоихъ портовъ простирается до двухъ съ половиною милліоновъ тели[1].
Главный предметъ вывоза сахаръ, что видно изъ слѣдующихъ цифръ: всего вывоза за 1872 годъ было на 1 252 391 тели, изъ этого приходится 1 142 779 тели на одинъ сахаръ. Китайскіе купцы скупаютъ его по частямъ у мелкихъ землевладѣльцевъ и поставляютъ большими партіями европейцамъ, которые этимъ хотя и становятъ себя въ зависимость отъ китайцевъ, но за то избавлены отъ множества мелочныхъ хлопотъ. Между тѣми и другими существуютъ хорошія отношенія и взаимное довѣріе; всѣ дѣла обдѣлываются словесно, безъ всякихъ письменныхъ скрѣпленій и обязательствъ, и не было примѣра, говорятъ, чтобы китаецъ преднамѣренно нарушилъ заключенное условіе. Многіе изъ китайцевъ уже конкурируютъ съ европейцами и самостоятельно фрахтуютъ суда, что пока хотя мало отзывается на иностранной торговлѣ, но съ увеличеніемъ китайскаго торговаго пароходства можетъ окончательно подорвать ее.
Зимою, то есть отъ декабря до апрѣля, во время наибольшаго сбора сахара, торговая дѣятельность самая жаркая, лѣтомъ-же довольно тихо и судовъ мало.
Сахаръ вывозится съ Формозы въ Англію, Германію, Швецію и Норвегію и въ послѣднее время особенно много въ Австралію.
Главный предметъ ввоза, какъ въ Такао такъ и во всѣ остальные порты — опіумъ, потребность на который здѣсь очень большая; можно почти съ увѣренностью сказать, что треть Китайскаго населенія на Формозѣ куритъ опіумъ. Изъ 1 016 453 тели, стоимости всего ввоза въ Такао и Тайван-фу въ 1872 году, 819 235 тели приходится на одинъ опіумъ (преимущественно Бенаресъ).
Такао и Тай-ван-фу соединены подъ общимъ таможеннымъ управленіемъ и всѣ статистическія цифры даны относительно обоихъ вмѣстѣ, но торговый оборотъ въ Такао значительно больше.
Изъ ближайшихъ окрестностей Такао самый интересный пунктъ гора Апэ. Это одна масса коралла, поднятая изъ воды на высоту 1110 футъ, между тѣмъ, какъ непосредственно окружающая ее страна аллувіальная низменность. Если мысленно дополнить ея формы, безъ сомнѣнія пострадавшія при поднятіи изъ моря и отъ позднѣйшихъ землетрясеній, то получается фигура, соотвѣтствующая описаніямъ атолла.
Прогулка на Апэ довольно затруднительная, — острый кораллъ, мелкая пыль, мѣстами высокая трава и колючая растительность очень замедляютъ дорогу, но за то панорама сверху достаточно вознаграждаетъ за трудъ. Впрочемъ нѣтъ надобности подниматься особенно высоко, чтобы передъ вами открылся одинъ изъ тѣхъ великолѣпныхъ и величественныхъ видовъ, встрѣчающихся вездѣ, гдѣ сочетаются море, горы, роскошная растительность и чистое небо, — видовъ, переходящихъ разнообразіе отъ картинъ самаго суроваго и дикаго характера до полнаго спокойствія и гармоніи. Здѣсь картина болѣе спокойная — горы, удаленныя на задній планъ, виднѣются въ мяікихъ краскахъ; равнина между ними и морскимъ берегомъ представляетъ рядъ зеленѣющихъ плантацій и бамбуковыхъ рощъ, теряющихся въ голубой дали; передній планъ оживленъ городомъ и гаванью. Особенно сильна была противоположность между спокойною поверхностью лагуны и взволнованнымъ отъ NW бриза моремъ; по потемнѣвшему морю катились тяжелые валы съ бѣлыми вершинами и шумно разбивались объ отвѣсные утесы; суда на рейдѣ сильно качались; вдоль косы тянулась широкая полоса бѣлыхъ буруновъ, составляя рѣзкій контрастъ съ блѣднымъ пескомъ, темною растительностью и свѣтлозеленою подъ берегомъ водою; на другой сторонѣ косы лежала лагуна — спокойная какъ зеркало; городъ, берега и небо отражались въ ней, все было ясно и невозмутимо спокойно.
На NO берегу лагуны, я, между прочимъ, замѣтилъ присутствіе сѣры: вода вытекающая струйками изъ горы, имѣетъ сильный ея запахъ и мелкое дно лагуны покрыто на этомъ мѣстѣ синевато-чернымъ слоемъ мягкаго ила съ тѣмъ же запахомъ.
Въ субботу 11 (23) января началъ я первую свою экскурсію, цѣлью которой была южная Формоза и особенно Лонг-Кяу.
Объ южной Формозѣ шла до сихъ поръ самая дурная слава. Обитатели ея, извѣстные какъ народъ воинственный, лукавый и жестокій, занимались съ давнихъ временъ морскимъ разбоемъ; суда, терпѣвшія здѣсь крушенія, грабились и люди искавшіе спасенія на берегу — безпощадно убивались. Никто не препятствовалъ пиратамъ, — китайцы слишкомъ боялись ихъ, да и не видѣли надобности вмѣшиваться въ ихъ дѣла, попытка-же генерала Лежандра, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, не имѣла также успѣха. Только рѣшительныя мѣры японцевъ положили конецъ разбою, и, какъ кажется, навсегда. По трактату, заключенному между японцами и китайцами, послѣдніе отвѣчаютъ за всѣ случаи морскаго разбоя на Формозѣ, и сами туземцы не скоро забудутъ жестокій ударъ, нанесенный имъ японцами, вслѣдствіе чего даже китайцы на столько ободрились, что завязали съ ними мирные переговоры, которые, какъ сперва казалось, обѣщали хорошіе результаты. Лонг-Кяу и нѣкоторые другіе пункты на западномъ берегу были заняты китайскими гарнизонами; туземцы нисколько не мѣшали имъ строить свои укрѣпленія, и между тѣми и другими завязались торговыя сношенія. Самъ То-тай отправился въ Лонг-Кяу, чтобы подарками скрѣпить дружбу между китайцами и туземными владѣльцами.
Дорога въ Лонг-Кяу лично мнѣ не представляла опасностей, но я принужденъ былъ заплатить двумъ сопровождавшимъ меня кули, не вполнѣ вѣрившимъ дружелюбнымъ намѣреніямъ туземцевъ, хотя они и надѣялись, что я не стану подвергать себя риску въ столкновеніи съ ними. Одинъ изъ моихъ кули говорилъ немного по англійски и могъ мнѣ служить переводчикомъ, другой-же смыслилъ кое-что въ поварскомъ дѣлѣ, что также очень пригодилось.
Съ разсвѣтомъ 11 января я вышелъ изъ Такао въ обществѣ миссіонера. Р., отправлявшагося въ Танг-Кангъ на богослуженіе. Легкая шлюпка съ высокимъ цыновочнымъ парусомъ перенесла насъ черезъ лагуну; затѣмъ пришлось итти пѣшкомъ черезъ гору Саддль, состоящую, какъ и Апэ, изъ коралла, по узкимъ тропинкамъ между рисовыми и сахарными полями, и наконецъ мы вышли въ песчаную пустыню, образовавшуюся отъ сильныхъ лѣтнихъ разливовъ Танг-Кангской рѣки и пересѣкаемую многими ея рукавами. Эта часть дороги была особенно утомительна. Ноги вязли въ рыхломъ песку, солнце пекло и вѣтеръ подымалъ густыя облака тонкой пыли, которая проникала сквозь платье и покрывала насъ съ ногъ до головы. Черезъ рѣки пришлось переправляться большею частью на носильщикахъ; плоты оказались только мѣстами. Пустыня эта изъ наноснаго песку и тянется миль на сорокъ отъ Танг-Канга на NNO до подошвы горъ по обѣимъ сторонамъ рѣки; ширина ея въ настоящее время отъ 4 до 6 миль, но ежегодно увеличивается, по мѣрѣ того какъ рѣка мелѣетъ. Послѣ четырехъ-часовой утомительной ходьбы по горячему песку мы прибыли въ Танг-Кангъ, гдѣ остановились въ миссіонерскомъ домѣ.
Танг-Кангъ лежитъ въ широтѣ 22°28' N и въ долготѣ 120°27`O отъ Гринвича, при устьѣ рѣки того-же названія. Жителей около 20000 — всѣ китайцы, изъ которыхъ большинство (почти ¾) занимается рыболовствомъ. Рыба, главный предметъ торговли, вывозится въ Такао, Тай-ван-фу и Амой: рисъ и сахаръ идутъ также въ Амой. Торговля происходитъ исключительно на джонкахъ. Городъ на видъ не богатый; исключая нѣсколькихъ каменныхъ лавокъ и храмовъ всѣ дома сплетены изъ бамбуковыхъ драней, начиная со стѣнъ и кончая поломъ, гдѣ онъ есть; только одна крыша соломенная. Такая постройка вызвана сильными разливами рѣки, которые съ каждымъ годомъ разширяются и смываютъ одинъ рядъ домовъ за другимъ.
Фортъ, только-что выстроенный, находится около ½ мили за городомъ и соотвѣтствуетъ типу всѣхъ китайскихъ укрѣпленій, видѣнныхъ мною на Формозѣ. Обыкновенно она строются квадратами, стороны которыхъ не длиннѣе 200 шаговъ, и обнесены однимъ или двумя не глубокими рвами. На углахъ форта выдаются бастіоны съ амбразурами на всѣ четыре стороны. Глиняный брустверъ имѣетъ снаружи склонъ около 70° и спускается внутрь нѣсколькими уступами. Вышина его около 12 футъ, а толщина при базисѣ до 16 футъ. Зубцы между бойницами иногда пестро разрисованы арабесками и вся наружность фортовъ держится чисто, даже въ щегольскомъ видѣ. На брустверѣ разставлены бамбуковыя будки для часовыхъ, по три или четыре на каждой сторонѣ. Противъ единственнаго входа выстроенъ, саженяхъ въ десяти отъ него, каменный щитъ, на внутренней сторонѣ котораго нарисованъ яркими красками тигръ — гербъ военнаго сословія. Внутренность форта расположена слѣдующимъ образомъ: прямо противъ входа помѣщены офицерскіе бараки, тамъ-же стоятъ нѣсколько маленькихъ пушекъ; почти въ серединѣ возвышается платформа въ нѣсколько квадратныхъ саженъ, имѣющая одинаковую высоту съ брустверомъ, на ней сторожевая башня изъ бамбука и флагштокъ; остальное пространство занято бараками для солдатъ, небольшими глиняными хижинами, расположенными симетрично и отдѣльно другъ отъ друга. Такой фортъ расчитанъ на четыре орудія и тысячу человѣкъ. Танг-Кангскій фортъ двойной, т. е. внутренность его раздѣлена стѣною пополамъ и между обѣими сторонами нѣтъ сообщенія; каждая половина имѣетъ отдѣльный гарнизонъ, своихъ мандариновъ и собственный флагъ. Длина его въ 300 и ширина въ 180 шаговъ.
Послѣ продолжительной прогулки по городу среди бѣдности, грязи и вони, я вернулся въ миссіонерскій домъ, довольный, что отдѣлался отъ громадной толпы любопытныхъ, провожавшихъ меня повсюду. Р встрѣтилъ меня новостью, которая сильно волновала жителей Танг-Канга: сюда дошли слухи съ юга, что переговоры То-тая не имѣли успѣха и туземцы убили трехъ его солдатъ. Убійство, совершенное днемъ, на открытой дорогѣ близъ населенной мѣстности, поразило всѣхъ своею дерзостью. Кули мои сильно струсили и чуть-было не вернулись въ Такао; только стыдъ и хорошая плата удержали ихъ.
Вечеромъ въ здѣшней капеллѣ было богослуженіе, на которое собрались почти всѣ христіане, человѣкъ около 80-ти. Служилъ китаецъ, еще молодой человѣкъ. Какъ было видно изъ его оживленныхъ жестовъ, онъ проповѣдовалъ свободно и со смысломъ. Общее впечатлѣніе, которое я оттуда вынесъ, однако вовсе не соотвѣтствовало моимъ ожиданіямъ и заставило меня сильно сомнѣваться въ искренности вѣры китайцевъ-христіанъ. Они падаютъ ницъ, когда слѣдуетъ, бросивъ предварительно соломенную подушку на полъ, поютъ гимны раздирающими уши голосами, а во время проповѣди зѣваютъ и спятъ; особенно непріятно ихъ пѣніе, лишенное всякой мелодіи. Поваръ мой оказался прозелитомъ; онъ присутствовалъ при богослуженіи, дѣлалъ все, что дѣлали другіе, смотрѣлъ въ книгу, пѣлъ и зѣвалъ съ прочими по время проповѣди. Когда-то послѣ, въ откровенной бесѣдѣ я спросилъ его, зачѣмъ онъ хочетъ перейти въ христіанство, и получилъ слѣдующее чистосердечное объясненіе: «Какъ-же» говорилъ онъ. «христіанину жить хорошо — случится съ нимъ какое-нибудь несчастіе — остальные христіане помогаютъ ему, заболѣетъ — доктора даютъ ему лекарство или лечатъ его въ госпиталѣ безплатно, а кромѣ того — послѣ смерти вѣчная жизнь и блаженство».
III. Изъ Танг-Канга въ Гонг-Конгъ.[править]
Въ воскресенье послѣ обѣда я простился съ своимъ любезнымъ хозяиномъ. Р. по собственному опыту особенно совѣтовалъ мнѣ по возможности избѣгать столкновенія съ мандаринами и никому не говорить о своемъ намѣреніи посѣтить туземцевъ, если не желаю, чтобы мандарины мнѣ мѣшали; далъ мнѣ еще, какъ медикъ, нѣкоторыя наставленія относительно сохраненія здоровья въ лихорадочномъ климатѣ Лонг-Кяу и пожелалъ мнѣ успѣха.
Ночь думалъ я провести въ Тек-а-ка, самой южной станціи медицинской миссіи. Это одна изъ тѣхъ прелестныхъ деревень, которыми усѣяна вся низменная часть южной Формозы, которыя дѣлаютъ эту мѣстность одною изъ самыхъ красивыхъ, когда-либо видѣнныхъ мною. Совершенно скрытыя въ тѣнистыхъ рощахъ исполинскаго бамбука, съ чистенькими домиками, окруженными арековыми пальмами и бананами, эти деревни напоминаютъ скорѣе группы дачъ, чѣмъ жилища трудящагося народа. И сами люди здѣсь какъ-то довольнѣе, счастливѣе, веселѣе, чѣмъ въ городахъ; здѣсь не поражаетъ васъ бѣдность и нищета, не оскорбляетъ нахальство и грубость, а честность и гостепріимство оставляютъ самыя пріятныя воспоминанія. Это вовсе не тѣ китайцы, съ которыми мы сталкиваемся въ открытыхъ торговыхъ портахъ, гдѣ они заразились маніею «дѣлать доллары», гдѣ иногда сами европейцы вызываютъ ихъ на дерзости своимъ высокомѣрнымъ обращеніемъ и по возможности ухудшаютъ еще ихъ дурную репутацію искаженными фактами и поверхностными замѣчаніями. «Это мы ихъ испортили, мы сами и наши доллары», сказалъ мнѣ въ Такао почтенный европеецъ, жившій уже давно въ Китаѣ, когда я завелъ рѣчь о развращенности Шанхайскихъ и Гонъ-Конгскихъ китайцевъ. Я не вѣрилъ ему, но впослѣдствіи убѣдился въ справедливости этого рѣзкаго замѣчанія и стыдился своего предразсудка и недовѣрчивости, съ которою я относился къ здѣшнимъ деревенскимъ жителямъ. Вездѣ меня встрѣчали съ непритворнымъ радушіемъ, и когда уходилъ, то только подарками могъ имъ платить за гостепріимство, — денегъ ни за что не брали. Мои вещи лежали всегда открыто, даже когда а уходилъ на нѣсколько дней, и никогда не случалось пропажи. Но это тамъ, гдѣ европейцы еще не были.
Въ Тек-а-ки видно знали уже, что я намѣренъ переночевать у нихъ, потому что у воротъ встрѣтили меня староста, священникъ и еще нѣкоторые другіе представители, и повели въ миссіонерскій домъ, гдѣ меня ожидалъ уже готовый ужинъ. Постепенно собралась въ домѣ почти вся деревня и съ любопытствомъ осматривала меня, мое платье и вещи. Эскизы, которые я набросалъ въ Танг-Кангѣ очень-понравились и многіе попросили меня снять съ нихъ портреты, на что я охотно согласился. Вообще я провелъ пріятный вечеръ между этими добрыми и гостепріимными людьми, предупредительность которыхъ дошла даже до того, что провожали меня со свѣчками, когда я вышелъ подышатъ воздухомъ подъ темныя аллеи бамбука.
Съ разсвѣтомъ 13-го я отправился дальше, нанявъ еще одного кули, такъ какъ мои не знали дальнѣйшей дороги.
Прошли красивую оживленную мѣстность. Вездѣ кипѣла работа, — собирали сахарный тростникъ, сажали рисъ или приготовляли поле подъ него, и тяжелые возы медленно тянулись по дорогѣ, производя страшный визгъ отъ несмазанныхъ колесъ. Къ 11 часамъ я прибылъ въ Понг-ляу и остановился позавтракать и отдохнуть немного, что впрочемъ не вполнѣ удалось мнѣ, такъ какъ толпа любопытныхъ около меня была громадная и не было средствъ удалить ихъ.
Понг-ляу (въ широтѣ 22°22' N) небольшой приморскій городокъ въ 5000 жителей, которые всѣ занимаются рыболовствомъ. Вдоль самаго берега тянется рядъ сараевъ для соленія и сушенія рыбы, которая вывозится отсюда въ Амой и Тай-ван-фу. Рыбаки выѣзжаютъ на ловлю на бамбуковыхъ плотахъ, которыхъ здѣсь какъ въ Танг-Кангѣ безчисленное множество. Эти плоты устроены очень просто: бамбуковыя бревна, отъ 4 до 6 дюймовъ толщиною, связаны вмѣстѣ поперечными брусьями, такъ что всѣ тонкіе концы, выгнутые нѣсколько къ верху, образуютъ носъ плота, а толстые — корму. Самъ плотъ дѣлается нѣсколько впалымъ. По обѣимъ сторонамъ придѣланы выдвижные кили (шверцы) и уключины, на столько высокія, чтобы можно было гресть стоя. Въ передней части становится мачта съ высокимъ цыновочнымъ парусомъ, а въ серединѣ стоитъ иногда кадка для провизіи и другихъ вещей, которыхъ не желаютъ мочить. Длинный бамбуковый шестъ — непремѣнная принадлежность плота; онъ служитъ для того чтобы толкаться на мелководіяхъ. Другой шестъ короче, но крѣпче, употребляется тогда, когда нужно пристать къ берегу чрезъ буруны; онъ вбивается за кормою плота въ грунтъ, чтобы отходящая волна не унесла его назадъ. Такіе плоты, говорятъ, уходятъ далеко въ море и китайцы управляются на нихъ отлично. Они употребляются по всему западному берегу Формозы, гдѣ, по причинѣ отмелей и рифовъ, шлюпки не примѣнимы.
Въ Понг-ляу стоитъ гарнизонъ въ 500 солдатъ. Здѣсь собственно кончаются китайскія владѣнія и начинается горная область туземцевъ. Только по берегу разсѣяно нѣсколько деревень китайскихъ рыбаковъ; но это смѣльчаки, которые, гонимые нуждою, рѣшились селиться близъ опасныхъ дикарей и искать ихъ дружбы. Дикари дѣйствительно терпятъ ихъ: они имъ нужны, какъ поставщики оружія, одежды и различныхъ бездѣлушекъ. Прежде надъ этими деревнями не было контроля и жители не платили никакихъ податей; только послѣ японской экспедиціи, когда китайское правительство заявило свои права на всю южную Формозу, присланы къ нимъ мандарины и гарнизоны.
Первое изъ этихъ селеній, Лам-сіо съ 1000 жителей, находится въ 4 миляхъ отъ Понг-ляу. Пять миль южнѣе лежитъ Панг-соа со 100 жителей, и милю далѣе — Че-тонг-ка съ 200 жителей, затѣмъ идетъ Гонг-Конгъ или Гонг-Кангъ по мѣстному выговору, съ 1500 жителей, въ широтѣ 22° 11' N, и наконецъ Лонг-кяу или Лянг-кяу, гдѣ нѣсколько деревень, имѣющихъ въ сложности населеніе около 10000 человѣкъ. Всѣ эти деревни не имѣютъ ничего привлекательнаго для глаза, недостаетъ имъ зелени, недостаетъ тѣнистаго бамбука, граціозныхъ пальмъ и яркозеленаго банана, столь необходимыхъ деталей красиваго тропическаго пейзажа; горы-же съ своею дикою растительностью бросаютъ на нихъ еще болѣе мрачный оттѣнокъ. Жители здѣсь, какъ вездѣ въ деревняхъ, гдѣ европейцы еще не были, добродушны, просты и гостепріимны.
Выйдя изъ Понг-ляу, я по просьбѣ своихъ кули зарядилъ ружье и револьверъ. Дорога, или вѣрнѣе едва замѣтная тропинка шла теперь вдоль самаго морскаго берега по песку и булыжнику. Горы тѣснились все ближе и ближе къ берегу, мѣстность дѣлалась пустыннѣе и суровѣе. Сначала попадались еще мѣстами обработанныя или оставленныя поля, развалины покинутыхъ фермъ, но скоро исчезли всѣ слѣды человѣческихъ рукъ.
Черезъ 1½ часа я увидѣлъ наконецъ жалкія хижины деревни Лам-сіо. Полуденная жара, усталость и жажда заставили меня завернуть сюда.
На рыночной площади суетилась пестрая толпа — китайцы и китаянки, громко о чемъ-то разсуждавшія; полунагіе туземцы, вооружены длинными ножами, пиками, ружьями, и женщины съ яркими бусами и цвѣтами въ волосахъ. «Кале!» вскрикнули въ испугѣ мои кули, указывая на дикарей, и сердце мое забилось отъ радости, — это были дѣйствительно туземцы Формозы, малайцы, для которыхъ я пріѣхалъ сюда.
При моемъ приближеніи женщины-туземки разбѣжались во хижинамъ, а мужчины спрятались за китайцевъ. Однако самшу (китайская рисовая водка), порохъ и разныя бездѣлушки привлекли ихъ мало по малу ко мнѣ, такъ что удилось записать нѣсколько словъ изъ ихъ языка и даже срисовать двухъ-трехъ человѣкъ; тѣлоизмѣренія же, которыя я вздумалъ дѣлать, никакъ не ладились, — голову однаго я кое-какъ вымѣрилъ, но желѣзный крумциркуль привелъ его въ такой ужасъ, что онъ въ первый свободный моментъ убѣжалъ и больше уже не показывался.
Мнѣ очень хотѣлось посѣтить ихъ деревню въ горахъ, но никто изъ туземцевъ не согласился проводить меня, нужно было сначала увѣдомить объ этомъ тауранга (начальника), сообщить, какіе у меня подарки для него, и тогда, если онъ согласится принять ихъ, они проводятъ меня. Но эти приготовленія заняли бы по крайней мѣрѣ три дня. такъ какъ до деревни ихъ было далеко, а столько времени ждать безъ дѣла показалось мнѣ слишкомъ долго, тѣмъ болѣе, что было еще сомнительно, приметъ ли меня таурангъ; китайцы же, къ которымъ я обращался, только смѣялись, проводя многозначительно рукою по шеѣ.
Туземцы эти принадлежали къ сильному племени Пиламъ, территорія которыхъ граничитъ съ сѣвера китайскими владѣніями, а съ востока доходитъ, какъ говорятъ, до береговъ Тихаго океана. Говорятъ также, что въ горахъ у нихъ есть нѣсколько большихъ деревень и мѣстами плодородныя долины, до которыхъ китайцы уже давно добираются, но всегда были отбиваемы; послѣдняя изъ такихъ неудачныхъ попытокъ была, говорятъ, въ 1870 году.
Племя Пиламъ средняго роста, крѣпкаго тѣлосложенія съ хорошо развитыми мускулами. Цвѣтъ кожи свѣтло-бронзовый. Образованіе головы и типъ лица малайскіе: лобъ прямой, невысокій, скулы выдающіяся и нижная челюсть особенно широка; глаза лежатъ прямо, достаточно углублены, но нѣсколько узки и не совсѣмъ чистаго коричневаго цвѣта; взглядъ выразительный; носъ широкій, нѣсколько приплюснутый, иногда съ небольшимъ горбомъ, ноздри не много вздернуты; ротъ широкій, губы мясисты, но красиво и выразительно обрисованы; уши собственно небольшія, но мочки чрезвычайно расширены вдѣтыми въ нихъ круглыми кусками фарфора, діаметръ которыхъ часто больше дюйма; волоса черные съ коричневымъ оттѣнкомъ, прямые и грубые; борода чрезвычайно рѣдкая; брови красивы, но рѣдко густые. Выраженіе всей физіономіи задумчивое, серіозное, часто мечтательное, даже мрачное. Женщины также, относительно, средняго роста, но некрасивы, — черты лица очень неправильны, шея коротка и плечи слишкомъ высоки для женщины; бюстъ и тазъ однако образованы не дурно.
Одежда мужчинъ слѣдующая: — тазъ обтягивается плотно синимъ платкомъ, который прихватывается кругомъ таліи пестрымъ поясомъ. Иные, преимущественно старики, удовлетворяются этимъ, другіе носятъ еще короткую куртку изъ легкой синей матеріи, обшитую красными или желтыми шнурками, и застегнутую мѣдными круглыми пуговками. Волоса, обмазанные какимъ-то густымъ жиромъ, переплетенные мѣстами красными нитками, обмотаны кругомъ головы и обвязаны узкимъ синимъ платкомъ; часть изъ нихъ выпущена на лобъ и обрѣзана нѣсколько выше линіи бровей. На рукахъ носятся мѣдные браслеты; въ ушахъ фарфоръ, разрисованный съ лицевой стороны красными и синими узорами китайскаго производства. Татуировки, какъ у Пиламъ, такъ и у всѣхъ племенъ южнѣе я никакой не замѣтилъ.
Женщины которыхъ я видѣлъ здѣсь, были всѣ одѣты, какъ китаянки, въ бѣлыя широкія штаны и синія блузы съ короткими рукавами и разрѣзами по бокамъ. Гладко причесанные и завязанные на затылкѣ волоса были разукрашены рядами красныхъ лентъ и крупныхъ желтыхъ бусъ, которыя обвиваютъ всю голову. У иныхъ было до десяти и болѣе проволочныхъ браслетъ на рукахъ и множество колецъ на пальцахъ.
Оружіе Пиламъ составляютъ: прямой ножъ въ два фута съ деревянною рукояткою; пика, состоящая изъ бамбуковаго шеста футъ въ 10 длины и прикрѣпленнаго къ нему остраго ножа въ 6 или 9 дюймовъ; простой лукъ изъ крѣпкаго дерева съ кожаною тетивою и бамбуковыя стрѣлы съ желѣзными (неотравленными) оконечностями; и наконецъ фитильное ружье, стволъ котораго длиною въ четыре, а прикладъ только въ одинъ футъ. Заряды, состоящіе изъ грубаго китайскаго пороха и кусковъ олова, набиты въ бамбуковые патроны, которые носятся въ сѣткѣ на спинѣ. Фитиль обмотанъ крутомъ туловища, а на шеѣ виситъ рожокъ съ мелкимъ порохомъ для полки. Исключая одного лука, все это оружіе пріобрѣтается у китайцевъ, которые вооружены здѣсь тѣмъ-же. Платье и различныя украшенія Пиламцы также вымѣниваютъ у китайцевъ за шкуры, оленину, земляные орѣхи и проч., и китайцы особенно приготовляютъ вещи соотвѣтствующія потребностямъ туземцевъ.
Былъ уже пятый часъ, когда я отправился далѣе. По дорогѣ мы встрѣчали вооруженныхъ китайцевъ, человѣкъ 20—30 вмѣстѣ, которые выражали свое удивленіе, видя что насъ только четверо. По этой дорогѣ до самаго Лонг-Кяу китайцы ходятъ только значительными толпами и всегда воооруженные. Съ темнотою я прибылъ въ Че-тонг-ка, гдѣ расположился на ночь въ домѣ, по видимому зажиточнаго китайца. Отъ него я узналъ, что туземцы, обитающіе въ сосѣднихъ горахъ, называются Тоа-ку-бунъ и иногда спускаются въ деревню для мѣновой торговли.
На другое утро (14 янв.) присоединились ко мнѣ пять китайцевъ, которые желали попасть въ Гонг-Конгъ, но одни не рѣшались итти. Дорогой они, на сколько я могъ понимать, разсказывали разныя страсти о туземцахъ, что по видимому не хорошо дѣйствовало на моихъ кули, такъ какъ они вдругъ стали увѣрять меня, что гораздо лучше идти изъ Гонг-Конга въ Лонг-Кяу, моремъ чѣмъ берегомъ, съ чѣмъ я однако не согласился. На полу-дорогѣ намъ встрѣтился мандаринъ въ паланкинѣ, который окружали человѣкъ семдесятъ солдатъ, вооруженныхъ длинными пиками, вилами и прочимъ допотопнымъ оружіемъ; не удивительно, что, при подобномъ вооруженій войска, китайское правительство не въ состоянія справиться съ мужественными горцами.
Въ Гонг-Конгѣ мѣстность менѣе суроваго характера, чѣмъ та, которую мы только-что прошли; горы подымающіяся тамъ крутыми утесами прямо изъ моря, отступаютъ здѣсь нѣсколько назадъ и образуютъ небольшую долину, которая воздѣлана сладкимъ картофелемъ и рисомъ и орошается водою горной рѣчки, вливающейся здѣсь въ море.
Во время японской экспедиціи въ Гонгъ-Конгѣ стоялъ небольшой отрядъ японцевъ. Соломенные бараки, въ которыхъ они жили, заняты теперь китайскимъ гарнизономъ — безпорядочною, плохо вооруженною толпою.
IV. Племя Сапрэкъ.[править]
Въ Гонгъ-Конгѣ я встрѣтилъ опять туземцевъ, которые, покончивъ свои торговыя дѣла, собирались вернуться въ горы. Они принадлежали къ племени Сапрэкъ, живущему въ горахъ на NO отъ Гонгъ-Конга. Китайцы отзываются объ нихъ, какъ о добромъ и миролюбивомъ народѣ и находятся съ ними въ хорошихъ отношеніяхъ.
Угощая ихъ водкою и свининою, любимымъ для нихъ лакомствомъ, я сошелся съ ними такъ хорошо, что послѣ недолгаго колебанія они согласились взять меня съ собою, съ условіемъ дать приличный подарокъ таурангу и водки на всю деревню. Я конечно согласился, и въ полдень мы оставили Гонгъ-Конгъ. Со мною былъ одинъ только переводчикъ и необходимѣйшія вещи.
Пройдя милю, насъ окружала уже дѣвственная природа. Горы и берега рѣки, по которымъ мы шли, были покрыты густымъ лѣсомъ, фантастически переплетеннымъ могучими ліанами и связаннымъ ими въ одну сплошную массу. Кругомъ насъ царствовала тишина, изрѣдка нарушаемая рѣзкимъ крикомъ какой-нибудь незнакомой птицы или монотоннымъ шумомъ отдаленнаго каскада. Молча шли мы другъ за другомъ по узкой тропинкѣ, извивающейся то по берегамъ свѣтлой рѣчки, то по темному лѣсу. Часа черезъ два мои спутника остановились. Одинъ изъ нихъ издалъ рѣзкій протяжный свистъ, на которой отвѣтили отдаленные голоса. Послышался трескъ сухихъ сучьявъ, шумъ раздвигающагося кустарника и нѣсколько женскихъ голосовъ, наконецъ кустарникъ раздвинулся и пропустилъ нѣсколькихъ молодыхъ женщинъ; это были жены моихъ спутниковъ, которыя ждали здѣсь возвращенія своихъ мужей. Увидя съ ними совершенно незнакомаго вооруженнаго человѣка, онѣ остановились въ недоумѣніи и нѣкоторыя спрятались, опять въ кустарникъ, но когда мужья успокоили ихъ, они присоединились къ намъ безъ боязни и нѣкоторыя кокетливо поправляли свой растрепанный туалетъ.
Передавъ часть своей ноши женщинамъ и подкрѣпившись нѣсколькими глотками самшу мои друзья подали знакъ къ отправленію въ дорогу. Тропинка вела теперь прямо въ гору и такъ круто, что мѣстами пришлось карабкаться руками и ногами. Потъ лилъ съ меня градомъ и величественные виды природы и мое романическое положеніе потеряли для меня всю свою прелесть, — я только завидовалъ моимъ спутникамъ, которые съ тяжелою ношею на спинѣ, шли свободно и легко, какъ по ровному полю, и только подсмѣивались когда я, запыхавшись, останавливался, чтобы перевести духъ. Переводчикъ мой впрочемъ страдалъ не менѣе меня. Такъ поднялись мы слишкомъ на 1½ тыс. футъ и перевалились черезъ хребетъ.
Подъ нами лежала теперь долина — узкая, дикая и мертвенно-спокойная. Темныя горы на другой сторонѣ были окутаны тяжелыми облаками, вездѣ лѣсъ — нескончаемый и мрачный, только рѣчка, извивающаяся узкою лентою по долинѣ сверкала яснымъ серебристымъ свѣтомъ и тѣмъ мрачнѣе казалось все окружающее. Молодой малаецъ Каранбау, болѣе другихъ ласковый ко мнѣ, остановился здѣсь на минуту и, обведя рукою всю долину, съ гордостью произнесъ: — Сапрэкъ! затѣмъ, указывая на слѣдующую горную цѣпь, назвалъ мнѣ имя сосѣдняго племени — Боотангъ, которое считается самымъ сильнымъ въ южной Формозѣ.
Спустившись постепено футъ на 500 мы продолжали дорогу по склону горы, почти по горизонтальному направленію. Наконецъ раздался отдаленный лай собакъ, лѣсъ началъ рѣдѣть, и черезъ четверть часа мы увидали передъ собою соломенныя хижины, разсѣянныя по крутому склону горы въ значительномъ другъ отъ друга разстояніи. Это была деревня Сапрэкъ.
Передъ входомъ въ деревню мои спутники остановились. Одинъ изъ нихъ воткнулъ въ землю, шагахъ въ тридцати отъ меня, бамбуковый шестъ и Карапбау предложилъ мнѣ выстрѣлить въ него. У нихъ, какъ и у всѣхъ горцевъ Формозы, есть обычай, заставляющій всякаго незнакомаго выстрѣлить въ цѣль прежде, чѣмъ войти въ деревню, больше, мнѣ кажется, для того, чтобы убѣдиться въ его охотничьей ловкости, ими высоко цѣнимой, чѣмъ для того чтобы разрядить его ружье. Я попалъ въ цѣль и туземцы, удовлетворенные этимъ, съ нѣкоторою торжественностью повели меня на дворъ первой хижины, гдѣ просили присѣсть и ждать прихода тауранга. Сами они усѣлись молча вокругъ меня, между тѣмъ какъ женщины, переливъ водку изъ пузырей въ большіе тыквенные сосуды, скрылись внутри хижины.
Вошелъ таурангъ, человѣкъ еще среднихъ лѣтъ, довольно невзрачной наружности, но съ неимовѣрно важнымъ видомъ. Впереди его шелъ мальчишка, державшій надъ головою стрѣлу въ широкомъ кожаномъ колчанѣ, выкрашенномъ яркими красками, — значекъ встрѣченный мною и въ пріемныхъ китайскихъ мандариновъ (рисунокъ его — драконъ на оранжевомъ фонѣ). Таурангъ окинулъ небрежнымъ взглядомъ все общество и молча усѣлся на приготовленной для него скамейкѣ. Мальчуганъ, положивъ стрѣлу къ его ногамъ, скромно удалился въ сторону. Никто не шевелился, никто не говорилъ ни слова, всѣ сидѣли скорчившись, обнявъ руками свои колѣна, лица выражали глубокую задумчивость и пониманіе важности положенія. Я чуть не засмѣялся при видѣ такой торжественности, но вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовалъ себя въ довольно неловкомъ положеніи: понимая отлично, что я здѣсь главное дѣйствующее лицо и что всѣ ждутъ отъ меня начала церемоніи, я однако не зналъ какъ и съ чего начать, не нарушая при этомъ этикета. Чѣмъ дальше я медлилъ, тѣмъ мрачнѣе дѣлалось лицо тауранга. Каранбау, сидѣвшій рядомъ со мною, вывелъ меня наконецъ изъ затрудненія: какъ говорящій немного по китайски, онъ шепнулъ моему переводчику на ухо, что пора предложить таурангу камшу (подарокъ). Тогда я вынулъ изъ сумки желтый шелковый шарфъ, металлическую цѣпочку и нѣсколько рядовъ поддѣльнаго жемчуга и положилъ ему эти богатства на колѣна. Онъ съ достоинствомъ принялъ и съ такимъ-же достоинствомъ положилъ ихъ въ сторону. Послѣдовала странная сцена: таурангъ, выразивъ желаніе быть моимъ братомъ, поднялся, положилъ мнѣ лѣвую свою руку на правое плечо и показалъ мнѣ сдѣлать то-же. Подали мнѣ чашу самшу, которую я предложилъ таурангу. Онъ принялъ ее съ церемоннымъ поклономъ и выпивъ одинъ глотокъ, передалъ ее мнѣ; я выпилъ также и передалъ ее опять ему, и такъ до трехъ разъ; тогда руки опустились и мы были братья. По окончаніи этой церемоніи, совершавшейся при строгомъ молчаніи всѣхъ присутствующихъ, начался общій пиръ. Полная чаша шла постоянно въ круговую; всѣ пили съ наслажденіемъ, не исключая и самаго тауранга, скоро начались шумные разговоры и громкій смѣхъ. Слабая водка дѣйствовала быстро на моего почтеннаго брата, — мало по малу забылъ онъ все свое достоинство, сдѣлался болтливымъ до неприличія, хохоталъ, размахивалъ руками и, когда ушелъ, то сильно покачивался. Сосуды съ водкою понесли за нимъ, и толпа разошлась; остался со мною только Каранбау, въ хижинѣ котораго я находился.
Въ сумерки прибѣжалъ къ намъ опять мальчуганъ со стрѣлою и, объявивъ что таурангъ желаетъ видѣть своего брата, повелъ насъ въ его тапау (домъ), находящійся въ срединѣ деревни и отличающійся отъ прочихъ только тѣмъ, что онъ нѣсколько больше и тщательнѣе выстроенъ. На порогѣ ожидалъ насъ самъ хозяинъ, одѣтый повидимому въ полную парадную форму. На немъ были двѣ суконныя куртки, — внизу красная, обшитая желтыми шнурками, сверху синяя съ красными обшлагами и грудью, разукрашенною шитьемъ того-же цвѣта и нѣсколькими рядами японскихъ серебряныхъ десяти-центиковъ; вмѣсто штановъ на немъ были обшитые разноцвѣтными шнурками, два черныхъ передника, достигавшіе только до половины загорѣлыхъ ляшекъ; на шеѣ красовались крупныя и мелкія бусы; волоса были убраны лентами, бусами, бубенчиками и подаренною мною цѣпочкою; на рукахъ были браслеты, въ ушахъ блестѣли круглые куски зеркальнаго стекла: жена и хорошенькія дочки его были одѣты не менѣе нарядно, особенно послѣднія. Неуклюжее платье китаянокъ, которое онѣ съ нѣкоторыми измѣненіями приняли, сидѣло удивительно ловко и превосходно обрисовывало ихъ полныя формы; волоса были слегка прихвачены на затылкѣ и кокетливо обвязаны узкимъ полосатымъ платкомъ; выборъ цвѣтовъ и умѣренность въ украшеніяхъ свидѣтельствовали о тонкомъ вкусѣ и умѣньи одѣваться красиво и просто, не скрывая и не теряя при этомъ ни одной изъ своихъ природныхъ прелестей; кромѣ бѣлаго фарфора въ ушахъ и металическихъ браслетовъ, другихъ украшеній у нихъ не было.
На дворѣ хижины было нѣсколько живописныхъ группъ молодыхъ людей и женщинъ, весело болтавшихъ между собою. При моемъ приближеніи разговоры смолкли и всѣ глаза устремились на никогда невиданнаго чужестранца. Таурангъ встрѣтилъ меня, какъ встрѣчаются обыкновенно важныя особы въ присутствій толпы, — любезно и привѣтливо, но съ сознаніемъ собственнаго достоинства и высокаго своего положенія. Послѣ первыхъ привѣтствій онъ церемонно пригласилъ меня въ тапау, гдѣ сидѣло уже значительное общество, состоявшее преимущественно изъ почтенныхъ на видъ стариковъ; также церемонно предложилъ мнѣ набитую собственноручно трубку, отъ которой я отказаться не рѣшился, хотя и зналъ, что табакъ не изъ лучшихъ, затѣмъ обратился къ присутствующимъ съ длинною рѣчью, по окончаніи которой всѣ пожелали выпить со мною, обращаясь ко мнѣ также съ длинными монологами. Когда все опять стихло, хозяинъ предложилъ намъ перейти въ заднюю половину хижины, въ уютное помѣщеніе, пріятно освѣщенное яркимъ огнемъ очага. На полу на доскахъ былъ накрытъ столъ, установленный китайскою посудою и различными блюдами; кругомъ его стояли табуретики дюйма въ три вышиною; только два изъ нихъ были выше — для тауранга и меня. Таурангъ посадилъ меня рядомъ съ собою, послѣ чего прочіе мужчины заняли свои мѣста. Когда всѣмъ была разлита водка, хозяинъ появился съ своею чашкою и брызгая кругомъ водкою пробормоталъ что-то, — вѣроятно заклинаніе злыхъ духовъ, такъ какъ въ добрыхъ они не вѣрятъ. Тоже самое было сдѣлано рисомъ. Кромѣ того, раньше чѣмъ пить, каждый опускалъ свой палецъ въ чашу и капалъ съ него на полъ. За столомъ прислуживала сама хозяйка и ея кокетливыя дочки. Все вниманіе присутствующихъ было обращено на меня; никто не ѣлъ, а только пили и угощали меня. Столъ былъ собственно не дуренъ; подавались рисъ, рыба, оленина въ различныхъ видахъ, бобы и разная зелень, сладкій картофель, ямсъ, жареные орѣхи и въ концѣ концовъ — горячій напитокъ подъ китайскимъ названіемъ «тэ» (the — чай на фукіенскомъ діалектѣ), который въ сущности, ничто иное, какъ вода изъ-подъ варенаго картофеля. Лишь только я всталъ изъ-за стола, остальное общество принялось ѣсть, и ѣло съ завиднымъ аппетитомъ; мнѣ-же подали теплой воды для полосканія рта и умыванія рукъ, и принесли трубку, которую я предупредилъ сигарою.
Послѣ обѣда вошла молодежь, толпившаяся до сихъ поръ у входа хижины. Вынесли оставшуюся водку и началась общая попойка, въ которой всѣ, кромѣ женщинъ, приняли дѣятельное участіе. Вино развеселило всѣхъ и уничтожило постепенно весь придворный этикетъ строго соблюдаемый въ началѣ; не было потомъ уже тауранга, не было почтенныхъ стариковъ и скромныхъ молодыхъ людей, а были просто пьяные. Вечеръ кончился шумно, но безъ всякихъ непріятностей; видно, Сапрэкъ умѣютъ пить.
Другое утро я употребилъ на обыкновенныя свои занятія, т. е. осматривалъ деревню и хижины, рисовалъ, распрашивалъ жителей о разныхъ разностяхъ, записывалъ слова ихъ діалекта и проч. Когда я послѣ обѣда разстался съ гостепріимнымъ таурангомъ и его милымъ семействомъ, мнѣ подарили кусокъ великолѣпной оленины и мѣшокъ земляныхъ орѣховъ. Не желая обидѣть ихъ отказомъ, я принялъ эти неудобные подарки и отвѣтилъ на нихъ другими, преимущественно порохомъ, дробью и пулями, въ чемъ они очень нуждались.
Каранбау и нѣсколько другихъ молодыхъ людей проводили меня до Гонгъ-Конга и остались на этотъ вечеръ моими гостями. Добрый Каранбау чуть не прослезился, когда я на другое утро простился съ нимъ; онъ простодушно старался уговорить меня вернуться и остаться у нихъ, обѣщая постоянно кормить свининой.
Изъ всѣхъ туземныхъ племенъ, встрѣченныхъ мною на Формозѣ, племя Сапрэкъ понравилось мнѣ больше всѣхъ. Это народъ добрый и простодушный, съ честнымъ, открытымъ характеромъ. Имѣя мало потребностей, удовлетворяемыхъ легкимъ трудомъ и частью самою природою, они ведутъ свободную и беззаботную жизнь и по видимому вполнѣ счастливы и довольны своимъ положеніемъ. Это довольство, отражающееся вмѣстѣ съ остальными хорошими качествами въ ихъ открытой наружности, придаетъ имъ ту привлекательность, которая иногда невольно располагаетъ насъ къ людямъ и внушаетъ къ нимъ довѣріе, не смотря на невзрачную, быть можетъ, ихъ наружность. Сапрэковъ впрочемъ нельзя называть некрасивыми. Они правда малаго роста, по сложены хорошо. Черты лица у большинства крупныя и неправильныя, но спокойное, осмысленное и сдержанное выраженіе облагораживаетъ ихъ. Кожа темнаго, но чистаго бронзоваго цвѣта. Они одѣваются опрятно и красиво, отдавая преимущество яркимъ цвѣтамъ, особенно желтому и красному, — любимымъ цвѣтамъ, какъ кажется, всего малайскаго племени. Особенное вниманіе обращено на головные уборы, которые очень разнообразны; у большинства волоса нѣсколько обстрижены и обвязаны узкимъ платкомъ, шнурками, желтыми бусами или вѣнками изъ желтыхъ цвѣтовъ и цѣпочками Они, какъ видно, очень любятъ свое оружіе, — ружье у нихъ всегда тщательно вычищено, рукоятка ножа, ножны и колчанъ выработаны со вкусомъ и всегда разукрашены грубыми китайскими арабесками.
Женщины этого племени хорошо сложены и хорошенькія личики попадаются нерѣдко между ними. Веселый шаловливый видъ, лукавый взглядъ и наивное кокетство, проглядывающее въ костюмѣ и во всѣхъ ихъ движеніяхъ, показываетъ, что онѣ вовсе не равнодушны къ своимъ преимуществамъ и отлично знаютъ себѣ цѣну. Положеніе ихъ однако не совсѣмъ легкое, — на нихъ лежатъ всѣ домашнія обязанности, обработка огородовъ и уходъ за дѣтьми, между тѣмъ какъ мужчины занимаются только охотою и торговлею. Но мужчины обращаются съ ними ласково и не ставятъ своихъ женъ на степень рабынь, какъ это часто бываетъ у дикихъ и полудикихъ народовъ.
Деревня Сапрэкъ состоитъ изъ пятнадцати — двадцати хижинъ, расположенныхъ по тропинкѣ саженяхъ въ пятидесяти другъ отъ друга. Весь лѣсъ около деревни выжженъ, исключая небольшаго клочка на самой вершинѣ горы, гдѣ, какъ мнѣ объяснили, въ случаѣ непріятельскаго нападенія, всѣ скрываются. Хижины выстроены изъ соломы на бамбуковыхъ основаніяхъ и скрѣплены снаружи бамбуковыми шестами. Передній фасадъ не забранъ, только верхняя его часть закрыта крутою крышею, спущенною навѣсомъ, образующимъ такимъ образомъ широкій и низкій входъ. Внутренность хижины раздѣлена перегородкою на двѣ половины: въ передней свѣтлой занимаются днемъ, тамъ же иногда отдѣленъ уголокъ для свиней, въ задней, темной — сидятъ по вечерамъ и спятъ въ холодное время года. По стѣнамъ хижины развѣшена различная посуда и оружіе на оленьихъ рогахъ. Вблизи жилой хижины находится кладовая и свиной хлѣвъ, служащій вмѣстѣ съ тѣмъ и отхожимъ мѣстомъ.
Домашняя утварь, какъ-то: чашки, чайники, котлы, сковороды и проч. пріобрѣтается у китайцевъ; собственнаго произведенія только корзины, цыновки для спанья, табуретки, служащіе и вмѣсто подушекъ, и разнообразная посуда изъ тыквы.
Единственныя домашнія животныя — кошка, собака и свинья.
Оленина, которую они умѣютъ отлично сохранять, сладкій картофель и рисъ составляютъ главнымъ образомъ ихъ пищу. Къ птицамъ и яйцамъ они питаютъ отвращеніе, отчего — не могъ я добиться. Кромѣ китайскаго самшу, они еще сами приготовляютъ хмѣльной напитокъ весьма пріятнаго вкуса изъ пшена, называемый ими, какъ всякая водка — вава (wâwa). Табакъ и бетель въ большомъ употребленіи, какъ между мужчинами, такъ и женщинами.
По роду занятій Сапрэкъ стоятъ между охотниками и земледѣльцами; рядомъ съ охотою они занимаются немного и полевыми работами и ведутъ поэтому осѣдлую жизнь. Но умственное развитіе и общественный бытъ ставятъ ихъ на степень первобытныхъ народовъ. Они умѣютъ считать только до десяти. У нихъ нѣтъ ни письменности, ни опредѣленной религіи, поэтому нѣтъ ни храмовъ, ни идоловъ и амулетовъ, нѣтъ и жрецовъ и колдуновъ. Они предполагаютъ только существованіе злыхъ духовъ, старающихся препятствовать человѣку во всѣхъ его предпріятіяхъ, и этимъ объясняютъ всѣ неудачи и несчастія. Культъ этимъ духамъ ограничивается небольшими пожертвованіями яствъ и вина.
Съ малолѣтства сыновья провожаютъ отцовъ на охоту и дѣвочки помогаютъ матерямъ при домашнихъ работахъ. Съ достиженіемъ половой зрѣлости молодой человѣкъ женится. Если у него родители живы, то отецъ отыскиваетъ ему невѣсту и платитъ за нее ея родителямъ условленную плату, — обыкновенно матеріями или жизненными припасами. Въ случаѣ несостоятельности заплатить за невѣсту, женихъ поступаетъ въ услуженіе къ своему тестю. Сватьба, какъ и другіе торжественные случаи въ жизни, сопровождается общею выпивкою и пиромъ. Имѣть много дѣтей въ супружествѣ — наибольшая гордость родителей; почему они очень привязаны и ласковы къ своимъ ребятишкамъ. Старшій въ семействѣ есть глава и пользуется уваженіемъ со стороны младшихъ. Женщины, хотя и не обложены строгимъ табу, но устранены отъ всего не входящаго въ кругъ ихъ дѣятельности. Мертвыхъ зарываютъ просто близъ хижины, не оставляя никакого памятника на могилѣ.
Общественный бытъ такой же несложный. Таурангъ, какъ глава племени, пользуется всеобщимъ уваженіемъ, но не имѣетъ никакихъ постороннихъ доходовъ. Власть его повидимому невелика и скорѣе номинальная, чѣмъ дѣйствительная; не могу утвердительно сказать, дастся ли она по выбору или по наслѣдству, — послѣднее мнѣ кажется вѣроятнѣе. Въ важныхъ случаяхъ собираются у тауранга старшины семействъ и обсуждаютъ вмѣстѣ съ нимъ общее дѣло.
Торговля ихъ съ китайцами мѣновая; цѣны деньгамъ они не знаютъ. Предметы торговли съ одной стороны: шкуры, оленина, дичь, оленьи рога, дерево, древесный уголь, и инбирь въ небольшомъ количествѣ; съ другой стороны: оружіе и амуниція, матеріи, посуда, различныя украшенія, рисъ, рыба, самшу, табакъ, бетель и проч.
Численность этого племени, по словамъ Гонгъ-Конгскихъ жителей, около 150 человѣкъ.
Вотъ все, что мнѣ удалось узнать въ короткое время, безъ знанія языка и съ плохимъ переводчикомъ.
V. Лонг-Кяу.[править]
Изъ Гонгъ-Конга въ Лонг-кяу всего миль десять, но ходу добрыхъ четыре часа, такъ какъ дорога проходитъ мѣстами черезъ обрывистыя горы значительной высоты.
Горы здѣсь и по всему этому берегу состоятъ изъ легкаго песчаника, слои котораго наклонены къ востоку подъ угломъ отъ 20° до 30°. Между ними и морскимъ берегомъ мѣстами находятся террасы футъ 50 и болѣе надъ моремъи до полъ-мили шириною. На нихъ встрѣчаются различныя раковины и большіе куски бѣлаго коралла, которые ни подъ какимъ видомъ не могли быть выброшены моремъ, изъ чего нужно заключить, что весь этотъ берегъ поднятъ или возвышается еще и теперь; послѣднее подтверждается нѣсколькими грядами булыжника, расположенными вдоль береговой линіи и покрыми уже частью кустарникомъ. Въ самомъ Лонг-Кяу есть также нѣсколько коралловыхъ горъ, возвышающихся футъ до 300 (на глазъ). Мѣстность здѣсь такая же дикая, какъ выше къ сѣверу, такія же темныя горы и ущелья, такая же непроходимая чаща. На полъ-дорогѣ находится заброшенная китайская ферма, бывшій хозяинъ которой живетъ теперь въ Гонъ-Конгѣ. Онъ, говорятъ, долго держался тамъ, не смотря на часто повторявшіеся набѣги недружелюбныхъ горцевъ, но наконецъ нападеніе, лишившее его всего состоянія, принудило его покинуть эту мѣстность. Въ двухъ-трехъ мѣстахъ, у самаго берега видны еще развалины низкихъ каменныхъ хижинъ, выстроенныхъ по всей вѣроятности китайскими моряками, заходящими сюда иногда для рубки лѣса и обжиганія угля. Вотъ и все, напоминающее здѣсь о человѣческой дѣятельности.
Миляхъ въ четырехъ отъ Гонъ-Конга я внезапно встрѣтился съ нѣсколькими туземцами изъ племени Кваянъ или Кай-уанъ, грязными, плохо одѣтыми и очень подозрительными на видъ молодцами, которые по предположенію моихъ кули, непремѣнно должны были стрѣлять въ насъ, вслѣдствіе чего они сбросили съ себя вещи и пустились бѣжать; но рѣшительная угроза револьверомъ остановила и возвратила ихъ ко мнѣ. Дикари смотрѣли съ недоумѣніемъ на эту сцену и окончательно растерялись, когда я, подойдя къ ближайшему изъ нихъ, взялъ изъ его рукъ тлѣющійся фитиль и закурилъ свою папироску. Впрочемъ я вовсе не чувствовалъ себя въ игривомъ настроеніи духа; ихъ грязныя отталкивающія физіономіи далеко не внушали къ себѣ довѣрія, кромѣ того, не могли же они знать врагъ-ли я имъ или нѣтъ, тѣмъ болѣе, что я шелъ съ китайцами, прямыми ихъ врагами. Но эта обоюдная напряженность постепенно улеглась, особенно когда я, для лучшаго доказательства своихъ миролюбивыхъ тенденцій, пустилъ свой табакъ въ ходъ. Кончилось тѣмъ, что я одного субъекта срисовалъ, даже принялся вымѣривать его, но несчастный крумциркуль испортилъ опять все дѣло.
Только въ Тсуй-Кинъ, первой деревнѣ въ Лонг-кяуской долинѣ, я встрѣтилъ опять китайцевъ, принявшихъ меня за японца и съ удивленіемъ восклицавшихъ — «Дзипунъ! Дзипунъ!» Также въ самомъ Лонг-Кяу, гдѣ большинство населенія не видало другихъ иностранцевъ, я шелъ вездѣ за японца, какъ раньше за миссіонера или англійскаго консула; кто такіе русскіе, какая разница между ними и англичанами — никому неизвѣстно, даже и мандаринамъ; по ихъ мнѣнію всѣ европейцы составляютъ одну націю, говорящую на одномъ языкѣ — англійскомъ. Какъ Дзипунъ я впрочемъ былъ внѣ опасности между туземцами, хорошо помнящими, что обидѣть японца штука скверная, такъ что это обстоятельство даже благопріятствовало мнѣ.
И такъ 16 (28) января, на шестой день по выходѣ изъ Такао я прибылъ въ Лонг-Кяу. Недавно пріобрѣтенная историческая извѣстность этой мѣстности и удобство предпринять отсюда экскурсіи къ различнымъ туземнымъ племенамъ, заставили меня расположиться здѣсь на болѣе продолжительный срокъ, чѣмъ гдѣ-либо.
Послѣднія десять миль южной оконечности Формозы отличаются нѣсколько отъ непосредственно прилегающей страны. Тамъ мы видѣли суровую мѣстность, исключительно горную, лѣсистую и дикую; здѣсь же встрѣчаемъ, рядомъ съ гористою областью туземцевъ, опять плодородную низменность, занятую исключительно китайцами.
Низменность эта, названная мною выше Лонг-Кяускою долиною, занимаетъ по ширинѣ западную треть острова и простирается отъ N къ S миль на восемь. Со стороны моря она защищена невысокимъ плоскимъ хребтомъ, идущимъ вдоль всего западнаго берега отъ Лонгъ-Кяу до SW мыса. Орошаемая рѣчками, благопріятствующими обработкѣ риса, она вся занята полями и относительно цвѣтущими деревнями, изъ которыхъ Лонгъ-Кяу можетъ назваться небольшимъ городкомъ. По офиціальнымъ свѣдѣніямъ, китайцевъ здѣсь до 10000, и гарнизонъ состоитъ изъ 2000 человѣкъ.
Область туземцевъ большею частью не суроваго характера. Исключая сѣвера и части восточнаго берега, покрытыхъ сплошнымъ лѣсомъ, растительность здѣсь довольно бѣдная, особенно въ южной части; горныя вершины большею частью обнажены или скудно поросли родомъ дикихъ прибрежныхъ пальмъ съ чешуйчатыми стволами и двояко-перистыми колючими листьями; кустарникъ встрѣчается клочками въ низменностяхъ и сырыхъ ущельяхъ. Между не крутыми горами встрѣчаются часто обработанныя долины и равнины и красиво расположенныя деревни туземцевъ.
Здѣсь на какихъ нибудь 100 квадратныхъ миляхъ, живутъ восемнадцать племенъ, всѣ болѣе или менѣе самостоятельныя и до того мелкія, что многія изъ нихъ составлены изъ 60—70 человѣкъ. По даннымъ генерала Лежандра они составляютъ между собою конфедерацію, главою которой считается Тохутокъ (или Токетокъ), таурангъ племени Туасокъ, пользующійся однако очень ничтожною властью надъ союзниками.
Вслѣдствіе выгодныхъ мѣстныхъ условій большинство этихъ племенъ уже вышло изъ первобытнаго состоянія. Они занимаются земледѣліемъ и скотоводствомъ, обработываютъ свои поля по китайскому способу, и охота стоитъ уже на второмъ планѣ. Какъ въ культурѣ такъ и въ умственномъ развитіи и образѣ ихъ жизни проглядываетъ китайское вліяніе. Нѣкоторыя терпятъ даже китайцевъ въ своей средѣ, но видно не смѣшаны съ ними кровно. Но другія племена, занимающія мѣстность неблагодарную для полеваго труда, остались охотниками и мало удалились отъ первобытнаго состоянія. Они, правда, находятся въ торговыхъ сношеніяхъ съ другими племенами, доставляющими имъ все необходимое изъ вторыхъ рукъ, но сами рѣдко удаляются отъ родныхъ лѣсовъ, какъ бы боясь, въ обращеніи съ болѣе развитыми людьми утратить свою независимость. Необходимость защищать свою родину и свободу противъ постояннаго напора китайцевъ, вызваннаго недостаткомъ земли для столь густаго въ западной Формозѣ населенія, заставила ихъ еще больше удаляться отъ прочихъ и сдѣлала ихъ скрытными и недовѣрчивыми, даже относительно другихъ туземныхъ племенъ. Нѣкоторыя, какъ напр. Боотангъ, совершенно заперлись въ своихъ недоступныхъ горахъ, и грабежами и убійствами пріобрѣли себѣ наконецъ такую ужасную репутацію, что одно ихъ имя заставляетъ блѣднѣть китайца. Но на сколько я по крайней мѣрѣ замѣтилъ, основныя черты характера этихъ, равно и всѣхъ туземныхъ племенъ на Формозѣ, хорошія. Они правда вспыльчивы, раздражительны и мстительны, если затронуто ихъ щекотливое самолюбіе, но за то и добродушны, гостепріимны и честны, по крайней мѣрѣ, въ обыденныхъ людскихъ отношеніяхъ.
Частыя кораблекрушенія у южныхъ береговъ Формозы развели здѣсь морской разбой, и Формозскіе пираты слыли повсюду, какъ самые отважные и жестокіе. Но пиратство ограничивалось здѣсь только нападеніемъ на суда, выброшенныя на берегъ или заштилевавшія близъ берега, и никогда не принимало того развитія и правильной организаціи, какъ въ Зондскомъ архипелагѣ. Первый шагъ для прекращенія его былъ сдѣланъ генераломъ Лежандромъ: онъ вступилъ въ сношенія съ таурангомъ Тохутокъ и частью угрозами, частью обѣщаніями взялъ съ него слово впередъ не допускать убійства и грабежа потерпѣвшихъ крушенія, но подавать имъ нужную помощь и покровительство; по этому условію китайцы обязывались выстроить фортъ на SW мысѣ для надзора надъ туземцами. Но на Тохутока расчетъ былъ плохой, — быть можетъ онъ и честно старался исполнить свое обѣщаніе, но, какъ таурангъ одного изъ самыхъ слабыхъ племенъ, не имѣлъ вліянія на своихъ союзниковъ, такъ что, когда спустя нѣсколько лѣтъ у SO берега разбилось японское судно съ Лю-чускихъ острововъ, оно было ограблено и экипажъ изъ 54 человѣкъ вырѣзанъ. Главные зачинщики этой рѣзни были изъ племенъ Боотангъ и Куарутъ.
Это событіе подало поводъ къ послѣдней японской экспедиціи на Формозу.
Извѣстіе о судьбѣ лю-чуанцевъ было принято во всей Японіи, какъ вопіющее оскорбленіе націи, требующее непремѣннаго наказанія. Правительство охотно сочувствовало всеобщему настроенію и рѣшилось дѣйствовать по его внушенію, тѣмъ болѣе, что и внутренняя политика расположила его къ этому. Но раньше чѣмъ предпринимать, что-либо рѣшительное оно обратилось къ Пекинскому двору, требуя отъ него, какъ отъ номинальной власти на всей Формозѣ, удовлетворенія за убійство своихъ подданныхъ. Китайцы однако отстранили себя отъ всякой отвѣтственности, объявивъ, что они не пользуются авторитетомъ у туземцевъ южной Формозы, почему японцы вправѣ наказать ихъ по собственному усмотрѣнію. Лучшаго японцы и ждать не могли: такой отвѣтъ не только обезпечивалъ ихъ противъ вмѣшательства китайцевъ, но и, давая имъ полное право распорядиться пиратами, — какъ угодно, вселялъ имъ надежду на окончательное пріобрѣтеніе обитаемой ими области. Приготовленія къ экспедиціи дѣлались обдуманно и быстро, и по усмиреніи возстанія въ Сага, началась Формозская кампанія.
Подробности о ходѣ экспедиціи я собралъ частью изъ разныхъ японскихъ и китайскихъ газетъ, частью изъ разсказовъ очевидцевъ.
Въ серединѣ мая 1874 года японское войско, подъ начальствомъ генерала Сайго, высадилось въ Лонг-кяу и расположилось лагеремъ. Китайское населеніе обрадовалось, предвидя выгодный сбытъ своихъ жизненныхъ припасовъ; туземцы же, зная хорошо въ чемъ дѣло, приняли прямо враждебное положеніе и сами подали поводъ къ открытію военныхъ дѣйствій убійствомъ нѣсколькихъ японскихъ солдатъ, неосторожно удалившихся отъ лагеря. Это было вечеромъ 22-го мая (3-го іюня). На другой день генералъ Сайго отправилъ отрядъ войска въ горы, который, разрушивъ туземную деревню и уничтоживъ большинство мужскаго ея населенія, возвратился въ тотъ же вечеръ съ весьма незначительными потерями.
Этотъ рѣшительный поступокъ и никогда еще не испытанное превосходство надъ собою, этотъ примѣръ ужаснаго, но заслуженнаго наказанія, дали туземцамъ вѣрное понятіе о японцахъ; они увидѣли, что это были не китайцы, которыхъ можно было убивать десятками безнаказанно, а люди сильные, далеко превосходящіе ихъ самихъ. Поэтому многія племена положили оружіе и добровольно сдались японцамъ; только Боотангъ, Кускутъ и Куарутъ остались попрежнему враждебны.
Желая однимъ рѣшительнымъ ударомъ обезсилить ихъ, Сайго направилъ теперь всю свою силу на Боотанговъ, какъ на самыхъ могущественныхъ и упрямыхъ изъ всѣхъ своихъ противниковъ. 13 іюня японское войско, раздѣленное на три отряда, вступило съ разныхъ сторонъ на враждебную территорію. Имѣя дѣло не болѣе, какъ съ 5-600-ми плохо вооруженныхъ дикарей, японцы не могли встрѣтить сильнаго сопротивленія, но тѣмъ не менѣе положеніе ихъ было иногда довольно затруднительное — мѣстныя условія были противъ нихъ: обильный дождь, господствующій въ это время года, разливы рѣкъ и стремительное ихъ теченіе, отсутствіе дорогъ и наконецъ незнакомство съ самою суровою мѣстностью влекли за собою много лишеній и непредвидѣнныхъ препятствій; кромѣ того постоянная сырость, сильная жара и изнурительныя работы вредно вліяли на здоровье войска, и многіе заболѣли лихорадкою. Горцы же имѣли всѣ выгоды на своей сторонѣ. Избѣгая по возможности открытаго боя, слишкомъ для нихъ неровнаго, они обстрѣливали японцевъ безнаказанно изъ-за неприступныхъ скалъ и тревожили ихъ неожиданными набѣгами и западнями. Впрочемъ, потеря японцевъ была не велика; число убитыхъ въ продолженіе всей компаніи не превышало двадцати человѣкъ, хотя раненыхъ и было много.
Деревни туземцевъ были пусты; всѣ жители скрывались въ лѣсу, гдѣ ихъ преслѣдовать было напрасно, и японцы жгли и уничтожали все, что попадалось.
Видя неудержимую силу японцевъ и собственныя большія потери, туземцы упали духомъ; близкій конецъ похода не подлежалъ уже сомнѣнію. Таурангъ Арокъ былъ убитъ и много другихъ погибло отъ японскаго оружія; голодъ и недостатокъ военныхъ припасовъ заставили бы туземцевъ наконецъ сдаться. Но тутъ Сайго получилъ изъ Еддо предписаніе прекратить военныя дѣйствія на время переговоровъ съ китайскимъ правительствомъ, и войско возвратилось въ Лонг-кяу, не окончивъ своего дѣла.
Вмѣшательство китайцевъ и вся двусмысленная роль, разыгранная ими въ Формозскомъ дѣлѣ, не легко объясняются; вѣроятно, видя непредполагавшійся ими успѣхъ японцевъ и энергію ихъ дѣйствій, они предвидѣли и конецъ — основаніе японской колоніи на Формозѣ, чего имъ вовсе не хотѣлось. Но какъ бы то ни было, военныя дѣйствія на Формозѣ были прекращены, начались дипломатическіе споры, все болѣе и болѣе, запутывавшіеся, грозившіе даже окончательнымъ разрывомъ между обѣими Имперіями, но кончившіеся какъ извѣстно, въ октябрѣ 1874 года мирнымъ Пекинскимъ трактатомъ.
По этому трактату китайцы обязались заплатить японцамъ 500 000 тели удовлетворенія, частью въ пользу семействъ лю-чуанцевъ, убитыхъ Формозскими пиратами, частью за японскія постройки въ Лонг-кяу, и становились отвѣтственными за всѣ случаи морскаго разбоя, какъ на Формозѣ, такъ и въ китайскихъ водахъ. Яцонцы-же предоставили всю Формозу китайцамъ и обязывались къ 20 декабря 1874 года очистить Лонг-кяу
Такъ кончилась Формозская экспедиція японцевъ. Единственная ошибка въ ней была, выборъ времени года: приди они четырьмя мѣсяцами позже, послѣ дождливаго сезона, они встрѣтили бы втрое меньше препятствій со стороны природы и избѣгли бы лихорадки; но теперь они потеряли слишкомъ 200 человѣкъ, умершихъ въ продолженіе долгой бездѣятельной лагерной стоянки.
Войска очистили островъ въ условленное время. Въ день ихъ ухода китайскій гарнизонъ занялъ Лонг-Кяу, а день спустя японскій лагерь превратился въ пепелъ, — китайцы сожгли все купленное, считая унизительнымъ пользоваться имъ. Обугленные колья, осколки японской посуды, громадное количество разбитыхъ бутылокъ — вотъ все, что указываетъ. здѣсь еще на пребываніе японцевъ; впрочемъ японская мелкая монета осталась по всей южной Формозѣ въ хорошемъ ходу.
Только что миновавшая опасность потерять часть Формозы, понудила китайцевъ энергичнѣе приняться за Формозцевъ, особенно же за безпокойныхъ жителей южной оконечности острова. По уходѣ японцевъ начались переговоры съ туземными таурангами и постройка фортовъ, которыхъ въ Лонг-Кяу основали три, а четвертый предполагали выстроитъ въ горахъ. Сначала все шло хорошо. Дикари ошеломленные еще отъ недавно испытанныхъ ужасовъ, согласились на миръ и дружбу, и даже непреклонные Боотанги не дѣлали сопротивленія. Но едва прошелъ мѣсяцъ, какъ возобновилась старая вражда, проявившаяся убійствомъ нѣсколькихъ китайскихъ солдатъ близъ деревни Че-тонг-ка. Вмѣсто того, чтобы тотчасъ-же наказать виновниковъ, мандарины донесли объ этомъ въ Пекинъ, откуда послѣдовалъ отвѣтъ, что правительству теперь некогда заняться этимъ дѣломъ по поводу близкихъ праздниковъ новаго года. Такъ это и осталось и заглохло бы по всей вѣроятности, но черезъ мѣсяцъ (въ серединѣ февраля) повторилось то же самое и уже въ гораздо большихъ размѣрахъ: туземцы, ободренные безнаказанностью своей первой удачи, напали ночью на китайскій лагерь въ Гонг-Конгѣ и, зарѣзавъ девяносто человѣкъ и мандарина, ушли съ незначительными потерями. Эта рѣзня заставила наконецъ китайцевъ принять строгія мѣры противъ туземцевъ; рѣшено было наказать ихъ силою оружія.
И такъ на южной Формозѣ опять война; но чѣмъ она кончится — неизвѣстно. Китайское войско хотя и многочисленно, но лишено всякой энергіи и патріотизма, туземцами же, кромѣ личной храбрости, руководитъ еще справедливый принципъ самосохраненіи.
По послѣднимъ извѣстіямъ, которыя я въ апрѣлѣ 1875 г. имѣлъ съ Формозы, положеніе китайцевъ вовсе не блестящее. Они были тогда въ горахъ окружены туземцами и войско сильно страдало отъ лихорадки. Но изъ Фу-чау перевозили подкрѣпленія.
VI. Туземцы южной. Формозы.[править]
Теперь мнѣ остается сказать нѣсколько словъ о личномъ знакомствѣ съ туземцами южной Формозы.
Я долженъ былъ дѣйствовать совершенно скрытно: мандарины, съ которыми я здѣсь сталкивался, слѣдили за мною съ очевиднымъ безпокойствомъ и всѣми доводами и средствами, допускаемыми вѣжливостью, старались удержать меня отъ дальнихъ прогулокъ. Это и понятно, — они отвѣчаютъ за всѣ непріятности, случающіяся съ иностранцами въ области ими управляемой. Конвоемъ, который они были обязаны мнѣ дать, я не желалъ воспользоваться, считая такой способъ путешествія неудобномъ и въ высшей степени нетактичнымъ. Не говоря поэтому никому ни слова, я, съ разсвѣтомъ 17-го оставилъ Лонгъ-Кяу, взявъ съ собою только ружье и сумку съ нѣкоторыми подарками для туземцевъ. Моею цѣлью было посѣщеніе восточнаго берега, гдѣ, какъ говорили, ни японцы, ни европейцы еще не были, или по крайней мѣрѣ не ушли живыми оттуда.
Идя по дорогѣ, проложенной частью китайцами, частью японскою артиллеріею, я постепенно вошелъ въ горы и часа чрезъ три встрѣтился съ толпою вооруженныхъ туземцевъ племени Сабари, одинъ изъ которыхъ взялся проводить меня. Такимъ образомъ, не блуждая по незнакомой мѣстности, я прибылъ около полдня въ деревню Сабари, записавшись предварительно въ китайскомъ караульномъ домѣ, поставленномъ въ разстояніи мили отъ деревни; видно Сабари признаютъ надъ собою китайскую власть.
Въ деревнѣ меня приняли привѣтливо и не мало удивились, когда я объяснилъ, что я не изъ японцевъ и не потерпѣлъ крушенія, какъ предполагали, а пришелъ прямо съ запада. Здѣсь я встрѣтился еще съ нѣкоторыми важными туземцами изъ другихъ племенъ; между ними былъ Ассамъ — таурангъ племени Кантангъ, и таурангъ племени Ліонгруанъ, собравшіеся, по приглашенію сабарійскаго тауранга Иссекъ, на предполагаемую въ слѣдующій день большую охоту.
Въ тотъ-же день я сдѣлалъ визитъ Иссеку, тапау котораго находится на полчаса ходу дальше; намѣстникомъ его въ деревнѣ былъ нѣкто Лубіанъ, старый и слѣповатый, но еще очень живой и болтливый китаецъ. Иссекъ очень напоминаетъ зажиточнаго земледѣльца, живущаго вполнѣ въ свое удовольствіе; — тапау его прелестно расположенъ въ лѣсистыхъ горахъ и выстроенъ, хотя въ простомъ стилѣ, но чисто и тщательно; внутренность его уставлена удобно китайскою мебелью и убрана оленьими рогами, разнообразнымъ оружіемъ и другими охотничьими принадлежностями: все его хозяйство повидимому въ примѣрномъ порядкѣ, и онъ самъ и его жена произвели на меня очень пріятное впечатлѣніе. Уходя я получилъ приглашеніе участвовать въ завтрашней охотѣ, на что я конечно съ удовольствіемъ согласился.
Отъ него я пошелъ въ Туасокъ, миляхъ въ четырехъ къ NO-ту отъ Сабари, Тохутокъ, котораго я съ любопытствомъ желалъ видѣть, былъ мертвецки пьянъ, поэтому я скоро ушелъ совершенно разочарованнымъ. Я надѣялся видѣть въ извѣстномъ Тохутокѣ человѣка дѣйствительно представительнаго и внушающаго уваженіе, а подобная встрѣча уничтожила мои иллюзіи.
Ночь я провелъ въ домѣ Лубіана, подъ прострѣленною японскою шинелью, снятою вѣроятно съ плечъ убитаго.
Съ разсвѣтомъ я собрался къ берегу Тихаго океана, не смотря на сильныя предостереженія на счетъ племени Куарутъ, котораго повидимому и другія племена боятся. Я шелъ опять одинъ; проводника впрочемъ не понадобилось, — широкое русло рѣки было лучшимъ указателемъ дороги.
Пройдя часъ по хорошо обработанной долинѣ, я вышелъ въ деревню племени Бакурутъ, одного изъ болѣе многочисленныхъ здѣсь. Сюда японцы не доходили во время своего похода; внезапное же мое появленіе произвело поэтому всеобщее волненіе: женщины и дѣти убѣжали съ крикомъ, мужщины-же, вооружившись предварительно, окружили меня и разными пантомимами старались разузнать, на какомъ мѣстѣ мое судно разбилось. Указавъ имъ на востокъ, я пріобрѣлъ себѣ больше проводниковъ туда, чѣмъ желалъ. По выходѣ изъ деревни поля скрылись и начался лѣсъ, превратившійся постепенно въ совершенно непроходимую чащу. Идя, то по руслу рѣки, то лѣсомъ, мы осторожно пробрались черезъ область дикаго племени Куарутъ и вышли наконецъ въ небольшую бухту, образуемую устьемъ рѣки. Какъ мнѣ объяснили, это было именно то мѣсто, гдѣ туземцы убили Лючуанцевъ съ японскаго судна, разбившагося нѣсколько южнѣе; вѣроятно они перешли сюда, чтобы имѣть прѣсную воду Обломки этого и другихъ судовъ встрѣчаются мѣстами внутри острова, въ видѣ перекинутыхъ черезъ ручейки и канавы мостиковъ. Подъ самымъ берегомъ стоятъ двѣ соломенныя хижины, выстроенныя, какъ мнѣ объяснили, разбойниками, для наблюденія за моремъ и судами.
Проводники мои, видно, не совсѣмъ были довольны, когда убѣдились, что разбитаго здѣсь судна нѣтъ и я совсѣмъ не потерпѣлъ крушенія, но, подобно дѣтямъ, сейчасъ-же забыли что я обманулъ ихъ и сами тотчасъ же смѣялись надъ этимъ.
Послѣ обѣда, возвратившись въ Сабари, я отправился къ таурангу Иссекъ. Охота была въ полномъ разгарѣ. Хозяинъ, поздоровавшись со мною, назначилъ мнѣ мѣсто въ цѣпи. Охота эта нисколько не отличается отъ нашихъ: вся долина за резиденціею тауранга была окружена облавою и у входа ея протянута цѣпь изъ важнѣйшихъ частей и лучшихъ охотниковъ племени. Но оригинальность мѣстности и самихъ охотниковъ увлекли меня до того, что я первый разъ въ жизни чувствовалъ себя охотникомъ, да еще какимъ рьянымъ! Охота кончилась удачно; нѣсколько оленей лежали у ногъ Иссека, съ которыхъ онъ собственноручно снялъ рога и вырѣзалъ лучшія части. Въ тапау ожидалъ охотниковъ обѣдъ, за который всѣ принялись съ охотничьимъ апетитомъ. Съ закатомъ солнца я едва вырвался отъ нихъ и возвратился въ полночь въ Лонг-Кяу, гдѣ меня встрѣтили съ удивленіемъ, что я вернулся цѣлъ и невредимъ. Солдатъ, караулившій весь день у моей квартиры, побѣжалъ къ мандарину съ докладомъ объ этомъ важномъ событіи.
Успѣхъ этой экскурсіи соблазнилъ меня на другую, болѣе рискованную, — къ сѣверу, въ землю Боотангъ — этихъ страшилищъ здѣшняго края.
Снова мнѣ пришлось итти по дорогѣ, проложенной японскою артиллеріею. Миляхъ въ двухъ къ NNO отъ Лонг-Кяу вытекаетъ изъ горъ рѣка; здѣсь находится входъ въ туземную область. Онъ защищенъ теперь двумя небольшими фортами, постройку которыхъ тогда оканчивали (3-ій фортъ, еще большій, находится у самаго Лонг-Кяу). Пройдя мили три по совершенно необработанной мѣстности, я вошелъ въ небольшую долину и увидѣлъ опять рисовыя поля и выглядывающія изъ-за зелени красныя крыши; это была новая китайская колонія, образовавшаяся вѣроятно во время или послѣ японской экспедиціи Красивыя кирпичныя зданія, выстроенныя даже съ нѣкоторою архитектурною роскошью, свидѣтельствовали о благосостояніи колонистовъ и намѣреніи ихъ окончательно здѣсь основаться. Здѣсь я нашелъ четырехъ китайцевъ, согласившихся проводить меня, и продолжалъ дорогу.
Долина опять съуживалась. Черезъ часъ мы вышли изъ лѣсу къ берегу рѣки, и передо мною открылся одинъ изъ поразительнѣйшихъ видовъ Формозы: рѣка выходитъ здѣсь изъ темнаго ущелья саженъ въ 20 шириною; по обѣимъ сторонамъ подымается почти отвѣсно обнаженный аспидъ, слишкомъ футъ на 500 высоты; а въ глубинѣ ущелья видвѣется поперечный утесъ, драпированный густымъ лѣсомъ. Это входъ въ землю Боотангъ и Кускутъ; японцы прозвали его Каменными воротами. Здѣсь была кровавая стычка между ними и туземцами, которые, скрывшись въ зелени, отчаянно защищали эту естественную крѣпость.
Дальше китайцы не согласились итти, показывая съ выраженіемъ страха на свою шею. Но таинственная страна, лежащая за этими грандіозными воротами, невольно притягивала меня, — я прошелъ рѣку и одинъ продолжалъ дорогу. Здѣсь мѣстность совершенно дикая и суровая, какъ и сами ея обитатели.
Но, видно, Боотангъ перемѣнили свое мѣсто жительства послѣ японской экспедиціи и удалились на сѣверъ. Темнота застала меня поэтому раньше, чѣмъ я дошелъ до какого нибудь жилья и заставила меня переночевать подъ открытымъ небомъ. Ночная сырость, холодная земля и мокрое платье оказали свое вліяніе: на слѣдующее утро я проснулся въ сильной лихорадкѣ и благодаря только нѣсколькимъ туземцамъ (кажется изъ племени Кускутъ), добрался до китайской колоніи, гдѣ, напившись чаю, отдохнулъ немного и къ вечеру вернулся въ Лонг-Кяу.
Въ слѣдующее утро я былъ опять на столько здоровъ, что оставилъ Лонг-Кяу и ушелъ на сѣверъ къ великой радости мандариновъ.
И такъ я сталкивался здѣсь съ слѣдующими туземными племенами: Сабари, Туасокъ, Вангчутъ, Бакурутъ, Кускутъ, Кантангъ и Ліонгъ-руанъ (съ послѣдними двумя только въ лицѣ тауранговъ).
Географическое положеніе этихъ племенъ такое: Сабари находятся приблизительно въ широтѣ 22° 4' N и въ долготѣ 120° 48' О отъ Грив. Къ N отъ нихъ живутъ Вангчутъ, къ NO — Туасокъ, къ О-у — Бакурутъ, къ SO — Куарутъ, къ S — Ліонгруанъ, самое южное, повидимому, изъ всѣхъ. Къ О отъ Боотангъ лежитъ, по указанію мѣстныхъ китайцевъ, область племени Чинакей, а между ними и Бакурутъ — Хонг-суа и Тинг-на.
Всѣ эти племена болѣе или менѣе схожи между собою и повидимому, говорятъ на одномъ діалектѣ. Многіе изъ нихъ умѣютъ также объясняться по китайски, и нѣкоторымъ даже доступно до извѣстной степени значеніе и употребленіе запутанныхъ знаковъ китайской письменности.
Они малы ростомъ, худы и сложены непропорціонально, съ неправильными чертами лица и чрезвычайно некрасивы. Цвѣтъ кожи очень грязный, съ какимъ-то болѣзненно-желтоватымъ, или даже зеленоватымъ отливомъ. Женщины не привлекательнѣе, — слабыя фигуры съ какимъ-то угнетеннымъ выраженіемъ лица. Только у Ванг-чунгъ онѣ кажутся выше, менѣе безобразны и оживленнѣе.
Мужчины остригаютъ коротко свои волоса, оставляя на темени небольшой кружокъ, который завязывается въ пучекъ или плетется въ жиденькую косу — первый признакъ китайской цивилизаціи. Женщины обвязываютъ свои незаплетенные волоса красными лентами, рядами бусъ или бѣлыми цѣпочками и обматываютъ въ видѣ косы кругомъ головы. Этотъ же головной уборъ въ большомъ употребленіи у женщинъ Пено-уанъ, въ средней Формозѣ. Мужчины и женщины носятъ въ ушахъ куски простаго дерева въ видѣ шашекъ.
Костюмъ ихъ передѣланъ изъ китайскаго, но сидитъ довольно хорошо. Мужчины носятъ короткія штаны, хватающія только до половины ляшекъ, и легкую синюю куртку, обшитую большею частью краснымъ. Женщины одѣваются на подобіе здѣшнихъ китаянокъ въ легкую блузу и широкія штаны, но все платье значительно укорочено, голова обвязывается платкомъ, Господствующіе цвѣта — синій и черный; рѣдко бѣлый. Браслетовъ, бусъ и проч. у нихъ мало и мужчины почти не украшаются ими.
Пища, обычаи при столѣ и вся обстановка его такая же, какъ у племени Сапрэкъ. Ѣдятъ три раза въ день — утромъ около семи часовъ, въ полдень и передъ закатомъ солнца.
Домашнія животныя — буйволъ, свинья, собака, кошка, куры и утки.
Оружіе у нихъ такое же, какъ у Сапрэкъ и всѣхъ Формозцевъ, но лишено всякихъ украшеній.
Обработывается ими рисъ, пшеница, пшено, ямсъ, батата, бананъ и арека.
Три деревни, которыя я видѣлъ, расположены всѣ въ долинѣ на берегахъ рѣки и ни чѣмъ не укрѣплены. Деревня Сабари напоминаетъ въ общемъ китайскую. Дома выстроены изъ необожженнаго кирпича и крыты рисовою соломою. Обыкновенно всѣ члены одного семейства живутъ подъ общею крышею, покрывающею рядъ четыреугольныхъ комнатъ съ отдѣльными входами, замѣняющими и окна. Крытая бамбукомъ галерея соединяетъ снаружи всѣ комнаты. Въ серединѣ дома общая столовая и комната главы семейства; по обѣимъ сторонамъ отдѣльныя спальни, кухня, кладовая и проч. Домашняя утварь китайская, исключая посуды изъ тыквы и оленьихъ роговъ, которыми разукрашены стѣны. Деревня Сабари довольно большая и жителей наберется до 200 человѣкъ. Туасокъ — значительно меньше, но подобно же выстроена. Деревня Бакурутъ не похожа на нихъ. Здѣсь хижины выстроены небольшими четыреугольниками; низкія ихъ стѣны сплетены изъ бамбука и замазаны глиною; крыша очень высокая и крутая. Каждая хижина стоитъ отдѣльно на просторной вычищенной площадкѣ. Между ними находятся небольшіе огороды и загоны для буйволовъ.
Въ этихъ деревняхъ я не нашелъ никакихъ человѣческихъ череповъ, въ собираніи которыхъ подозрѣваютъ здѣшнихъ туземцевъ. Быть можетъ это и водится у Куарутъ и подобныхъ имъ дикихъ племенъ, потому что обычай брать головы убитаго непріятеля допускаетъ это предположеніе.
VII. Племя Катсаусанъ.[править]
Трудно себѣ представить мѣстность привлекательнѣе провинціи Фунг-шанъ, особенно въ восточной ея части. Зеленѣющія плантаціи смѣняются бамбуковыми рощами или безчисленными селеніями, окруженными кудрявыми пальмами, бананами и фруктовыми деревьями, особенно эффектно обрисованными горами на заднемъ планѣ, рѣзко выступающими своими очертаніями на безоблачной синевѣ неба. Глазъ съ удовольствіемъ останавливается на этихъ ясныхъ, всегда разнообразныхъ картинахъ, полныхъ жизни, силы и спокойной гармоніи. Равнина эта чрезвычайно плодородна: сахаръ, рисъ, бананы и арека растутъ здѣсь великолѣпно и бамбукъ подымается до 60—70 футъ, образуя роскошнѣйшія алеи вокругъ селеній. Она заселена чрезвычайно густо: на западѣ китайцами, на востокѣ народомъ Пепо (Пепоуанъ) малайскаго происхожденія, принявшимъ китайскую цивилизацію и подданство.
Деревня Банкимтсынгъ, куда я прибылъ послѣ трехъдневнаго перехода, лежитъ въ широтѣ 22° 38` N и въ долготѣ 120° 40' О отъ Гринвича у подошвы горы того же названія (9000 ф.). Деревня заселена почти исключительна трудолюбивыми людьми веселаго, безпечнаго нрава; ихъ человѣкъ 300 мужскаго пола и большинство католическаго вѣроисповѣданія. Впослѣдствіи я ближе познакомился съ Пепо, поэтому не буду теперь говорить объ нихъ. Здѣсь мое вниманіе было обращено главнымъ образомъ на сосѣднихъ горцевъ, во многомъ отличающихся отъ туземцевъ, встрѣченныхъ мною раньше.
Въ Банкимтсынгѣ я остановился въ уютномъ домѣ католической миссіи. Патеръ Чин-чонъ, почтенный доминиканецъ, принявшій меня съ неподдѣльнымъ радушіемъ, былъ очень доволенъ видѣть европейца. Онъ живетъ уже двѣнадцать лѣтъ на Формозѣ.
Миляхъ въ трехъ къ востоку отъ Банкимтсынга, горы возвышаются круто изъ равнины и подымаются прямо на нѣсколько тысячъ футъ. Здѣсь живетъ племя Катсаусанъ, повидимому сильное и многочисленное. Горцы эти, рѣшительные враги китайцевъ, находятся съ Пепо-уанъ въ хорошихъ отношеніяхъ и ведутъ съ ними мѣновую торговлю. Поэтому мнѣ не трудно было найти нѣсколькихъ молодыхъ Пепо, согласившихся проводить меня въ ихъ деревню и нести требуемое количество самшу и бетеля, самыхъ лучшихъ рекомендацій. Самъ староста деревни позаботился обо всемъ и я могъ на слѣдующее утро уже отправиться. Кули мои, разумѣется, предпочли остаться внизу, зная что Катсаусанъ имѣютъ обычай украшать свои пики волосами изъ китайскихъ косъ; переводчика я однако заставилъ итти съ собою.
Единственный входъ въ горную область образованъ небольшою рѣкою, притокомъ Танг-Канга. Судя по широкому руслу, она должна быть значительна въ продолженіе дождливаго сезона. Берега ея, подымающіеся почти отвѣсно, покрыты дикою растительностью. Тропинка, ведущая въ деревни горцевъ, идетъ сначала по руслу рѣки, затѣмъ подымается въ гору, какъ въ землѣ Сапрэкъ, — не такъ круто, но гораздо выше, послѣ чего она опять идетъ горизонтально.
Катсаусанъ живутъ въ нѣсколькихъ деревняхъ. Первая изъ нихъ, посѣщенная мною, лежитъ миляхъ въ десяти отъ Банкимтсынга и называется китайцами Тау-сія, вторая Лай-сія.
Деревня Тау-сія выстроена на крутомъ и обнаженномъ склонѣ горы на значительной высотѣ. Всѣ дома сдѣланы исключительно изъ аспида, — стѣны, крыша, задвижныя двери и ставни — все изъ этого камня. Дома упираются заднею стороною въ гору. Стѣна передняго фасада всего фута четыре вышиною, но крыша идетъ высоко, такъ что внутри просторно. Внутренность раздѣлена перегородкой на маленькую переднюю и на собственно жилую комнату, гдѣ стоитъ к очагъ. Кругомъ стѣны низкія лавки, покрытыя туземными цыновками; на нихъ спятъ, сидятъ и ѣдятъ; другой мебели въ домѣ нѣтъ. Въ посудѣ встрѣчаются и китайскія произведенія. Передъ каждымъ домомъ есть небольшой дворъ, въ серединѣ котораго стоитъ кладовая — высокій соломенный шалашъ, поддерживаемый сваями на высотѣ 4—5 футъ отъ земли; сваи эти закрыты сверху круглыми плитами аспида отъ крысъ. Около домовъ огороды съ бананами и арекою.
Остальныя деревни, говорятъ, совершенно такія-же; каждая. имѣетъ своего тауранга, надъ которыми властвуетъ одинъ главный, живущій въ Лай-сія. Онъ еще очень молодой и красивый человѣкъ.
Пища и напитки, оружіе, занятія, состояніе культуры и степень развитія этого народа напоминаютъ Сапрэкъ, но наружностью, языкомъ, характеромъ и костюмомъ они значительно различаются отъ нихъ. Здѣсь замѣтенъ гораздо чище малайскій, опредѣленнѣе, тагальскій элементъ.
Мужчины нѣсколько ниже средняго роста, больше стройны чѣмъ коренасты и съ довольно сильными мускулами. Скулы у нихъ не сильно выдаются; носъ и ротъ не особенно широки; глаза большіе, темно-коричневые и брови густыя. Женщины также не дурны и съ большими выразительными глазами. Онѣ средняго роста, но уже слишкомъ полны. Цвѣтъ кожи свѣтло-бронзовый, у стариковъ грязноватый: волоса скорѣе темно-русые чѣмъ чернью.
Уши у Катсаусанъ украшены обыкновенными китайскими серьгами. Стеклянныя бусы различной формы и величины, кольца на пальцахъ, браслеты и цѣпочки въ большомъ употребленіи у обоихъ половъ, также и татуировка, но исключительно на рукахъ и пальцахъ.
Костюмъ мужчинъ слѣдующій: вмѣсто штановъ — синій платокъ, обвязянный кругомъ таліи въ видѣ короткой юбки; куртка синяго или желтаго цвѣта; красный, синій или бѣлый поясъ и такихъ же цвѣтовъ повязка на головѣ: кусокъ легкой черной матеріи перекинутъ черезъ одно плечо. Платье обшивается обыкновенно шнурками яркаго цвѣта. Пестрота костюма и оригинальность оружія, никогда не выпускаемаго изъ рукъ, дѣлаетъ ихъ фигуры весьма живописными. Женскій костюмъ слѣдующій: длинная юбка, сверхъ которой надѣвается узкая блуза съ высокими разрѣзами по бокамъ и узкими, длинными рукавами; икры обвязываются кускомъ синей матеріи, сшитымъ въ видѣ узкихъ панталонъ; на голову накинутъ большой платокъ свѣтлаго цвѣта, падающій широкими складками на шею; сверхъ него лежитъ вѣнокъ изъ зеленыхъ листьевъ. Любимые цвѣта — синій и голубой. Мужчины и женщины ходятъ босикомъ.
По словамъ Пепо, знающихъ ихъ хорошо, они не злы, но корыстолюбивы и въ пьяномъ видѣ буйны и опасны.
Первый разъ я слышалъ здѣсь туземное пѣніе, оригинальная мелодія котораго напомнила мнѣ Сандвичевы острова. Музыкальныхъ инструментовъ у нихъ нѣтъ.
Въ субботу 21 января я вернулся въ Такао, гдѣ остановился на нѣсколько дней для отдыха. На пути я прошелъ Питау, главный городъ провинціи Фунг-шанъ, ни чѣмъ не отличающійся отъ прочихъ китайскихъ городовъ. Въ Питау стоитъ большой гарнизонъ; я насчиталъ до двѣнадцати фортовъ, вѣрнѣе укрѣпленныхъ лагерей, выстроенныхъ симметрично другъ противъ друга.
VIII. Тай-ван-фу.[править]
Дорога изъ Такао въ Тай-ван-фу однообразна и скучна. Вся мѣстность почти исключительно обработана сахаромъ, и большія деревни, попадающіяся часто, не отличаются ни красотою, ни чистотою.
По дорогѣ я осматривалъ нѣсколько сахарныхъ заводовъ и приглядѣлся вообще къ здѣшнему сахарному производству. Сахаръ сажается широкими грядами отъ 2-хъ до 3-хъ футъ и, не требуя за собою никакого ухода, дозрѣваетъ въ продолженіи года. Передъ сборомъ тростникъ очищается отъ листьевъ вручную или, если они совершенно высохли, посредствомъ огня, послѣ чего рубится и идетъ прямо на заводъ. Выжиманіе сока должно совершаться не позже трехъ дней, иначе онъ будетъ портиться. Заводы одинаковаго устройства: они состоятъ изъ двухъ отдѣленій; первое коническій шалашъ изъ соломы, гдѣ вижимается сокъ, второе — четыреугольное строеніе въ которомъ уже вываривается сахаръ. Сокъ выжимается между двумя гладкими каменными цилиндрами поставленными вертикально; цилиндры снабжены деревянными зубцами, захватывающими другъ за друга и приводятся въ вращеніе тремя буйволами, припряженными къ рычагу. Сокъ вытекаетъ по подземнымъ желобамъ въ большой чанъ, врытый въ землю во второмъ отдѣленіи, гдѣ смѣшивается съ известью и вываривается, т. е. проходитъ постепенно восемь котловъ, причемъ постоянно сверху снимается грязная пѣна, и вливается наконецъ въ плоскій ящикъ, гдѣ онъ застываетъ и кристаллизуется, и въ такомъ видѣ поступаетъ въ торговлю. Печи топятся внѣ зданія, подъ каждымъ котломъ отдѣльно. Выжатый тростникъ сушится и употребляется тутъ же на заводѣ какъ топливо.
Сахарный тростникъ на Формозѣ не высокій — всего футъ семь или восемь и толщиною отъ одного до 1½ дюйма въ поперечникѣ, но очень сладкій и сочный.
Плантаціи раздроблены между многочисленными земледѣльцами-промышленниками. По недостатку рабочихъ рукъ и несовершенству машинъ для гонки сахара, они подраздѣляютъ свои поля на мелкіе участки, которые обработываются въ разное время, такъ что сборъ тростника идетъ почти круглый годъ. Но это большое неудобство въ торговлѣ: покупщикъ, кромѣ большихъ хлопотъ по мелочной закупкѣ, часто не въ состояніи добыть требуемое количество сахара и зафрахтованное судно или ждетъ, или отправляется съ половиннымъ грузомъ.
Тай-ван-фу главный городъ острова. По китайскимъ даннымъ онъ имѣетъ 220 000 жителей, но цифра эта кажется сильно преувеличена и здѣшній англійскій консулъ полагаетъ, что ихъ не болѣе 70 000. Тай-ван-фу состоитъ собственно изъ города, окруженнаго толстою кирпичною стѣною, имѣющею четыре мили въ окружности, и изъ довольно обширнаго предмѣстья, новѣйшей постройки, прилегающаго къ городу съ сѣвера и сѣверо-запада. Въ городъ ведутъ восемь воротъ, надъ которыми возвышаются башни, выстроенныя въ вычурномъ китайскомъ стилѣ. Валъ держится чисто и служитъ лучшимъ мѣстомъ для прогулокъ. Въ 8 часовъ вечера городскія ворота запираются, а нѣсколько позже и всѣ улицы отдѣляются другъ отъ друга также воротами; на длинныхъ же улицахъ ихъ нѣсколько. Это большое удобство для полиціи, но въ высшей степени неудобно для жителей. Улицы города всего отъ восьми до десяти футъ шириною, прямыя и замѣчательно чистыя для китайскаго города; онѣ вымощены кирпичемъ и нѣкоторыя закрыты сверху навѣсами, въ которые мѣстами вставлены прозрачныя пластинки перламутра, вмѣсто стеколъ. Всѣ улицы похожи одна на другую, какъ почти во всѣхъ китайскихъ городахъ, и кишатъ народомъ. Храмовъ много, но они грязны и не выдаются архитектурною красотою, хотя между ними и есть богатые. Буддійскихъ храмовъ всего одинъ или два. Эта послѣдняя религія, требующая большой роскоши и богатства, повидимому имѣла весьма небольшой успѣхъ на Формозѣ, и то только въ городахъ; деревенскій же народъ придерживается исключительно разумнаго культа Конфуція.
Изъ мѣстныхъ произведеній замѣчательны серебряныя издѣлія, оригинальной и хорошей работы, но уступающія въ изящности Кантонскимъ.
Въ SW-ой части города находится пустынная площадь, обросшая бамбукомъ и кустарникомъ; здѣсь, говорятъ, былъ дворецъ короля Коксинга. Въ западной части сохранились еще развалины небольшаго голландскаго замка. Кромѣ этихъ остатковъ голландскаго владычества, иногда еще находятъ подъ домами надгробные камни и разныя рукописи тогдашняго времени. Однако я самъ не видалъ ихъ.
Тай-ван-фу лежитъ теперь въ 1½ миляхъ отъ моря, но прежде, говорятъ, былъ гораздо ближе къ нему. Судя по старой голландской книгѣ, описывающей потерю Формозы (Мегwaerloos de Formosa of Warachtig Verhaer t’Amsterdam 1675.), фортъ Зеландія, отстоящій теперь въ ½ мили отъ берега, стоялъ тогда у самаго берега моря, и между городомъ и фортомъ была гавань, вмѣщавшая большія суда. Теперь это мѣсто на столько обмелѣло, что только иногда во время сизигій покрывается водою.
Развалины форта Зеландіи лежатъ въ двухъ миляхъ отъ города. Китайцы срываютъ его теперь и строятъ изъ его крѣпкаго матеріала два новые. Близь Зеландіи находится портъ города — Ан-пингъ, и не многіе купеческіе дома.
Въ Тай-ван-фу около 10 000 гарнизона
Историческія свѣдѣнія о Формозѣ почти исключительно относятся ко времени владычества здѣсь голландцевъ, кончившагося взятіемъ Тай-ван-фу китайцами.
Первыя извѣстія о Формозѣ были привезены въ Китай Пескадорскими рыбаками; но только въ началѣ 15-го столѣтія встрѣчаются здѣсь китайскіе переселенцы. Тогдашніе туземцы описаны какъ добродушный и склонный къ торговлѣ народъ; но жадность и высокомѣрное обращеніе съ туземцами привлеченныхъ богатствомъ острова китайцевъ положило начало племенной вражды, продолжающейся до и сихъ поръ.
Въ 1622 году голландцы, безуспѣшно добивавшіеся отъ Китая права на торговлю, силою заняли Пескадорскіе острова; китайское правительство побудило ихъ оставить Пескадоры и перебраться на Формозу, безполезную ему тогда. Такимъ образомъ въ 1624 году голландцы пришли въ Тай-ван-фу и заложили фортъ Зеландія. Японцы, которыхъ они тутъ встрѣтили, уступили имъ островъ, и десять лѣтъ спустя голландцы владѣли уже всѣмъ западнымъ берегомъ, имѣя факторіи, кромѣ Тай-ван-фу, въ Такао, Тамсуѣ и Килонгѣ. Пришельцы, по свойственной имъ системѣ колонизаціи, женились на туземкахъ и смѣшивались такимъ образомъ съ народомъ; распространеніе христіанства шло сначала успѣшно, но потомъ было стѣснено самимъ голландскимъ правительствомъ изъ боязни повредить торговлѣ съ японцами, преслѣдовавшими въ это время христіанство. Въ странѣ были введены голландскіе законы.
Во время упадка династіи Мингъ китайцы тысячами переселились на Формозу, но голландцы, вмѣсто того, чтобы стараться расположить ихъ къ себѣ, приняли ихъ враждебно, изъ боязни быть ими вытѣсненными. Это стремленіе къ монополіи не мало повліяло на послѣдующую потерю острова.
Паденіе Минговъ и завладѣніе престоломъ манджурами вызвали въ Китаѣ безпорядки, которыми воспользовались нѣкоторые начальники отдаленныхъ провинцій, чтобы сдѣлаться самостоятельными. Такимъ образомъ Чин-Чин-Кунгъ или. какъ его обыкновенно называютъ, Коксинга (Coxinga) начальникъ Амойской области, сознавая невозможность устоять на материкѣ противъ силы манджуровъ, обратилъ свое вниманіе на Формозу: этотъ островъ былъ уже ему знакомъ по торговымъ отношеніямъ съ голландцами, — говорятъ даже, что мать его была Формозянка. Подъ видомъ обороны противъ манджуровъ, онъ сосредоточилъ всю свою силу въ Амоѣ и вступилъ въ тайныя сношенія съ Формозскими китайцами, принявшими его сторону. Подозрѣвая его намѣреніе, голландцы также усилили гарнизонъ и флотъ въ Тай-ван-фу. Но Коксинга велъ такъ искусно свои дѣла, что голландцы вполнѣ успокоились и отослали излишнія суда съ войскомъ обратно въ Батавію. Тогда Коксинга съ 25 000 войска внезапно высадился въ Тай-ван-фу, блокировалъ гавань и отрѣзалъ всякое сообщеніе между фортомъ Зеландія и городомъ. Одно только судно успѣло выйти и поспѣшило за помощью на Яву Началась девяти-мѣсячная ожесточенная осада; голландцы держались мужественно. Коксинга, разъяренный продолжительнымъ сопротивленіемъ, обратилъ всю свою злобу противъ окрестныхъ голландцевъ и ихъ китайскихъ союзниковъ. Однажды за отказъ города сдаться было убито 500 человѣкъ плѣнныхъ.
Наконецъ изъ Батавіи пришли десять судовъ и семьсотъ человѣкъ войска. Положеніе осажденныхъ нѣсколько улучшилось, но осада продолжалась. Въ это время Goyett, тогдашній губернаторъ, получилъ письмо отъ губернатора Фу-Кіена, съ предложеніемъ общими силами прогнать сперва Коксинга съ материка, а затѣмъ и съ Формозы. Предложеніе это было принято и пять судовъ ушли въ Амой. Но по уходѣ судовъ, Коксинга, собравшій всѣ силы, взялъ приступомъ фортъ и городъ капитулировалъ. Голландцамъ былъ дозволенъ свободный выходъ, а Коксинга провозгласилъ себя королемъ Формозы.
Такъ въ 1662-мъ году кончилось здѣсь владычество голландцевъ и послѣдующія попытки возвратить Формозу не имѣли успѣха.
Коксинга однако не долго царствовалъ: онъ былъ предательски убитъ китайцами. При его наслѣдникахъ островъ сохранялъ еще нѣкоторое время свою независимость, и только въ 1683-мъ году добровольно перешелъ къ китайцамъ.
На сколько мнѣ извѣстно, о-въ Формоза только въ 1842 году, въ Англо-китайскую войну, снова обратилъ на себя вниманіе Европы по слѣдующему случаю: Два англійскія судна — транспортъ Nerbudda и opium ship Ann — разбились близъ Тай-ван-фу въ скоромъ времени одно послѣ другаго. На первомъ было 240 человѣкъ индусовъ, которые всѣ остались на Формозѣ, между тѣмъ какъ европейцы перебрались на материкъ, но китайцы обращались съ ними такъ дурно, что большинство умерло. Экипажъ втораго, состоявшій изъ 57 человѣкъ, весь былъ взятъ въ плѣнъ и многихъ постигла та же участь: оставшіеся же въ живыхъ были 13-го августа обезглавлены, за исключеніемъ десяти человѣкъ, которыхъ намѣревались отправить въ Пекинъ какъ трофеи, но по объявленіи трактата они были освобождены. Умерщвленіе было выполнено по приказу Пекинскаго двора, основанному на ложномъ доносѣ Тай-ван-фускаго коменданта, будто бы европейцы завели тамъ безпорядки, при чемъ убили нѣсколькихъ китайцевъ. Узнавъ объ этомъ, sir Henry Pottinger, англійскій уполномоченный, обнародовалъ объявленія, напечатанныя на китайскомъ языкѣ, гдѣ изложилъ все дѣло въ настоящемъ свѣтѣ и требовалъ наказанія виновниковъ и конфискаціи ихъ имущества въ пользу семействъ убитыхъ. Генералъ-губернаторъ Фу-кіена лично произвелъ слѣдствіе, что привело къ разжалованію и изгнанію Тай-ван-фускаго коменданта. Англія была этимъ удовлетворена.
IX. Бантаурангъ и Пепо.[править]
Оставивъ 2-го февраля Тай-ван-фу, я направился къ востоку, въ деревню Лакули, лежащую по прямой линіи въ 32-хъ миляхъ отъ него, у подошвы центральнаго хребта. Этотъ переходъ, самый трудный изъ всѣхъ, занялъ слишкомъ два дня; въ полдень четвертаго я прибылъ въ Лакули.
Вездѣ по дорогѣ праздновали еще новый годъ. Живописныя процессіи съ музыкою и пѣніемъ встрѣчались намъ часто: разодѣтый по праздничному, народъ гулялъ по полямъ или сидѣлъ на могилахъ своихъ предковъ: передъ храмами вечеромъ жгли фейерверки, въ самихъ же храмахъ двигался народъ, занимавшійся разговорами, куреніемъ табаку и жеваніемъ бетеля, который продавался тутъ же вмѣстѣ съ фруктами и пирожками. Храмы повидимому замѣняютъ здѣсь клубы: другаго отъ нихъ впрочемъ и не требуется, — соединять по временамъ народъ для взаимныхъ удовольствій послѣ трудовъ, чтобы поддерживать единодушіе — вотъ ихъ главное назначеніе. Расходы на процессіи и праздники, имѣющіе большею частью гражданское значеніе, взимаются съ народа, въ видѣ налога, безъ различія религіи.
Вся мѣстность къ востоку отъ Тай-ван-фу идетъ постепенно возвышаясь. Въ пяти въ шести миляхъ отъ морскаго берега начинаются возвышенности, — сперва только въ видѣ плато разорванныхъ вѣроятно землетрясеніями и сильными потоками воды, затѣмъ переходятъ въ болѣе высокіе и правильные хребты, подымающіеся до нѣсколькихъ тысячъ футъ и расположенныхъ по меридіану, параллельно основному хребту, имѣющему уже до 10 000 футъ. Также постепенно переходятъ пласты песку сначала въ мягкій песчанникъ, затѣмъ въ мягкій аспидъ и наконецъ въ крѣпкій, изъ котораго и состоитъ центральный хребетъ. Слои аспида преимущественно наклонены къ востоку, иногда подъ угломъ 60-ти и болѣе градусовъ; мѣстами они перегнуты или разорваны; надъ ними лежатъ горизонтальные пласты песку, иногда значительной толщины. Наблюдать за строеніемъ здѣшнихъ горъ очень нетрудно: обнаженныя стѣны овраговъ, часто попадающіеся голые утесы и глубоко прорытыя русла рѣкъ представляютъ къ тому возможность. Замѣчательны встрѣчающіяся здѣсь котловины или круглыя долины, окруженныя почти отвѣсными стѣнами аспида, только мѣстами прерванными, — это повидимому бывшіе водоемы. Почва ихъ чрезвычайно плодородна и потому онѣ болѣе заселены. Самая правильная изъ нихъ окружаетъ деревню Хуи-цуй.
Въ Лакули и въ долготѣ 120° 40' О-ая отъ Гри. есть рѣки, текущія съ сѣвера на югъ, не нанесенныя на англійскую карту Формозы. Онѣ, говорятъ, соединяются при выходѣ изъ горъ, образуя такимъ образомъ Танг-кангъ. Въ широтѣ 23° 10' и долготѣ 120° 32' я перешелъ еще рѣку, стремящуюся къ SW; она называется здѣшними жителями Кау-на и вливается по ихъ словамъ близь Тай-ван-фу въ море. Берега этихъ рѣкъ подымаются большею частью отвѣсно, друмя-тремя террассами.
Западная сторона горъ обработана и большія деревни попадаются часто, восточная же преимущественно покрыта лѣсомъ, который здѣсь выше чѣмъ въ южной части острова; громадный папортникъ придаетъ ему особенно привлекательный видъ.
Восточная часть этихъ горъ обитаема народомъ Пепо, а западная преимущественно китайцами, между которыми видѣлъ я нѣсколькихъ субъектовъ съ большими прямыми глазами, большой бородой и чертами лица почти индогерманской правильности; но цвѣтомъ кожи они темнѣе обыкновенныхъ китайцевъ. Ихъ называютъ Хакка. Происхожденіе ихъ кажется еще не опредѣлено; нѣкоторые говорятъ, что они обкитаившіеся цыгане, другіе — что аборигены южно-китайскихъ горъ, переселившихся издавна на Формозу. Женщины Хакка не уродуютъ своихъ ногъ.
Придя въ Лакули еще во время празднованія новаго года, я засталъ здѣсь много горцевъ племени Бантаурангъ, спустившихся для мѣновой торговли. Такъ какъ это дѣлается ими одинъ разъ въ году, то и устраивается нѣчто въ родѣ ярмарки, послѣ которой всѣ отношенія между ними и жителями долины прекращаются. Бантаурангъ живутъ дня на два пути отсюда, за центральнымъ хребтомъ. Говорятъ, они составляютъ многочисленное и опасное племя. Весь вечеръ я наблюдалъ за ними, узнавая, что могъ.
Эти люди свѣтлѣе прочихъ горцевъ, видѣнныхъ мною. Они средняго роста, большею частью стройны и хорошо сложены; между женщинами есть положительно красавицы съ темными огненными глазами и роскошными волосами. Лицо у Бантаурангъ овальнѣе чѣмъ у прочихъ племенъ, очертанія носа и рта правильнѣе и скулы мало выдаются.
Костюмъ мужчинъ очень пестрый. Я видѣлъ напр. красныя куртки съ зелеными рукавами и оранжевыми обшлагами. Кругомъ бедръ надѣта юпочка, какъ у катсаусанъ, но ноги у многихъ кромѣ того обвязаны кускомъ сукна, въ родѣ длинныхъузкихъ штановъ и встрѣчается, что одна штанина краснаго — другая оранжеваго или зеленаго цвѣта. На головѣ они носятъ кожанные колпаки, обвязанные большимъ кускомъ матеріи, въ родѣ чалмы, украшенной у нѣкоторыхъ орлинымъ перомъ или красными лиліями. Женскій костюмъ также напоминаетъ женщинъ катсаусанъ, только нѣкоторыя носятъ вмѣсто блузы коротенькую кофточку, покрывающую только верхную часть груди, а вмѣсто юпки — черный платокъ обвязанный кругомъ таліи, какъ у тагалокъ. Женщины носятъ также большія бѣлыя чалмы, съ подсунутыми подъ нихъ желтыми цвѣтами, падающими низко на лобъ. Стеклянныя бусы, браслеты, длинныя серьги носятъ мужчины и женщины. Татуировку замѣтилъ я только на рукахъ послѣднихъ.
Весьма во многомъ племя это походитъ на катсаусанъ; дома, оружіе, пища и проч. совершенно такіе же какъ у послѣднихъ. По развитію они также не стоятъ выше. Обычай погребать умершихъ внутри хижины, принятъ только у этого племени. Пьянство между ними развито не менѣе какъ у катсаусанъ; въ Лакули по крайней мѣрѣ не было ни одного трезваго.
Я хотѣлъ итти съ ними въ ихъ деревню, но они въ ту же ночь ушли, а ни одинъ изъ китайцевъ или пепо не взялся проводить меня. Потому я долженъ былъ отказаться отъ всего плана добраться до восточнаго берега и, съ немалою досадою оставилъ Лакули, направляясь на NW, чтобы выйти въ Ка-ги.
Въ первый вечеръ я остановился въ красивой деревнѣ Поэ-тинг-лое, расположенной у подошвы высокихъ лѣсистыхъ горъ. Здѣшніе пепо еще никогда не видали европейцевъ, поэтому большинство собралось у дома, гдѣ я остановился.
Вечеръ былъ тихій и великолѣпный, какъ всѣ лунные вечера на Формозѣ. На дворѣ хижины составились танцы и пѣніе, — сначала конечно съ нѣкоторой сдержанностью, но потомъ все непринужденнѣе и шумнѣе.
Танецъ этотъ состоитъ въ слѣдующемъ: молодые мужчины и женщины становятся вкруговую, взявшись за руки. При мѣрномъ пѣніи и повтореніи одной и той же музыкальной фразы, танцующіе дѣлаютъ поперемѣнно шагъ назадъ и два шага въ сторону Пѣніе усиливается, темпъ ускоряется и танецъ дѣлается быстрѣе и быстрѣе — мѣрные шаги переходятъ въ дикіе скачки — наконецъ кругъ разрывается гдѣ-нибудь и танцующіе разсыпаются. Женщины одѣваются на время танца на подобіе Бантаурангскихъ, дѣлая себѣ юпку изъ чернаго легкаго платка, постоянной принадлежности ихъ костюма.
На слѣдующій день я перешелъ крутой хребетъ, подымающійся слишкомъ на 2000 футъ; по нему разсѣяны изрѣдка хижины Накка и Пепо, занимающихся обработкой инбиря, ананасовъ, папая и банановъ. Дальше спустился въ широкую долину, по серединѣ которой течетъ рѣка Кау-на. Берега ея, возвышающіеся нѣсколькими террасами голаго аспида, мѣстами съуживаются и подымаются отвѣсно на 100 или 200 футъ изъ воды. Эта рѣка глубже другихъ и течетъ спокойнѣе; по ней ходятъ и парусныя шлюпки.
Поздно вечеромъ я прибылъ въ Тау-сія, большую деревню, совершенно скрытую въ бамбукѣ и ареновыхъ плантаціяхъ; здѣсь живутъ Пепо-Уанъ и между ними есть нѣсколько христіанъ — пресвитеріанцевъ, остальные еще идолопоклонники, поклоняющіеся старымъ оленьимъ черепамъ и рогамъ. Это единственное мѣсто на Формозѣ, гдѣ я видѣлъ у туземцевъ нѣчто въ родѣ храмовъ и нѣкоторые религіозные обряды.
Въ Тау-сія двѣ хижины, посвященныя такому назначенію; въ одной изъ нихъ, расположенной въ самой деревнѣ, прикрѣплены къ задней стѣнѣ оленьи рога и по обѣимъ сторонамъ расположены симметрично двѣ желѣзныя пики и нѣсколько оленьихъ череповъ, увѣшанныхъ цвѣтными камнями; этимъ талисманамъ, говорятъ, слишкомъ 300 лѣтъ. Передъ ними стоятъ горшки съ водою, графинчики съ самшу и пучки орѣховъ арека — это жертвоприношенія. Въ другой, за деревней, черепа привязаны просто къ столбу въ серединѣ открытаго со всѣхъ сторонъ шалаша.
Каждый Пепо долженъ два раза въ мѣсяцъ жертвовать что-нибудь черепамъ. При входѣ въ храмъ снимается съ головы чалма. Въ день свадьбы женихъ отправляется съ невѣстою къ черепамъ и, взявъ въ ротъ водки, брызгаетъ на нихъ, послѣ чего только слѣдуютъ танцы и пиръ. При рожденіи, смерти близкаго или въ случаѣ какого нибудь несчастія дѣлается то-же. Этимъ ограничиваются всѣ религіозные обряды. Жрецовъ нѣтъ.
Теперешніе Пепо-Уанъ, встрѣчающіеся на протяженіи слишкомъ сорока миль (отъ Банкимтсынга до Ка-ги) происходятъ вѣроятно отъ нѣсколькихъ отдѣльныхъ племенъ, особенности которыхъ изгладились подъ вліяніемъ, принятой ими китайской цивилизаціи и взаимнымъ смѣшеніемъ. Можно предположить, что въ нихъ есть и частица китайской крови. Цвѣтъ кожи у Пепо свѣтлѣе чѣмъ у прочихъ горцевъ и они выше ихъ ростомъ, но не такаго крѣпкаго сложенія и черты лица мягче.
Ученіе Конфуція, китайская культура и костюмъ приняты ими почти повсюду; только женщины сохранили еще нѣкоторыя особенности въ одеждѣ (громадныя чалмы, короткія кофточки и большіе черные платки); но эти особенности встрѣчаются только въ гористой мѣстности, — въ Банкимтсынгѣ напр. кромѣ обычая обвязывать волоса красными лентами, все остальное — китайское.
По словамъ миссіонеровъ, характеръ Пепо добрый и миролюбивый.
X. Сек-уанъ — Сѣверная Формоза.[править]
Западная Формоза, приблизительно отъ широты 23°15' до 24° N опять низменна и занята исключительно китайцами. Деревень много и населеніе по видимому не бѣдно. Эта полоса, шириною отъ 20-ти до 25-ти миль, производитъ преимущественно сахаръ, рисъ, арека, бананы, манго и др. фрукты.
Вечеромъ 8 февраля я прибылъ въ Ка-ги, главный городъ провинціи того же названія. Это довольно красивый городокъ, расположенный близъ горъ, съ 10 000 жителей. Улицы его чисты, даже широки для китайскаго города и крыты мѣстами сверху, какъ въ Тай-ван-фу. Храмовъ много и нѣкоторые изъ нихъ, хотя и небольшіе, но выстроены красиво. Пресвитеріанцы основали здѣсь недавно станцію,
Планъ мой посѣтить племя Тсуй-уанъ къ сожалѣнію рухнулъ по трусости китайцевъ. Хотя это племя и вовсе не опасное, но ни въ Каги, ни по дорогѣ въ Чанг-уа не нашелся проводникъ: всѣ боялись возможной встрѣчи съ Кале, мимо территоріи которыхъ пришлось бы итти. Поэтому а долженъ былъ продолжать дорогу въ Чанг-уа, невзрачный городъ, важный только по близости къ камфарнымъ лѣсамъ; жителей въ немъ до 10,000.
Теперь я торопился къ племени Сек-уанъ, которое такъ много отличается отъ прочихъ, что даже сомнѣваются въ его малайскомъ происхожденіи. Сек-уанъ занимаютъ холмистую мѣстность къ NO отъ Чанг-уа и цивилизованнѣе прочихъ туземцевъ Формозы. Пресвитеріанцы основали у нихъ нѣсколько своихъ станцій; въ одну изъ нихъ — Тоа-сіа, я прибылъ 12 февраля и остановился на два дня.
Сек-уанъ выше средняго роста и крѣпкаго сложенія. Лицо овальное съ крупными чертами, лобъ высокій, глаза очень большіе, носъ, большой, ротъ широкій и зубы очень крупные. Борода сильнѣе чѣмъ у прочихъ племенъ и на груди, рукахъ и ногахъ, есть волоса. Цвѣтъ волосъ темнорусый; кожа свѣтлая и у нѣкоторыхъ лицо даже румяное. Эти отступленія отъ своего типа рѣзче впрочемъ въ зрѣломъ возрастѣ и у мужчинъ, въ женщинахъ и дѣтяхъ видѣнъ яснѣе малайскій типъ.
Сек-уанъ только недавно приняли добровольно китайское подданство и поэтому сохранили еще много своеобразнаго, но тауранги ихъ считаются уже китайскими мандаринами. Хотя всѣ и знаютъ теперь по китайски, но общеупотребительный языкъ родной, отличающійся нѣсколько отъ остальныхъ Формозскихъ нарѣчій, изъ чего видно, что они и прежде жили и развивались отдѣльно отъ прочихъ племенъ. Благодаря мѣстнымъ условіямъ, быть можетъ и голландцамъ, они уже давно занимались полевыми работами, воздѣлывая индиго, табакъ и особый родъ конопли; крѣпкія матеріи, главное ихъ произведеніе — въ большомъ употребленіи по всему сѣверу острова.
Костюмъ ихъ отчасти походитъ на китайскій. Мужчины носятъ косу и сверху чалму, китайскія штаны и блузу изъ небѣленаго холста, которая застегивается на срединѣ груди и плотно обтягиваетъ тѣло. Иногда вся ея спинная часть разукрашена поперечными полосами красныхъ и синихъ узоровъ и рукава сшиты изъ другой какой нибудь, преимущественно темно-синей матеріи. Женщины одѣваются какъ здѣшнія китаянки, исключая головнаго убора; онѣ спускаютъ часть волосъ на лобъ, обрѣзая ихъ по линіи бровей, а остальную часть завязываютъ на макушкѣ въ пучокъ; на голову накинутъ небольшой черный платокъ, два задніе кончика котораго слегка завязаны на затылкѣ.
Жилища и земледѣльческія орудія у нихъ китайскія.
Почти всѣ жители Тоа-сіа христіане. При капеллѣ есть школа и всѣ дѣти должны посѣщать ее; ихъ учатъ читать и писать по китайски латинскими буквами, ариѳметикѣ, географіи, закону Божію и Священной исторіи. Миссіонеры говорятъ, что Сек-уанъ вообще способны къ умственнымъ занятіямъ, учатся и читаютъ охотно. Къ сожалѣнію у нихъ еще мало книгъ, напечатанныхъ латинскими буквами.
Изъ Тоа-сія было бы легко попасть къ Тсуй-уанъ, гдѣ также миссіонерская станція, но дорога туда и назадъ заняла бы слишкомъ пять дней. Столько же времени у меня уже не было свободнаго и я долженъ былъ торопиться, чтобы не опоздать на пароходъ, отходящій отъ Тамсуя на материкъ дней черезъ шесть или семь.
Сек-уанъ, послѣднее туземное племя, которое мнѣ удалось увидѣть, но время не позволяло удаляться дальше съ прямой дороги. На Килонгскомъ рейдѣ я впрочемъ посѣтилъ еще островокъ, жители котораго также называются Пепо-уанъ, но это очевидная смѣсь туземцевъ съ китайцами и голландцами.
Дорога на сѣверъ скучна: вездѣ бѣдность; только изрѣдка встрѣчаются картофельныя и рисовыя поля и жалкія деревни. На самомъ сѣверѣ, выше Текчама, характеръ страны опять привлекательнѣе: обрывистыя горы покрыты кедровымъ и камфарнымъ лѣсомъ, темную зелень котораго разнообразитъ свѣтлый бамбукъ; фермы и деревни попадаются чаще. Эта мѣстность напомнила мнѣ Японію, особенно окрестности Кіото по близости озера Бива, съ тою только разницею, что она не такъ сильно обработана.
Дѣлая по двадцати и болѣе миль въ сутки, я черезъ пять дней (19 февраля) прибылъ въ Тва-ту-тія, — европейское селеніе въ восьми миляхъ отъ Тамсуйской гавани. — Все время шелъ почти непрерывный дождь. Мѣстами приходилось переходить широко разлившіяся рѣки, по поясъ въ холодной водѣ, ночевать въ отвратительныхъ трущобахъ, домахъ для куренія опіума, плохія крыши которыхъ не всегда защищали отъ дождя. Не привыкшіе къ сырости и холоду, мои кули захворали, и я съ трудомъ нашелъ имъ еще двухъ человѣкъ на помощь. Легко себѣ представить съ какимъ удовольствіемъ я отдохнулъ послѣ такого перехода въ комфортабельномъ домѣ Brown и Со, гостепріимствомъ котораго пользовался въ Тва-ту-тія, какъ и въ Такао и Тай-ван-фу.
Приблизительно въ широтѣ 24° 25' N меридіональныя горы Формозы встрѣчаются съ короткимъ поперечнымъ хребтомъ, образуя высокій горный узелъ, въ центрѣ котораго лежитъ Mnt. Silvia (11 300 ф.). Поперечный этотъ хребетъ называется западнымъ или «Dodds range.» Параллельно ему идутъ съ сѣвера нѣсколько другихъ, называемыхъ по племени въ нихъ обитающему, Тангау. Къ западу поверхность понижается постепенно террасами, такъ что весь берегъ отъ Гошэ (въ широтѣ 24° 16' N) до Тамсуя возвышенъ. Почва состоитъ здѣсь преимущественно изъ красной глины.
Сѣверъ Формозы богатъ рѣками, сливающимися всѣ въ одну — Тамсуйскую рѣку, единственную на островѣ судоходную до нѣкоторой степени, поэтому важную для торговли.
Города въ этой полосѣ:
Гошэ — небольшое мѣстечко, важное какъ ближайшее къ Чанг-уа, — якорное мѣсто для джонокъ.
Тайка и Аулангъ — города съ 5000 жителей, важны также по джоночной торговлѣ камфарою и камфарнымъ лѣсомъ.
Текчамъ — главный городъ провинціи Тамсуй (вѣрнѣе Там-тсуй) съ 30 000 жителей, богатый торговый пунктъ для внутренной торговли чаемъ, индиго и камфарою.
Тамсуй или Хоа-ней, открытый портъ для иностранной торговли.
Синг-тсынгъ и Банг-ка (или Манг-ка), оживленные города на рѣкѣ То-ка-хамъ, вытекающей изъ камфарныхъ мѣстностей; наконецъ Тва-ту-тія, на той же рѣкѣ, собственно деревня, но, по близости ея къ чайнымъ плантаціямъ, нѣкоторые торговые дома имѣютъ въ ней агентства для выработки чая.
Произведенія этой мѣстности главнымъ образомъ — рисъ, индиго, чай и камфара. Рисъ и индиго производятся больше для мѣстнаго употребленія и вывозятся мало, но чай и камфара составляютъ главные предметы иностранной торговли.
Чай ростетъ невысокими кустами, расположенными грядами на солнечномъ склонѣ холмовъ. Сборъ его листьевъ бываетъ отъ марта до мая, послѣ чего они теряютъ вкусъ. Кусты старше шести или семи лѣтъ также не годятся больше. По величинѣ листьевъ, чай сначала сортируется, послѣ чего сушится. Какъ я видѣлъ въ домѣ Brown and Со, это совершается на древесныхъ угляхъ, жаръ которыхъ уменьшается посредствомъ слоя золы насыпанной сверху. Уголь лежитъ въ круглыхъ ямахъ фута въ два глубиною и столько-же въ діаметрѣ. На ямы ставятся плетеные изъ бамбука цилиндры съ однимъ выемнымъ дномъ въ серединѣ. На дно насыпается слой чая, который во время сушки постоянно перемѣшивается. Процессъ сушки повторяется до четырехъ и пяти разъ, послѣ чего чай еще разъ сортируютъ и упаковываютъ. Черный чай мнется передъ сушкою ногами. На плантаціяхъ работаютъ преимущественно женщины. Вывозъ чая изъ Тамсуя поднялся съ 1869 до 1872 года съ 91 154 тели на 583 872 тели и все еще увеличивается.
Камфара хотя и вывозится также на иностранныхъ судахъ, но выгонкою ея занимаются пока одни китайцы и самымъ несовершеннымъ способомъ. Мелко разщепанное дерево кладется въ плоскіе чугунные котлы, закрывающіеся плотно такими-же крышами, и ставится въ длинную печь, гдѣ камфара выдѣляется и осаждается на крышкахъ котловъ. Выпарепная такимъ образомъ камфара запаковывается въ деревянные ящики, которые въ Тамсуѣ обшиваются свинцомъ и такимъ образомъ вывозятся, преимущественно въ Индію. Горы сѣверной Формозы покрыты сплошными лѣсами камфарнаго дерева, но онѣ находятся въ территоріи туземцевъ, отъ которыхъ китайцы водкою откупаютъ право на рубку извѣстнаго числа деревьевъ. Главный такой пунктъ Тока-хамъ.
Недавно найдены здѣсь нефтяные источники (приблизительно въ широтѣ 24° 30' N и долготѣ 120° 55' O отъ Гри. которые разработываются теперь домомъ Dodd and Со и близъ Тамсуя есть также нѣсколько солфаторовъ, въ рукахъ того-же дома.
Парохода Hay-loong, съ которымъ я намѣревался вернуться въ Гонъ-конгъ, еще не было въ Тамсуѣ и не знали точно времени его прихода, такъ какъ онъ на прошломъ рейсѣ значительно опоздалъ; полагали, что онъ придетъ дней черезъ пять-шесть. Это дало мнѣ возможность посѣтить еще Килонгъ и его угольныя копи; кстати-же дождь, лившій здѣсь безпрерывно цѣлую недѣлю, прекратился и, по мнѣнію мѣстныхъ жителей, предстояло нѣсколько хорошихъ дней.
Дорога туда идетъ по горной рѣченкѣ, вытекающей миляхъ въ четырехъ отъ Килонга и вливающейся близъ Тва-ту-тія въ Тамсуйскую рѣку. Высокіе тѣсные ея берега покрыты красивою растительностью, въ которой папоротникъ, особенно папоротниковая пальма, играютъ важную роль. Какъ всякая горная, Килонгская рѣчка течетъ быстро и со многими порогами почему здѣсь употребляется особый типъ плоскихъ шлюпокъ, называемыхъ англичанами rapid boats. Они снабжены парусомъ, веслами, шестомъ для пиханія и съ носа и кормы двумя выемными перекладинами, чтобы тащить ее черезъ пороги. Шлюпки эти просторные, закрыты сверху и снабжены всею домашнею утварью. Два гребца управляютъ ею.
Къ вечеру я однако не поспѣлъ къ источнику рѣки и темнота заставила приткнуться къ берегу. Въ шлюпкѣ развели огонь, сварили рису, луку, свинины и чаю, и я съ удовольствіемъ раздѣлилъ съ гребцами ихъ скромный чау-чау, такъ какъ самъ ничѣмъ не запасся. Ночь была холодная, но въ закрытой со всѣхъ сторонъ шлюпкѣ было сносно. Съ разсвѣтомъ мы двинулись дальше и часа черезъ два остановились въ небольшомъ бассейнѣ, окруженномъ прелестною растительностью; это источникъ Килонгской рѣчки, обставленный каскадами. Отсюда нужно было подыматься черезъ хребетъ, футъ въ 1000 вышиною, съ котораго открывается великолѣпный видъ на Килонгскую бухту Эта бухта напомнила мнѣ въ общемъ Нагасакскую, только значительно короче и, по моему, красивѣе той.
Килонгъ (или Келонгъ) собственно большая деревня, расположенная въ самой глубинѣ бухты. Ближе къ выходу, на восточной сторонѣ, есть нѣсколько бѣленькихъ европейскихъ зданій, выстроенныхъ красиво и комфортабельно, какъ вездѣ на востокѣ, гдѣ живутъ англичане. Это таможенныя зданія и нѣсколько купеческихъ домовъ. Здѣсь-же находятся остатки небольшаго голландскаго форта.
Начальникъ таможни, къ которому я имѣлъ рекомендаціи, былъ русскій, живущій здѣсь уже третій годъ. Для развлеченія онъ занимается метеорологическими наблюденіями, результаты которыхъ ежегодно публикуетъ. Это пока единственная метеорологическая станція на Формозѣ. У него гостилъ въ это время молодой англичанинъ, горный инженеръ, приглашенный недавно сюда китайскимъ правительствомъ, для изслѣдованія здѣшнихъ угольныхъ копей, разработываемыхъ пока китайцами безъ всякихъ правилъ. По мнѣнію этого инженера, европейскій способъ разработки не оплатился бы здѣсь: угля слишкомъ мало, чтобы съ выгодою покрыть расходъ на машины и желѣзную дорогу, которую надо провести изъ Килонга къ копямъ, находящимся миляхъ въ трехъ къ востоку, такъ какъ рѣчка, идущая отъ нихъ, на столько мелка, что доступна только баржамъ около тонна водоизмѣщеніемъ; другое дѣло, если найдутся по близости еще другія угольные залежи, болѣе богатые.
Угольный пластъ лежитъ здѣсь подъ песчанникомъ, слои котораго падаютъ къ югу подъ угломъ отъ 15 до 25° и кончаются на сѣверѣ крутыми обрывами, такъ что уголь выходитъ большею частью въ наружу. Ходы, расположенные для облегченія работы по діагонали пласта, начинаются прямо съ поверхности земли; они обыкновенно бываетъ шириною фута въ два-три и вышиною около трехъ или четырехъ, смотря по толщинѣ разработываемаго пласта. Въ каждомъ ходу могутъ работать не болѣе двухъ человѣкъ, двое другихъ подымаютъ уголь на верхъ въ простыхъ тачкахъ. Въ копяхъ, которыя я осматривалъ, толщина пласта была всего въ 26 дюймовъ и уклонъ его 20°; наибольшая его толщина, говорятъ, въ 41 дюймъ и уклонъ его на этомъ мѣстѣ 12°.
Килонгскій уголь весьма чистъ и даетъ только 10 процентовъ шлака, но горитъ быстро, почему его обыкновенно смѣшиваютъ съ другимъ. Тоннъ его стоитъ отъ 4-хъ до 5-ти долларовъ.
Въ тотъ же вечеръ прибылъ изъ Тва-ту-тія курьеръ съ извѣстіемъ, что пароходъ Hay-loong пришелъ въ Тамсуй и на слѣдующій день уходитъ: нужно было возможно скорѣе оставить Килонгъ, чтобы не пропустить его. Мнѣ представился удобный случай итти на китайской канонерской лодкѣ Фу-зингъ (Foo-shing), которая съ разсвѣтомъ должна была уйдти въ Тамсуй. Капитанъ лодки, любезный мандаринъ и бравый морякъ, принялъ меня охотно пассажиромъ и предложилъ итти съ нимъ даже въ Фу-чау, куда Фу-зингъ вскорѣ долженъ былъ отправиться, въ случаѣ если не застану парохода.
Фу-зингъ — новая лодка, выстроенная въ 1870 году въ въ Фу-чау по образу англійскихъ станціонеровъ. Машина ея въ 80 силъ и даетъ отъ 7-ми до 8-ми узловъ средняго хода. Она воружена четырьмя мѣдными орудіями и однимъ стальнымъ шести-дюймовымъ, заряжающимся съ казенной части (съ надписью «Spandau 1860»). Помѣщеніе офицеровъ удобное и каютъ компанія просторная, но команда помѣщена тѣсно. Принимая во вниманіе назначеніе лодки, какъ грузоваго судна и транспорта для перевозки солдатъ и пассажировъ, нельзя претендовать на грязь, хотя жилая палуба и машина могли бы быть чище. Отсутствіе дисциплины бросается въ глаза: на шканцахъ сидятъ и курятъ матросы и офицеры. Койки въ жилой палубѣ не убираются на день и свободные отъ службы люди спятъ и курятъ въ нихъ. При работахъ замѣтны разговоры и шумъ, хотя работаютъ проворно. Трудно отличить офицера отъ матроса по одеждѣ, въ которой господствуетъ полная свобода: кто ходитъ въ китайскомъ, кто на половину въ европейскомъ. Не мало меня удивило, что большинство офицеровъ говорило по англійски и многіе даже очень недурно. Судя по толстымъ тетрадкамъ съ разнообразными астрономическими вычисленіями и практическими замѣтками, которыя мнѣ показывали нѣкоторые молодые офицеры и по ихъ разсказамъ, они получаютъ довольно дѣльное воспитаніе въ Фу-чаускомъ морскомъ училищѣ. Кстати прибавлю, что на всѣхъ китайскихъ военныхъ судахъ, встрѣченныхъ мною на Формозѣ, не было ни одного европейца; только командиры таможенныхъ лодокъ и всѣ служащіе въ таможнѣ — европейцы.
Въ полдень 22-го февраля Фу-зингъ прибылъ въ Тамсуй. Хай-лунгъ стоялъ еще въ гавани и уходилъ только вечеромъ, такъ что я имѣлъ еще достаточно времени осмотрѣть городъ и познакомиться съ здѣшними европейцами.
Тамсуй, расположенный въ устьѣ рѣки, занимаетъ, послѣ Такао, первое мѣсто, какъ торговый пунктъ. Въ немъ пять торговыхъ фирмъ и около тридцати человѣкъ европейцевъ. Торговые обороты простирались въ послѣдніе годы до 1½ милліоновъ телей. Памятникомъ голландскаго владычества остался замокъ, занятый англійскимъ консульствомъ. Зданіе это сохранилось вполнѣ, благодаря своей основательной постройкѣ. Роскошные баніаны, которыми обсажена набережная, вѣроятно также ровесники замка.
Въ 10 часовъ вечера Хай-лунгъ ушелъ и, зайдя 24-го на нѣсколько часовъ въ Такао, утромъ 27-го прибылъ въ Гонъ-Конгъ.
Въ заключеніе прибавлю свое мнѣніе о происхожденіи Формозцевъ, но только въ видѣ предположенія, состоятельность котораго остается еще доказать болѣе подробными изслѣдованіями, чѣмъ тѣ, какія мнѣ позволяли мои знанія и время.
Сравнивая слова Формозскихъ нарѣчій съ словами различныхъ малайскихъ языковъ, я нашелъ наибольшее сходство между ними и языками Филиппинскихъ острововъ, а изъ послѣднихъ особенно съ тагальскимъ нарѣчіемъ. Взявъ напр. 60 тагальскихъ словъ, я только на 16 не нашелъ соотвѣтствующихъ въ Формозскихъ діалектахъ, въ остальныхъ 44-хъ ясно видѣнъ одинъ и тотъ же корень и нѣкоторые даже одинаковы. Ближе всѣхъ подходятъ къ тагальскому — нарѣчія племенъ Катсаусанъ, Бантаурангъ и Пиламъ.
Изъ этого я вывожу, что Формоза заселена съ Филиппинскихъ острововъ, именно съ Люссона тагальскими переселенцами.
Это переселеніе не могло быть позже первыхъ столѣтій нашего лѣтосчисленія, когда тагалы, вступая въ сношенія съ индійцами, стояли уже на нѣкоторой степени развитія, слѣдовъ котораго на Формозѣ не замѣтно. Я думаю, что подробное лингвистическое изслѣдованіе языка Формозцевъ, относительно богатства словъ и грамматическаго строя, покажетъ время этого переселенія.
Я читалъ, что внутри Формозы существуетъ и черная раса[2], какъ внутри большихъ острововъ Зондскаго архипелага и нѣкоторыхъ Филиппиновъ (Papua Aetas), которыхъ считаютъ за аборигеновъ этихъ острововъ: но это вѣроятно ошибка, потому что ни китайцы, ни туземцы не знаютъ о ихъ существованіи. Очень вѣроятно впрочемъ, что переселившіеся на Формозу малайцы дѣйствительно нашли здѣсь такой народъ, который потомъ, частью истребленъ въ войнахъ, частью смѣшался съ пришельцами и произвелъ нѣкоторыя измѣненія въ ихъ наружности, какъ это можно предполагать въ жителяхъ южной оконечности острова.
Я буду считать, что трудъ мой съ лихвою окупился, если эти небольшія замѣтки послужатъ кому-либо для справокъ въ будущемъ путешествіи на Формозу или чѣмъ-нибудь дополнятъ написанное о ней, но повторяю, что только благодаря содѣйствію Его Превосходительства адмирала Брюммера я могъ собрать свѣдѣнія здѣсь изложенныя, а потому, какъ я, такъ и тѣ, кому они послужатъ, должны быть исключительно ему благодарны.